Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Глава 10

Уолли приблизился к нам решительным шагом: я знал, что он ходил
в раздевалку проведать Шилу и Дженнифер. Он увидел нас вместе
и тут же пришел в бешенство. Глаза вот-вот выскочат из орбит,
в уголках рта выступила неопрятная пена. Как только Кинг-Конг
приблизился к нам на расстояние вытянутой руки, он тотчас нанес
чернавке по щеке сокрушительный удар ладонью. Он дрался всерьез,
из рассеченного виска Монèк появилась кровь. Я попытался
перегородить ему дорогу, но второй удар пришелся по уху мне. Я
успел увернуться, иначе ходить бы мне со слуховым аппаратом.

Я хотел остановить его, узнать, в чем дело, но вокруг мельтешили
низкорослые школьники со скрипками и кларнетами. В толчее гигант
мог растоптать много народу, да и времени для дипломатии было
маловато. Я схватил Монèк за руку, и мы ринулись по гулким
пустым коридорам. Она хорошо бегала, я бы никогда не догадался
об этом. В здании школы она ориентировалась существенно лучше,
чем ее отец. После нескольких обманных поворотов и непродолжительных
пряток за шторой в кабинете биологии мы могли считать себя спасшимися.
Вдруг она принялась жадно целовать мне лицо, словно я ее единственный
спаситель и повелитель. Она смеялась, плакала, бормотала все,
что бормочут женщины в истерике. Я не сопротивлялся. Тоже несколько
раз поцеловал ее в губы. Наконец спросил, что случилось. Она сказала,
что отец в бешенстве от того, что они с подругой выпили сегодня
бутылку вина.

– Он застукал нас в классной комнате после концерта. Я боюсь возвращаться
домой. Возьмите меня с Наташей хотя бы на ночь.

Я сказал, что он будет искать ее у нас в первую очередь.

– Монèк, мне нужно домой как можно быстрее. Не буду тебе
объяснять почему. Могу тебя оставить в «Ширли отеле» на Монтоке.
Это двадцать минут пешеходной ходьбы от нас.

Она отнеслась к моему предложению с сомнением.

– Что я там буду делать без тебя?

– Смотреть телевизор. Ты опять начинаешь свои песенки?

Мы быстро прошли коридорами школы, я надеялся повстречать полицейского,
но встречи не состоялось. Елка, думаю, была в компании Айрис.
Мне хотелось удрать от черной дурочки домой к жене и детям, но
оставить ее одну, вот так, я не мог. На улицу мы вырваться не
смогли: по коридору кто-то загромыхал, хлопая мокрыми ладонями
по стенам. Мы забежали в женский туалет, я ринулся к окну. Монèк
остановила меня, закричав, что зазвенит сирена.

– Вот и отлично!

Раздался шорох приближающихся шагов, и мы с чернавкой были вынуждены
спрятаться в подсобке. Там почему-то горел свет. Мы не наступили
на грабли и не ударились головами о батарею.

В туалетную комнату пришли мамаша с дочерью, серьезно обсуждая,
как они сейчас пописают. Монèк закатилась в порыве беззвучного
хохота, села верхом на швабру, изображая колдунью. Вскоре в туалет
ворвался и Уолли. В несколько мгновений он был смят и повержен
женским визгом. Монèк не обращала внимания на тревожные события
за дверью, она действовала навязчиво и привычно. Расстегнула мне
зип на джинсах и после короткой возни приложилась. Я выключил
свет из романтических соображений. Когда понял, что вот-вот кончу,
остановил ее и пробормотал что-то обреченное. За дверью раздался
звук смыва. Монèк опять рассмеялась: она уже почти победила.
Самая глупая победа в нашей с ней жизни.

– Мне нравится, когда экстремально, – сказала она. – Тебе, кажется,
нужно уюта. У тебя сейчас все получится.

Она могла бы этого не говорить, через пару ее жестких властных
втяжек я кончил так, что у меня мелкой дрожью затряслись ноги.
Она хлюпала и колдовала с моей спермой где-то в темноте снизу.
Сказала смешное:

– Классно. Я так и знала.

– Что ты знала? – удивился я.

– Что это по-настоящему классно. Но мне этого мало. Мне нужно,
чтобы ты меня любил. Любил и трахал.

– Тебя назвали Монèк в честь Моники Левински, – сказал я.

В туалете опять смыли воду. Откуда эти сруны появились здесь в
таком количестве? В Монèк до сих пор бурлила идиотская энергия
смеха. Может, они с этой девочкой курнули?

