Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Глава 13

Я люблю смотреть, как отец разводит в печи огонь. Родители гордятся,
что у нас дома есть старинная дровяная печь. Они зажигают ее только
тогда, когда приходят гости. Отец приносит с улицы расщепленные
палки с белой корой в черных зазубринах и громко опускает их в
железную корзину. Рвет и мнет газеты, которые тоже иногда приносит
с улицы и сразу бросает около печи. Она у нас пузатая, сделанная
из чего-то очень черного и твердого. Она стоит на плоских камнях,
таких же, что лежат в саду. За нею располагается небольшая кирпичная
стена. У соседей в конце улицы весь дом сделан из такого же материала.
Поверх этой угловой стены мама положила большую полку, где хранит
свои самые драгоценные вещи. Это высокий блестящий сосуд с краником,
как на кухне, и двумя ручками по бокам, похожими на уши. Один
раз отец с матерью кидали в его трубу щепки и сухие шишки, и из
трубы шел дым. За самоваром стоит икона с изображением мамы: она
держит на руках меня или Катьку. Я решил, что каждый день она
берет на руки кого-то одного, по очереди, чтобы другому не было
обидно. Там же стоит волшебное яйцо со створками. Когда их откроешь,
увидишь другую маму. Вокруг маминых реликвий, свесив ноги, сидят
куклы, которых нам никогда не дают в руки. Из отцовских вещей
над печкой стоит страшный деревянный бог с огромными белыми зубами,
окаймленными прямоугольным ртом. В одной руке он держит человеческую
кость, а другую просто поднял кверху, чтобы все, увидевшие его,
в ужасе замолчали. На его деревянном теле нарисована красивая
узорчатая одежда. И эта одежда, и злобное выражение лица неизвестного
бога сразу же привлекают внимание входящих в наш дом. Это бог
другого народа, того, который жил в этих местах до нас. На печи
стоят два предмета: один желтый и блестящий, чтобы делать горячую
воду. Другой – темный, из такого же материала, что и печь. В нем
мать готовит пищу для гостей. Нам никогда не давали такой пищи,
потому что она твердая на вид. Отец открывает решетчатую дверку
и набивает ее обрывками газет почти до отказа, потом беспорядочно
начинает пихать туда дрова в еще не растаявшем инее. Закрывает
дверку и бросает палочки с огоньком на конце в другую, которая
открывается сбоку. Он не умеет разжигать печь, мама всегда смеется
над ним, когда он пытается это сделать. Он долго возится и часто
чиркает палочками по шершавой коробке, но у него все равно ничего
не получается. Мама опять смеется над ним и разжигает огонь сама,
поменяв дрова местами. Смотреть на огонь, который прыгает за решеткой,
очень интересно. Нашу переносную кровать никогда не ставят близко
к печке, и нам приходится наблюдать за прыжками огня издалека.
Рядом с печкой стоит дерево. Оно – самый заметный предмет в обстановке,
но я боюсь поднимать на него глаза: настолько оно красиво. С большими
мохнатыми ветками, украшенными золотом и серебром, оно похоже
на женщину, собравшуюся на бал. Оно горит разноцветными огнями,
приглашая в объятья всех, кто верен ему до сих пор. Я уверен,
что дерево наблюдает за всеми, кто находится в комнате. Если бы
у него было лицо, я заметил бы на нем тень осуждения. Дереву,
как и человеку, необязательно иметь лицо. Вернее, если ты значителен
сам по себе, то у тебя уже есть лицо. Пусть его никто не видит
напрямую. Если отвернуться от елки, то кажется, что только что
ты разговаривал с каким-то добрым, чувствительным собеседником.
Если бы меня посадили перед экраном фоторобота, я бы смог воссоздать
лицо этого нежного собеседника (собеседницы), хотя по внешним
данным оно не имело бы ничего общего с хвойным оригиналом. Женское
лицо с длинными светлыми волосами, ярко-голубые глаза, строгий
профиль, сверкающий камень на ключицах. Сейчас я увидел елку такой.
Она не очень похоже на маму: просто мама не очень похожа на саму
себя. Все равно и икона, и елка – мамины двойники, тем более мою
маму зовут елкой. Дерево, икона и мама вбирают в свою единую душу
все чувства и предчувствия, искрящиеся сейчас в воздухе.

Мы лежим в кровати с прозрачными сетчатыми стенками. Катька спит,
а я слежу за происходящим. Мы до сих пор одеты в белые рубашки,
которые нам подарили в церкви, но крестики мама с нас сняла и
повесила их над нашими головами на уголках прозрачного заборчика.
Люди, которые были с нами в уютном храме, сидят теперь за обеденным
столом. Они до сих пор разделены на пары и разговаривают только
между собой. Родители могут себе позволить говорить с кем угодно.
