Жизнь как есть

1. Мысленные приключения
(опыт обзора мнений о феномене “русской души”)

Нам легко судить со своей колокольни, потому как мы убеждены, что она высока - по крайней, мере, она много выше колокольни, на который сидели Карамзин или даже Платонов; отсюда они кажутся ничтожными. Но технологии пока имеют тенденцию непрерывно расти, и надо иметь в виду, что через каких-то пятьдесят лет мы тоже покажемся потомкам весьма забавными - и не более. Я говорю о понимании сути словосочетания “русский дух”, которая тоже изменяется.
Недостатка во мнениях не было никогда, так же, как в иных странах много думали о сути словосочетаний “английский дух”, “испанский дух” или “загадка тайской души”. В этом смысле хороша Швейцария, где “швейцарец” - это не национальность а гражданство. Но и там есть свои проблемы, которые сглаживаются при помощи экономической и политической стабильности. Пускай в русском языке поселилось слово “швейцар” - как отголосок дворянской эпохи - все равно мы “швейцаров” вовсе не идентифицируем со “швейцарцами”. Михаил Чехов, Владимир Набоков, Иосиф Бродский (несмотря на свое еврейство) - тоже во многих смыслах “русские”, но они в большей степени обогатили культуры других стран. И они, кстати, плевали на свою родину, потому что знали: их родина уже ушла, ее не существует.
Россия - тоже в некотором роде Швейцария, разница лишь в количестве национальностей, в неосвоенности территорий и в масштабе. Наши руководители в ХХ веке стеснялись произносить слово “русский” (за исключением Сталина, который однажды выпил “за русский народ”), все больше использовались эвфемизмы типа “россиянин” или “советский человек”. Хотя там, за кордоном, мы все - “русские” - независимо от разреза глаз или картавости. Или, если это позволительно, “русская мафия”. Понятия “загадка русской души” и “мрачные лабиринты русского духа” как-то притупились и потеряли былой ореол таинственности. Наша тайна теперь - это ракеты с ядерными боеголовками, про которые Запад гадает: “запустит - или нет, а если нет, то не украдут ли арабы?..”
Тютчевское “Умом Россию не понять...” давно уже то ли опошлил, то ли осадил “русский еврей” Губерман: “Давно пора, ё.....мать, умом Россию понимать!” Между прочим, неплохо бы и померить нашу страну ихним аршином (точнее, футом, несмотря на то, что наш аршин в два раза больше ихнего фута).
Не была ли “русская душа” мифом? Как, например оказались мифами “народ-богоносец” и “народ - строитель коммунизма”. Ведь, если так, то на фиг - вся наша “культур-мультур”, которая веками строилась вокруг этого стержня, как мясо для шаурмы!
Существует ли загадка русской души? Или, если даже эта загадка была, то - куда пропала? А, может быть, умерла сама “русская душа”? Растворилась в глобализме...
Ответа я не знаю, но хочу разобраться, откуда эта “загадка” появилась и когда. Внутренне, интуитивно я подозреваю, что ничего никуда не пропало и эта загадка существует - уже хотя бы потому, что о “русской душе”, “русском духе”, говорит вся мировая культура. Так называемая “Русская мафия” - всего лишь порождение масс-культуры с Голливудом в авангарде; в конце концов, “триада” и “коза-ностра” гораздо мощнее, так же как сильнее китайская и итальянская экономики, да к тому же глобализм (вкупе с интернационализмом) проник и в преступные сообщества.
А вообще тема “русской души” незлободневна, ведь это - скучная философия, перемешанная с теологией и сдобренная искусствоведением. В стране, где “литературными Монбланами” считаются сыщик Каменская и Гарри Поттер, смешно говорить об этом, за исключением момента, когда “русский дух” становится частью преступного заговора или чертой убийцы. Но Гарри Поттер и Каменская - явления массовой культуры, как когда-то ими были Холмс и Алиса, путешествующая по Стране чудес. Последних проверило время, а первых еще ждет это испытание, а потому пока грех судить о качестве Каменской, Поттера, Пелагии или “Бешеного”. В конце концов, “Братья Карамазовы”, “Преступление и наказание” - тоже детективы.