Я раскачивал ее черную голову, сравнивая Мо хоть с какой-нибудь
своей мечтой. Нет, никогда я не хотел ничего подобного. Потом
она заплакала. Разговорчики об американском президенте, совершившем
нечто со своей секретаршей, запали в умы даже детям. Это обсуждалось
по всей стране, репортерам нужно было чем-то занять свои глотки.
Когда-то с таким же энтузиазмом мы все обсуждали историю с членом
мистера Боббита, отрезанным его женой и выброшенным в лес.

– Монèк, – сказал я ей. – Теперь про тебя напишут в газетах.
Как про Эми Фишер… Скажи, что происходит. Что ты сказала своему
отцу?

Удар по уху еще гудел в голове.

– Элементарно. Я сказала, что ты меня изнасиловал, когда я привозила
тебе жратву. Соседи видели, как я бегала по улице в нижнем белье.
На суде я побеждаю. Могу много чего рассказать про устройство твоего члена.
Как ты меня уламывал, спаивал шампанским…

Я подумал о детях вообще, о людях, государствах, о морях, примыкающих
к этим государствам. Угрозы Монèк были мне безразличны. Чего
она хочет от суда? Денег? Наших общих с ее семьей денег? Когда
шантажист сам не знает, что ему надо, это хуже всего.

– Приговор будет ужасный. Роберт Салливен должен полюбить Монèк
Сингатика. Он должен до конца дней своих жить с ней и спать. Правильно?
Боюсь, они увидят, что ты сама можешь изнасиловать кого угодно.
Иди репетируй. Тебе завтра выступать на тромбоне.

– Какая сука сказала тебе про тромбон? Я завтра танцую реггей.
В короткой юбке. Что? Да, в белых мальчиковых трусах… Какие все
вы сволочи! Зачем
мучить человека, если его любишь?

В ответ на ее вопрос в туалет вошли две женщины: Айрис и Елка.
Они заговорили громкими, ненатуральными голосами, Монèк схватила
меня за руку и притянула ее к своему лобку.

– Бесстыдница, – прошептал я, прислушиваясь.

– Я кончила уже три раза. Я для этого живу.

Я погладил девочку по голове, поймав ее открытый взгляд. Я засунул
в нее четыре пальца, погулял там немного, защемил пальцами клитор,
машинально заработал рукою. Монèк выкатила жутко белые белки
глаз, огромные, как куриные яйца.

– Нас кинули. Так? Сейчас мы должны кинуть их. Я готова застрелить
твоего мужа, но боюсь: не попаду. Роберт не мог изнасиловать Монèк.
Это полные бредни. Я его хорошо знаю. У него абсолютно католические
отношения с сексом, – запричитала Наташа.

В этой дурацкой комнатке, кроме швабры, нашлась плотная сеть паутины
в левом верхнем углу. Я вляпался в нее лицом, оборвал и прицепил
Монèк на нос. Женщины продолжали беседу.

– Я заставлю его вернуть вам деньги, – сказала Айрис убежденно.

– Через десять лет? – съязвила Наташа. – Как я буду платить няньке?
Чем я буду кормить детей? Землей? На черта мне эти пустыри, если
я не могу получить с них ни цента? Я на него подам в суд: он должен
вернуть нашу долю. Послушай, из-за его проблем срывается уже третья
продажа. Висит груша – нельзя скушать.

Я убрал руку из трусов Моник, легонько зажал ей рот рукою.

– Хочешь, я выкуплю у Уолли его пай? Клянусь. Тут же верну вам
деньги. Мы вполне можем подождать. Мне это даже выгодней. Земля
дорожает. Я только не знаю, как с ним разговаривать после его
шашней с этой еврейской мокрощелкой. У них что-то было. Сто процентов.
А Монèк за всю эту грязь посажу под домашний арест. Сдам
в интернат. Извинись перед Робертом от моего имени. Я заставлю
свою шлюшку сделать то же самое. Давай я отвезу тебя домой. Наши
дети где-то прячутся от моего безмозглого боксера.

Чернавка дернулась к двери. Я ждал этого: зажал ей рот, скрутил
за спиной руки. После легкого хлопка дверей и удаляющегося стука
каблуков опасность миновала.

– Не вышло? – сказал я язвительно. – А то как бы сейчас все было
хорошо. Я бы развелся с Наташей прямо в школьном туалете и был
бы передан в
твои когтистые руки.