Они угощают гостей в честь праздника кровью Бога, которого мы
видели сегодня в церкви лежащим на перекладине. Кровь разлита
по бутылкам с красными этикетками, бутылок немного. Я не знаю
сколько, но понимаю, что немного. Человек в большом пиджаке пьет
воду из большой бутылки с ручкой. На этой бутылке тоже красная
этикетка. Этот человек нравится мне больше остальных, потому что
он делает то, что хочет, и не соблюдает никаких ритуалов. Ему
поручено заботиться о моей душе. Мне кажется, что он уже забыл
об этом и никогда не вспомнит. Старуха в антикварной шали все
время хохочет и накладывает твердую пищу разного цвета людям,
разделенным на пары. Смотреть на женщин мне нравится больше, чем
на мужчин. Особенно мне нравится одна женщина с короткими черными
волосами и тонким носиком. Она смотрит на моего отца взглядом,
похожим на мамин. Ее сосед, небольшого роста человек с кудрявыми
волосами на подбородке, старается на моего отца не смотреть. Он
молча ест, иногда произносит комплименты хозяйке за вкусный ужин.
Другую стриженую женщину я видел раньше. Мама была очень зла на
нее, когда они с мужем поднялись в нашу комнату, не сняв уличной
обуви, и стали с нами играть. Они не понравились нам, потому что
мы чувствовали, что мама недовольна, хотя ничего не говорит. Я
подговорил Катарину заплакать так, чтобы они сразу же убежали.
Катька может испугать своим криком любого, думаю, даже сатану.
Сегодня поп спросил меня, и в моем сердце застрял мучительный
вопрос: «Отрекаешься ли от сатаны, всех дел его, всех ангелов
его, всего служения его и всей гордыни его?» Люди вокруг сказали:
«Отрекаемся», – но только из вежливости. Старуха в малиновой шторе
и мама сказали правду, остальные нет. Мы с Катькой не проронили
ни звука. Отец берет телефон, куда-то звонит. Сообщает собравшимся,
что наш сосед Джон пропал. Скрывается от кредиторов или от полиции.
Все слушают его слова безучастно. Последняя пара сделана из другого
материала: по цвету, как наша печь, но гораздо более мягкого.
Черная женщина мне нравится больше, чем мужчина. Женщины красивее
мужчин. Из всех мужчин мне нравится только отец, потому что по
утрам он подбрасывает меня к потолку или берет к себе в постель,
чтобы делать со мной гимнастику. Он двигает в такт мои ноги, а
потом руки и говорит: «Раз, два, три!». Большой черный мужчина
с зубами деревянного бога роняет голову на скатерть и начинает
рыдать. Черная женщина гладит его по плечу. Мать с отцом тоже
суетятся вокруг. Остальные продолжают ужин, учтиво кивая головами
в сторону рыдающего человека. Пожилая женщина в шторе накладывает
ему в тарелку твердой пищи, но он в злобе отшвыривает ее в дальний
угол комнаты. Человек с красным лицом бьет кулаком по столу, отчего
кровь Бога, к которому нас сегодня водили, проливается из упавшей
бутылки и заливает собою скатерть. Все встают, пытаясь помочь
маме. Только отец сидит около печи и шевелит головешки длинным
железным прутом. Женщина с тоненьким носом подходит к отцу и гладит
его по плечу. Ее муж углубляется взглядом в содержимое тарелки.
Мама подходит к ним и обнимает эту женщину, как подругу. Все чем-то
расстроены. Та, которая ходила в детскую в грязной обуви, поднимается
из-за стола и говорит, что ей пора, подхватывая партнера под локоть.
В этот момент в дом входит молодая черная девушка в черном траурном
платке. Она садится на краешек стула, что-то бубнит, не поднимая
глаз. Некоторые смотрят на нее с негодованием. Мне она тоже нравится
как женщина. Из всех женщин она самая молодая и красивая. Цвет
ее кожи переливчатый, блестящий. Я увидел, что у нее белые ладошки,
и сразу же захотел, чтобы она взяла меня на руки. Гости продолжают
бессмысленные перемещения. Отец уходит на кухню, возвращается
с черпаком и выливает воду в замаскированную кастрюлю, куда опущен
ствол лохматого дерева. Катька просыпается и начинает по своему
обыкновению орать. Отец неожиданно предлагает всем поехать на
океан проветриться. Нас опять закутывают в пеленки и шали, оставив
руки свободными. Относят в большую белую машину, чтобы посадить
на специальные автомобильные стульчики с застегивающимися ремнями.
Пока что мы должны сидеть в машине задом наперед. Отец заводит
мотор прогреться и уходит домой за теплой курткой. Мы слышим быстрый
топот по снеговому насту, кто-то садится за руль и стремительно
срывается с места. Так быстро нас еще никто никогда не возил.
Мне трудно повернуть голову с улыбкой благодарности за то, что
нас так здорово развлекают в темноте. Из дома высыпают люди, мы
с Катькой пытаемся хлопать в ладоши и смеемся. Этому нас научила
наша новая нянечка. Еще я умею махать рукой, когда мне говорят
«бай-бай». Я делаю это, когда мы несемся на сумасшедшей скорости
по какому-то пустынному шоссе.