Прежде всего нужно договориться о понятиях. Во-первых, что автор понимает под “русским”: для меня человек, который не только считает себя принадлежащим к русской нации, но и способен изредка гордиться этим, - и есть - русский. Набоков (пытавшийся писать по-французски, а потом освоивший английский), Бродский (до смерти писавший по-русски) - не русские. А вот Окуджава - русский поэт. Горинштейн - русский писатель. Шнитке - русский композитор. Тарковский - русский режиссер. Четкой грани типа “черное-белое” здесь, конечно, нет. Набоков и Бродский считали себя “гражданами мира”, но для американцев они есть и останутся “русскими”, несмотря ни на что. Они тоже задумывались о своей “русскости”, но, мне кажется, этой “русскости” они либо стеснялись, либо прятали за словами. Тот же Набоков уже в американо-англоязычный период своего творчества сделал для популяризации классической русской литературы больше чем кто бы ни было.
Нация - структура динамичная: гунны, сарматы, скифы, меря, и еще черт знает кто давно растворились в других национальных общностях. Если русские из всех славянских народностей единственные заслужили право именоваться “великим народом” (как по численности, так и по своему вкладу в мировые процессы - исторический и культурный), значит, этому способствовали объективные обстоятельства. Если учесть, что тех, кого внутри страны называют русскими, еще 300 лет назад именовались “московитами” или “москалями”, а “русскими” назывались предки нынешних украинцев, вопрос запутывается в корне. “Московиты” обладали высокой степенью пассионарности (если гумилевский термин здесь применим), что позволило им (простите: нам...) захватить ужасающие территории и даже вполне успешно управлять ими. Много споров о том, когда именно русская нация осознала себя великим народом, но суть, мне кажется, в другом: когда нас стали считать великими другие? И, между прочим, нужно ли это величие было нам (простите: нашим предкам...)?
Дональд Уоллес, англичанин, пять лет проживший в России (с 1870 по 1875 г.г.) и написавший о нас книгу, был убежден в том, что такому захватческому успеху прежде всего способствовало отсутствие религиозного фанатизма:
...Русский крестьянин точно создан для мирной, земледельческой колонизации. Среди нецивилизованных племен он добродушен, вынослив, миролюбив, способен терпеть крайний недостаток и отлично умеет приноравливаться к обстоятельствам. У него в характере вовсе нет высокомерного сознания личного и национального превосходства и непреодолимого стремления к господству, которое часто превращает преклоняющихся перед законом, свободолюбивых британцев в жестоких тиранов, когда они приходят в соприкосновение с более слабой расой. У него нет желания управлять, и он вовсе не хочет обратить туземцев в дровосеков и водовозов. Он желает получить только несколько десятин земли, которые он мог бы сам обрабатывать; пока он может спокойно работать, он не станет тревожить своих соседей. Будь поселена на финской земле англо-саксонская раса, она, вероятно, уже завладела бы землею и обратила бы туземцев в земледельческих рабочих. Русские поселенцы удовлетворились самым скромным и самым безобидным образом действий; они мирно поселились между туземным населением и очень быстро слились с ним. Во многих уездах в жилах так называемых русских течет, может быть, более финской, чем славянской крови...
...Ярославская губерния тысячу лет тому назад была населена финнами, а теперь в ней живет народ, вообще считающийся самыми чистыми славянами. Совершенно ошибочно было бы предполагать, что финны переселились из этой местности в более отдаленные губернии, где они находятся до сих пор. В действительности они прежде занимали всю северную полосу России, и в Ярославской губернии они были поглощены двигавшимися славянами.
Пруссак Август Гексгаузен, побывав на Русском Севере на полсотни лет ранее Уоллеса заметил:
Всякий исследователь характеров национальностей, здесь живущих, придет непременно к убеждению, что жители вдоль северных русских рек - не русифицированные финские племена и не славяне, а славяне со значительной примесью финской крови. Должно сказать, что это смешение крови было очень полезно, так как здешние северный русские представляют собой неиспорченное племя и, по моему мнению, лучшее и здоровейшее из всех русских племен.