Монèк расстроилась, молчала. Может быть, ей было стыдно.
Расслабившись, мы забыли о ее озверевшем папаше.

– Айрис не работает с банками, – сказала девочка мстительно. –
Она вообще не понимает, как работает ипотека. Ей дает деньги для
инвестиций ее богатый любовник. Ты слышал его имя. Не хочу повторять
лишний раз. Вам-то что? Были бы деньги, правильно? Беда в том,
что Берт ее вот-вот бросит. У него и раньше был целый гарем таких
предпринимательниц. Так что ничего она у отца не выкупит, и вся
ваша шайка-лейка сядет в говняную лужу.

Я не обратил внимания на ее слова: врет, как всегда. Умная стала.
Мы дошли до моего «Пэтфайндера», я открыл ей дверь, пошел к месту
водителя. Стальной прут арматуры просвистел у меня над ухом, едва
не сбросив бейсболки с головы. Началось. Я завел мотор, не закрывая
двери, ринулся по скользкой улочке. Преследования не было, только
черная кошка перебежала нам дорогу. Я решил подождать, когда кто-нибудь
проедет вперед меня. Потом развернулся под хихиканье Монèк,
проехал пару кварталов и свернул к придорожной лавочке «Севен
Элевен». Уолли должен был обмануться. При такой вспыльчивости
я бы рванул во Флойд Харбор. Женщины должны были быть у нас. Попав
в объятия Айрис, он бы облагоразумился.

– Будешь «слерпи»? – спросил я Монèк невинно.

Теперь я знал вкусы подрастающего поколения. Гадкий сироп со взбитым
льдом, несколько ароматов на выбор. Она удрученно кивнула. Я сходил
в магазинчик, налил ей большой стакан «Дикой вишни», себе взял
две бутылки «Гиннеса». Открыл одну о другую, настроил радио на
дорожно-транспортную волну.

– Ждешь урагана?

– Нет, боюсь, не вляпался ли куда твой папаша. Нервный очень.

– Боишься его? – спросила Монèк злорадно, и мне захотелось
вышвырнуть ее из машины.

Я судорожно выпил пиво, зажег сигарету, медленно выехал на шоссе,
припорошенное легким снежком. Решил отвезти чернавку к ней домой,
в Ронкон-кому. Самое справедливое решение. На выходе к Флойд Харбор
все-таки дал слабину: захотелось посмотреть, дома ли Наташа. Я
мог проехать мимо, узнать, чьи машины припаркованы рядом. Сделать
этого мне не удалось: машина Уолли стояла на площади перед автомагазином,
сразу за железной дорогой. Я не стал сворачивать на Меррик роад,
а разогнался по Флойду до предела; Уолли рванул за мной. Светофоры
сбили мой порыв. Негр встал справа по борту, открыл окно и что-то
закричал. Я посмотрел на его физиономию и приказал Монèк
держать окошко закрытым. Уолли еще более ожесточился, а ведь мог
бы и успокоиться – прошло часа полтора.

Я свернул в сторону станции, обманно затормозил, пропустив его
вперед, чтобы свернуть на Соммерсет авеню. Фокус немного помог,
и я ушел дворами. Около местной школы (вторая школа за сегодняшний
день!) пришлось вытаскивать из снега забуксовавшего полицейского
и вновь встретиться со своим преследователем. Я мог высадить Монèк
из машины: баба с возу – кобыле легче. Но мне ее было жалко.

Я ехал в Пуспотук, в резервацию: что-то подсказывало мне, что
нам это поможет. Ромеро с визжащей сиреной висел на хвосте у негра.
Кинг-Конга вот-вот должны были повязать. Мне казалось, что нас
с Монèк менты не тронут.

– Сколько времени? – спросила девочка, словно боялась пропустить
любимую телепередачу.

– Зачем тебе? Индейцы живут по другому времени. Отстает на час
от нашего. Прошло столько-то лун, посевы достигли колена, кора
для лодок готова, кукуруза достигла молочной спелости, когда пройдет
снег… Сейчас «когда прошел снег плюс пятнадцать минут».

Монèк не поняла моего мрачного юмора. Я знал, что делаю.
Вслед за Ромеро пристроились еще две полицейских машины. Я въехал
в резервацию с главного входа, проскочил табачные лавки и церковь,
свернул налево, на скорости прошел вдоль кладбища. Последним трюком
был очередной резкий поворот налево. Уолли по инерции понесло
вперед, к берегу Мастик ривер. Лучшей ловушки не придумаешь: трейлеры
по обеим сторонам дороги и полузамерзшая река в конце пути. Я
даже не оборачивался. Все, что он мог сделать, – прыгнуть от полиции
в воду. Монèк балдела от счастья, лезла обниматься.