Германец говорит посуше путешественника с Туманного Альбиона, но суть его наблюдения та же. На мой взгляд, слова Уоллеса - сущий панегирик русской нации, и, мне кажется, более теплых слов о нас пока написано не было (как “ихними”, так и нашими исследователями). Важен такой момент: колонизировали северные и восточные леса по версии англичанина простые люди, а вожди - даже самые значительные - были не при чем. Точнее, “при чем”, только с обратной стороны: они вынуждали своих подданных бежать в поисках лучшей доли. Этому есть доказательство в Новой и в Новейшей истории: в леса, в степи, в горы бежали те, кто хотел воли. Зачем воля тем, кто обладает т.н. властью (хотя, на самом деле его власть - это лишь иная сторона неволи)?
Прусский дворянин Август Гакстгаузен, совершивший по России поездку в 1843 году, в своих “Исследованиях внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России” приводит такое наблюдение:
Путь, каким русские образовали из себя народ, а Россия сложилась в государство, покрыт еще мраком, который трудно вполне рассеять. Главнейшую, основную часть народа составляют славяне. Малороссы более других сохранили тип славянской расы, они менее смешивались с другими народностями и потому не могли стать господствующим народом в России. Никогда чистые, не смешанные народы не стояли во главе цивилизации и не играли продолжительной роли в мировой истории...
Другой вопрос: что толкало восточных славян к колонизации? На сей счет тоже существует много мнений, но прежде всего, думаю, виноват в этом именно национальный характер. Плюс - географические приоритеты. Окажись на восточном краю Европы французы - они, может быть, увидев просторы, которые не имеют границ, тоже попали бы под гипноз пространства. В конце концов, французы вкупе с испанцами, голландцами, португальцами и британцами ринулись на Запад (а так же в Африку и в Полинезию), к захвату неведомых земель...
И Киевская Русь XI века, и Московская Русь XIV века были не значительней Волжской Булгарии или Хазарского каганата. Так же как и “русские”, “московиты”, “русаки” (или как там еще) оказывали минимальное влияние на мировые процессы. Но однажды случилось “некое событие” после которого с нами (точнее, с Москвой) стали считаться. Выделяют разные события - от вывешивания щита на воротах Царьграда (естественно, во времена Киевской Руси) до наполеоновского позора 1812-го года - но важно то, что с Москвой считаются и сейчас, даже в годы государственного упадка. Ясно, что событие это свершилось бы неминуемо. И без него не было бы “загадки русской души”. Нас просто не заметили бы.
И совсем чуть-чуть о “душе”, ведь мы говорим о словосочетании “русская душа”. Для меня это - не метафизическое понятие, о котором спорят веками, а всего лишь емкое обозначение свойств характера, воззрений, понимания человеком себя; в общем, обозначение того, “чем человек дышит”. Лермонтов, написавший однажды:
История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она - следствие наблюдение зрелого ума над самим собой...
возможно, не отдавал себе отчета, что он определяет будущее развитие русской литература и русской культуры вообще.
 

...Когда наблюдаешь русских в отношении их душевных качеств, нравов и образа жизни, то их, без сомнения, не можешь не причислить к варварам...
Когда обращаешься ко мнениям всевозможных “заморских гостей” к нашим нравам, нельзя не удивиться их почти (за редким исключением типа Уоллеса) единодушному презрению. Немец Адам Олеарий, знавший Москву середины XVII века, написал про нас много гадостей. Чтобы быть объективным, приведу другие его наблюдения:
...Что касается ума, русские, правда отличаются смышленостью и хитростью, но пользуются они умом своим не для того, чтобы стремиться к добродетели и похвальной жизни, но чтобы искать выгод и пользы и угождать страстям своим...
...Они очень восприимчивы, умеют подражать тому, что они видят у немцев, и, действительно, в немного лет высмотрели и переняли у них многое, чего они раньше не знавали...
Петр Чаадаев, превознося заслуги Петра Великого, заметил, кстати:
Присмотритесь хорошенько, и вы увидите, что каждый важный факт нашей истории был нам навязан, каждая новая идея почти всегда была заимствована...
Писано в 1837 году; с тех пор мы заимствовали еще кое что, а именно: нигилизм, анархию, коммунизм, концентрационные лагеря, атомную бомбу, институт президентства, двухпалатный парламент, приватизацию. Есть, правда, приятное исключение, навсегда впечатанное в историю: русский стал первым космонавтом. Злые языки говорят, что технология Космоса, как и ядерного оружия, была украдена нами при помощи шпионажа, но в итоге-то в Космосе первыми оказались мы!
Константинопольский патриарх Фотий где-то во второй половине IX века составил определенное мнение по отношению к народу, который предположительно являлся нашим предком (напомню: это время похода Киевских князей на Царьград). Это были еще не русские, но чудь, словене, кривичи и весь, ведомые варяжскими князьями, но их общее именование “русы” уже зафиксировано в документах. “Русы”, если следовать источником, жили исключительно тем, что совершали бандитские походы на Сурож, Амастриду, Константинополь и т.д. Особенно воинственность русов проявилась после призвания на княжения трех полумифических варягов: Рюрика, Синеуса и Трувора. Считалось, что основным промыслом русов являлась добыча рабов и торговля оными, чему так же есть документальные подтверждения (хотя, рабство было узаконено и в тогдашней Византии). Так вот, Фотий имел все основания не слишком долюбливать русов:
...Народ, ничем не заявивший себя, непочтенный, считаемый наравне с рабами, неименитый, но приобретший себе славу со времени похода на нас, незначительный, но получивший теперь значение, смиренный и бедный, варварский, кочевой, гордящийся своим оружием, не имеющий стражи, неукоризненный народ...
“Неукоризненный” народ вполне мог оказаться наемным войском Киевского князя, среди которых преобладали норманны, разбавленные прочими лихими представителями разных племен. Тем более что в “Повести временных лет” есть прямое указание: “...те варяги назывались русью...” Если шагнуть во времени еще немного назад, в записи Прокопия Кесарийского (ок. 560 года) мы находим, что никаких “русов” нет, а есть “славяне и анты”:
...Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет хоть какую-либо силу, и, когда им вот-вот грозит смерть, охваченным ли болезнью, или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещания, если спасутся, тотчас же принести Богу жертву за свою душу...
...Они почитают и реки, и нимф, и всяких других демонов, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания...
...Они высокого роста и огромной силы. Цвет кожи и волос у них не очень белый или золотистый и не совсем черный, но все же они темно-красные. Образ жизни у них, как у массагетов, грубый, безо всяких удобств, вечно они покрыты грязью, но по существу они не плохие люди и совсем не злобные, но во всей чистоте сохраняют гуннские нравы. И некогда даже имя у славян и антов было одно и то же. В древности все эти племена называли спорами (“рассеянными”), думаю, потому что ни жили... “рассеянно”, отдельными поселками...
Через сотню лет другой ромей, Маврикий Стратег, вторит Прокопию (снова говоря не о “русах”, а о славянах и антах):
В общем, они коварны и не держат своего слова относительно договоров; их легче подчинить страхом, чем подарками. Так как между ними нет единомыслия, то они не собираются вместе, а если и соберутся, то решенное ими тотчас же нарушают другие, так как все они враждебны друг другу и при этом никто не хочет уступить другому.
Во времена, когда слово “русский” стало приживаться, поток чернухи на наше многострадальное отечество полился вольной рекой. В национальном характере наших славных предков прежде всего выделялись хитрость, высокомерие и неспособность держать слово. Немец Сигизмунд Герберштейн, знавший Русь времен Василия III, в своих “Записках о Московии” сетует:
Если при договоре скажешь что-нибудь или не подумавши обещаешь, они хорошо помнят это и заставляют исполнить; если же сами, в свою очередь, что-нибудь обещают, то вовсе не исполняют того. Так же, как только они начинают клясться и божиться, то знай, что тут скрывается хитрость, ибо они клянутся с намерением провести и обмануть. Я просил одного княжеского советника помочь мне при покупке некоторых мехов, для того, чтобы меня не обманули; сколь охотно он обещал мне свою помощь, столь же долго, наоборот, держал меня в ожидании. Он хотел мне навязать свои собственные меха; между тем приходили к нему и другие купцы, обещая награду, если он продаст мне за хорошую цену их товары...
Генрих Штаден, служивший при дворе Ивана Грозного опричником, вспоминал:
...и самый последний крестьянин так сведущ во всяких шельмовских штуках, что превзойдет и наших докторов-ученых, юристов во всяческих казусах и вывертах. Если кто-нибудь из наших всеученейших докторов попадет в Москву, придется ему учиться заново!
Датский посланник Яков Ульфельд, тоже бывавший при дворе Ивана VI:
Как варвары сии превозносят себя...