– Здорово! Как в кино!

Я отвез ее до Ронконкомы, не проронив ни слова.

Остановился у ворот, вышел из машины, помог выйти ей. Прощаться
не стал.

Через полчаса был встречен зареванной Наташей на пороге дома.
Она ткнулась мне в грудь, начала что-то мычать, кривя губы, как
ребенок. Она уже не могла плакать, не было сил. Только повторяла
мою домашнюю кличку:

– Бобка, Бобка, Бобка… Что мы наделали… Что ты наделал…

Я выслушал краткое сообщение Елки – и поверил без труда. Почему-то
даже столь невероятное событие могло легко уложиться в моей голове,
благодаря опыту общения с Монèк. Отреагировал неадекватно:
не долго думая, пожалел виновницу происшедшего. Оказалось, что
младшая дочка Сингатиков, Дженнифер, кончила свою короткую жизнь
самоубийством. Девочка повесилась во врезном платяном шкафу на
поясе от маминого халата. Монèк сообщила бегемотику о своем
изнасиловании и беременности от дяди Роберта. Показала синяки
и царапины, якобы увеличившийся живот.

Дети таких шуток не понимают. Что же ты теперь будешь делать,
дорогая? Что мы все теперь будем делать?

О взаимоотношениях между сестренками я был наслышан. Чернавке
доставляло немало удовольствия постоянно подтрунивать, издеваться
над ними, пользуясь своей «взрослостью». Дженнифер доставалось
больше, она была самая маленькая. Монèк своими мерзкими шутками
необъяснимо гордилась, иногда хвасталась с мечтательным садизмом,
в общем-то ей несвойственным. Ущипнуть, дернуть за волосы, подсыпать
в суп лишнюю щепотку соли, пообещать опустить лицом в унитаз или
заставить щекотать себе пятки носом – эти замашки Мо были мне
известны, но особой неприязни не вызывали. Казались возрастными,
наносными.

Иногда она восторженно рассказывала мне о своих проделках, но
одобрения не находила. Она грозила Дженнифер, что устроит ей допрос
с пристрастием, зажимая пальцы дверью, пока не брызнет кровь (так,
по ее мнению, поступают с пленными на войне). Позволяла им с Шилой
подолгу карабкаться к себе на кровать, делая вид, что не замечает
их присутствия, чтобы потом прогнать сестренок самым грубым тоном.
Возможно, после школьного концерта она высказалась в привычном
тоне по поводу их выступления. Фантазий было много. Последняя
оказалась роковой, пусть для самой Монèк она почти не отличалась
от прочих. Девочку моя чернавка доконала. Такое возможно. И та
отплатила ей ужасным поступком, который останется теперь на пустомеле
на всю жизнь несмываемым пятном. Неправда, что человек всегда
должен отвечать за свои слова. Есть нелепые, бессмысленные слова,
за которые невозможно ответить ни перед каким судом, и от этого
твоя вина становится еще страшнее и неискупимей.

Мы сидели с Елкой в полном оцепенении в разных концах дома. Я
курил. Она, кажется, пила неразбавленную водку. Звонок телефона
выбил нас из затянувшейся прострации. Звонил мой институтский
приятель, пьяный вдрабадан.

– Боб, – заорал он на всю кухню. – Не могу поверить своим ушам!
У тебя родилась двойня! В сорок лет у тебя родилась двойня! Мне
тоже сорок, но я бы никогда не решился. Такая ответственность.
Боже, какой ты молодец. Никогда не ожидал этого от тебя. Думал,
есть у меня единомышленник. Оказалось, нет. Один я теперь остался
со всего нашего курса. Хочешь, скажу честно. Серьезно, да? Я всегда
хотел, чтобы ты меня трахнул. Я не пидор. Мне вообще этого не
надо. Но тебя я всегда хотел. Теперь особенно. Ведь у тебя родилась
двойня. Это намек, понимаешь? Ну, ты как на этот счет? Что думаешь?
Почему ты все время молчишь?

Наташа, которая не слышала его монолога, подошла ко мне, положила
руку на плечо.

– Лучше бы ты согрешил. Если бы ты согрешил, мы бы избежали большего
греха.