...Сверх того они хитры, лукавы, упрямы, невоздержанны, сопротивляющиеся и гнусны, развращенные, не говорю бесстыдные, ко всякому злу склонные, употребляющие вместо рассуждения насилие, и такие, которые от всех добродетелей воистину далеко отступили...
....Неизвестно, такая ли загрубелость народа требует тирана государя, или от тирании князя этот народ сделался таким грубым и жестоким. -
Заключает Герберштейн, тем самым предвосхитив появление Грозного царя и иже следующих за ним.
...чванство, самомнение и произвол составляют присущие свойства каждого русского, занимающего более или менее почетную должность. -
говорил английский дипломат Томас Смит, бывавший при дворе Бориса Годунова.
Адам Олеарий, частью хваливший русских, с особенным презрением относился к ругани московитов:
Они вообще весьма бранчивый народ и наскакивают друг на друга с неистовыми и суровыми словами, точно псы. На улицах постоянно приходится видеть подобного рода ссоры и бабьи передряги...
...у них употребительны многие постыдные, гнусные слова и насмешки, которые я - если бы того не требовало историческое повествование - никогда не сообщил бы целомудренным ушам. У них нет ничего более обычного на язык: как “бл...н с.н, с...н с.н, собака, ..б т... м.ть, ..б..а м.ть”, причем прибавляется “в могилу, in os ipsius, in oculos” еще иные подобные гнусные речи. Говорят их не только взрослые и старые, но и малые дети, еще не умеющие назвать ни отца, ни мать, уже имеют на устах это “.б т... м.ть”... В последнее время эти порочные и гнусные проклятия и брань были сурово и строго воспрещены публично оповещенным указом, даже под угрозою кнута; назначенные тайно должны были по временам на переулках и рынках мешаться в толпу народа, а отряженные им на помощь стрельцы и палачи должны были хватать ругателей и на месте же, для публичного позорища, наказывать их.
Однако... ругань требовала тут и там больше надзора, чем можно было иметь, и доставляла наблюдателям, судьям и палачам столько невыносимой работы, что им надоело как следить за тем, чего они сами не могли исполнить, так и наказывать преступников.
Посол Рима в Москве Яков Рейтенфельс, бывший в Москве при дворе Алексея Михайловича, писал:
...Рассерженные чем бы то ни было, они называют мать противника своего, жидовкою, язычницею, нечистою, сукою и непотребною женщиною. Своих врагов, рабов и детей они бесчестят названиями щенят и выблядков, или же грозят им тем, что позорным образом исковеркают им уши, глаза, нос, все лицо и изнасилуют их мать...
...русские, не стесняясь, задирают и иностранцев всяких, в особенности же немцев, бесстыдными речами и, если встретятся случайно с ними, то громко обзывают их глупейшею бранью “шишами”: ведь право, этим шипением, обыкновенно, пугают птичек. И хотя эта легкомысленная дерзость языка нередко наказывается тяжким бичеванием, все-таки русские от нее нисколько не исправляются...
И еще из Рейтенфельса:
...Что касается всего, более возвышенного, то они в этом и поныне оказываются тупыми и неспособными, и эта тупость поддерживается в них климатом и весьма грубым напитком - водкою, которою они постоянно напиваются. За сим, они подозрительны, пропитаны, так сказать, подозрением, ибо, будучи вероломными по отношению к другим и сами не могут верить кому бы то ни было. К лести они столь склонны, что у них вошло в постоянный обычай придавать лицу приятное выражение, простираться всем телом по земле, покрывать руку бесчисленными поцелуями и подкреплять льстивые, ложные речи клятвою...
Швед Эрик Пальмквист, тоже из времени Алексея Тишайшего:
...Ничто не идет более к русскому характеру, как торговать, барышничать, обманывать, потому что честность русского редко может устоять перед деньгами; он так жаден и корыстолюбив, что считает всякую прибыль честной. Русский не имеет понятия о правдивости и видит во лжи только прикрасу; он столь искусно умеет притворяться, что большею частью нужно употребить много усилий, чтобы не быть им обманутым. Русский по природе своей способен ко всем ремеслам и может изворачиваться при самых скудных средствах.
Ну, под конец прямо бальзам на душу... Между прочим еще неистовый Виссарион Белинский вполне резонно иронизировал по поводу всяких “мнений” иноплеменных граждан о нашей нации: “...они не понимают русской жизни и меряют ее немецким аршином...” Европейские нравы XVI и XVII веков вряд ли были мягче наших, да и “Варфоломеевская ночь” или “Молот ведьм” - не наши изобретения (и, кстати, мы их, вопреки традиции, не переняли и даже приютили в своем государстве протестантов и евреев). А если обратиться к Европе XII века, то тут мы обнаруживаем все те же лесть, обман, предательство и страх (см. трагедии Шекспира и романы Дюма-отца). И ту же дистанцию между аристократией и плебсом.
“Черный ворон” русской интеллигенции Николай Чернышевский по поводу всех этих свидетельств заметил:
...Само собою разумеется, что из нескольких сот иноземцев, писавших о России в XVI и XVII веках, многие были люди недостаточно наблюдательные или проницательные, многие не имели достаточно времени, чтобы хорошо узнать описываемую страну, но не о них, конечно, идет речь, на них никто не просит обращать внимания. Но такие люди, как Герберштейн, Флетчер, Олеарий, Мейерберг и многие другие, были люди замечательного ума и проницательности и имели довольно времени, чтобы хорошо узнать нас...
У Пушкина на сей счет имелось свое мнение:
Иностранцы, утверждающие, что в древнем нашем дворянстве не существовало понятие чести, очень ошибаются. Сия честь, состоящая в готовности жертвовать всем для поддержания какого-нибудь условного правила, во всем блеске своего безумия видна в древнем нашем местничестве. Бояре шли на опалу и на казнь, подвергая суду царскому свои сословные распри.
“Народ скупой и плутоватый”, “на них надо влиять лестью, водкой и взятками”, “они убеждены, что обман - доказательство ума”, “порок и добродетель здесь служат символами милости и немилости”, - все это относится уже к XVIII веку, т.н. “просвещению”. Дидро, к которому мы еще обратимся, с горечью заметил: “...Русские, которые совершали путешествия, занесли в свое отечество много безрассудных идей тех стран, в которых они побывали, и ничего - из их мудрости; они привезли все пороки и не заимствовали ни одной из добродетелей”. А были они там - мудрость и добродетели? Вот ведь, что хочется понять...
Ну, хорошо: их отношение к нам вполне ясно, но если устроить другой опыт: направить нашего человека, предположим, петровского времени, к ним? Вот отрывок из дневника Петра Толстого, будущего начальника Тайной канцелярии и члена Верховного тайного совета, веденного им во время заграничной поездки в 1697-99 г.г.:
...венециане люди умные, политичные и ученых людей здесь много: однако ж нравы имеют видом неласковые, а к приезжим иноземцам зело приемны... Вина пьют мало, а больше употребляют в питьях лимонаты, кафы, чекулаты и иных тому ж подобных, с которых быть человеку пьяну невозможно. И народ женский в Венеции зело благообразен и строен и политичен, высок, тонок и во всем изряден, а к ручному делу не очень охоч, больше заживают в прохладах, всегда любят гулять и быть в забавах...
...ни от кого ни в чем никакого страху никто не имеет, всякий делает по своей воле, кто что хочет: та вольность в Венеции и всегда бывает. И живут венециане всегда во всяком покое, без страха и без обиды и без тягостных податей...
А вот через 80 лет путешествует “по Европам” будущий автор “Недоросля” Денис Фонвизин. В те, екатерининские времена путешествия стали обычным делом среди дворянства, “знать по-французски” считалось обязательным, да и вообще Россия даже не тянулась к Европе - она считала себя ее частью, однако:
...приехал я в Париж, в сей мнимый центр человеческих знаний и вкуса...
...если кто из молодых моих сограждан, имеющий здравый рассудок, вознегодует, видя в России злоупотребления и неустройства, и начнет в сердце своем от нее отчуждаться, то для обращения его на должную к отечеству нет вернее способа, как скорее послать его во Францию. Здесь, конечно, узнает он самым опытом очень скоро, что все рассказы о здешнем совершенстве сущая ложь, что люди везде люди, что прямо умный и достойный человек всегда редок и что в нашем отечестве, как ни плохо иногда в нем бывает, можно, однако, быть столько же счастливу, сколько и во всякой другой земле...
Возможно, писалось это с расчетом на цензуру, тем более что письма Фонвизина “из Европ” к П.И.Панину были официально изданы под названием “Записки первого путешествия”. Знаковым, мне кажется (как кажется и автору сборника “Размышления о России и русских” Сергею Иванову, откуда я заимствовал большинство цитат), стало прибытие Фонвизина назад, в “наше отечество”:
Приехали мы в Киев. У самых киевских ворот попался нам незнакомый мальчик, который захотел показать нам трактир. Так, мы с ним отправились, а вслед за нами догоняла нас туча, у самых ворот трактира нас и достигла. Молния блистала всеминутно; дождь ливмя лил. Мы стучались у ворот тщетно: никто отпереть не хотел, и мы, простояв больше часа под дождем, приходили в отчаяние. Наконец, вышел на крыльцо хозяин и закричал: “Кто стучится?” На сей вопрос провожавший нас мальчик кричал: “Отворяй, родня Потемкина!” Лишь только произнес он сию ложь, в ту минуту ворота отворились, и мы въехали благополучно. Тут почувствовали мы, что возвратились в Россию...
Франциск Белькур, француз, служивший наемником у поляков, взятый русскими в плен, бывший в сибирской ссылке, а потом проживавший в Москве, в своих записках проронил:
...за границей русский чувствует себя на воле, а в России же он задумчив, мрачен, боязлив и принижен до подлости пред теми, в ком нуждается.
Но далеко не все “там” задумчивы. “Наши” хороши не только на поле своего отечества, но и на иных полях. Замашки “новых русских” петровской эпохи ничуть не хуже куража нынешних нуворишей. Вот рассказа датчанина Юста Юля, точнее, его наблюдение за поведением русских сановных особ, пребывающих в туристической поездке в городке Торне:
Я был пополудни в церкви и пел вместе с остальной паствой. Вдруг я заметил, что церковные двери отворились и в них появилась будущая (венчание было в 1712 году) супруга царя с лицами своей свиты. Они колебались, стоя на пороге, войти или нет; но, увидав меня, вошли и поместились на моей скамье - в мужском отделении... Вне отделений для молящихся стояло много русских гвардейских офицеров: они говорили, кричали и шумели, точно в трактире. Когда священник, войдя на кафедру, начал говорить проповедь, женщины, успевшие соскучиться, вышли из отделения и стали обходить церковь, осматривая ее убранство и громко болтая... Так как проповедь все продолжалась, то царица послала сказать пастору, чтобы он кончил... По окончании проповеди царица, услыхавшая от кого-то, будто в этой церкви похоронена Пресвятая Дева Мария, послала просить, чтобы останки Божией Матери были выкопаны и переданы ей для перенесения в Россию...
Конечно, Марту Скавронскую в меньшей степени можно назвать русской, но ведь дело не в ней, а в самой сути. Наверняка Екатерина в присутствии своего буйного нравом супруга вела себя покладистее. Хорошо быть на вершине пирамиды, но ниже, когда на тебя давит груз амбиций хозяина... Дидро, познавший горечь общения с нашими реалиями, высказался вполне определенно:
В характере русских замечается какой-то след панического ужаса, и это, очевидно, результат длинного ряда переворотов и продолжительного деспотизма. Они всегда как-то настороже, как будто ожидают землетрясения; будто сомневаются в том, прочна ли земля у них под ногами; в моральном отношении они чувствуют себя так, как в физическом отношении чувствуют себя жители Лиссабона или Макао...
...Душа раба оподлена; не принадлежа самому себе, он не имеет интереса о себе заботиться и живет в грязи и нечистоте...
...Это жилец, который запускает не принадлежащую ему квартиру...
...Невозможно любить родину, которая вас не любит...
Вообще такое мнение несколько странно, ведь и во времена Дидро, и раньше, и позже, - народный дух находил выход в восстаниях (в данном случае, “Пугачевщине). Да и как можно судить о положении в стране, например, в нынешнее время, будучи затворенным внутри Садового кольца, даже в информационный век? Естественно, француз-просветитель вряд ли достоверно знал о процессах, творящихся на окраинах и в глубинных местах Российской империи. Его современник Гельвеций в работе “О человеке” заметил, что китайцы, когда маньчжуры захотели срезать у них волосы, сбросили с себя иго рабства; шотландские горцы, когда король Англии захотел надеть на них штаны, восстали; русские, когда Петр стал их брить, подняли бунт.
Различие в характерах (точнее, в сути характеров) русских и французов существенно. Мартынов, убийца Лермонтова, завещал не писать на его могиле имени и не ставить никакого памятника. Дантес, убийца Пушкина, до конца своей жизни кичился тем, что “у него не было другого выхода”.

Суть русской истории весьма метко выразил Герцен:
В течение более чем тысячелетнего своего существования русский народ только и делал, что занимал, распахивал огромную территорию и ревниво оберегал ее как достояние своего племени. Лишь только какая-нибудь опасность угрожает его владениям, он поднимается и идет на смерть, чтобы защитить их; но стоит ему успокоиться относительно целости своей земли, он снова впадает в свое пассивное равнодушие, - равнодушие, которым так превосходно умеют пользоваться правительство и высшие классы.
Поразительно, что народ этот не только не лишен мужества, силы, ума, но, напротив, наделен всеми этими качествами в изобилии...
Истоки самоидентификации русских надо искать еще у Нестора. Были чудь, словене, меря, поляне, древляне, северяне, вятичи, кривичи и весь - а потом появились Русская земля и Новгород. Отпрыски призванных викингов были плодовиты и вскоре на русской земле воцарились обычные средневековые порядки - с соперничающими между собой княжествами, с интригами и предательством. Достаточно заглянуть в Историю Средних веков, чтобы понять: ничего из ряда вон выдающегося в русский склоках не было - весь мир был таковым.
Наш героический эпос пронизан благородством и великодушием. Илья Муромец - образец бескорыстия; он отказывается брать у разбойников выкуп и стоит за правду до конца. В иных былинах Илья верховодит князем Владимиром и является фактическим хозяином “стольного града Киева” и всей Русской земли. Он борется за единство Руси, ну и, естественно, горой стоит за “голь”, бедных людей - ведь по сути Илья (даже несмотря на свою историческую реальность) и есть плод воображения простого народа. Раз уж Илья гонит “поганого жидовина”, то токмо из-за стремления защитить все стороны независимости русского народа, а не из-за какой-то там ксенофобии.
Если верить достоверности “Повести временных лет”, то там точно указано, кто говорит по-славянски на Руси: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане. Все эти племена “имели свои обычаи и законы своих отцов и предания, и каждые - свой нрав”. Вообще туманность и противоречивость сведений о наших предков (как в летописях, так и в сообщениях путешественников) послужила тому, что ранние романтики от русской истории вполне серьезно считали, что, например “славянки не хотели переживать мужей и добровольно сожигались на костре с их трупами” (Карамзин); “всякая мать имела право умертвить новорожденную дочь, когда семейство было уже слишком многочисленно” (он же).
Интереснее документы наших духовных писателей, ибо их задачей в течение нескольких столетий было искоренение язычества, которое, по сути, и есть выражение духа юного народа. Павел Милюков в своих “Очерках по истории русской культуры” приводит жалобы одного проповедника, датированные приблизительно 1400 годом:
...мы “позевываем, и почесываемся, и потягиваемся, дремлем и говорим: холодно или дождь идет... А когда плясуны, или музыканты, или иной какой игрец позовет на игрище или на сборище идольское, то все туда бегут с удовольствием... и весь день стоят там, глазеют”, хотя и нет там ни крыши, ни какой-либо защиты от дождя и вьюги...
В царской окружной грамоте от 1648 года писано:
Многие люди, забыв Бога и православную хрестьянскую веру, тем прелестником-скоморохом, последуют, на бесчинное их прельщение сходятся по вечерам на позорища, и на улицах и на полях богомерзких их и скверных песен всяких бесовских игр слушают... да в городах же и в уездах от прелестников и от малоумных людей делается бесовское сонмище, сходятся многие люди мужского и женского полу по зорям и в ночи чародействуют...
Грамота предписывает наказывать за бесовские сборища батогами и ссылкой, скоморохов никуда не принимать, а конфискованные домры, сурны, волынки, гудки, гусли и хари “ломать и огнем жечь”. Может показаться странным, почему я выбрал документ, касающийся языческих дел, но дело в том, что ничего иного кроме перечисления всего “богомерзкого” в старинных источниках, мы не находим из того, что может касаться жизни не правящей элиты, а простого народа.
Василий Ключевский о русском характере составил такое мнение:
...великоросс лучше работает один, когда на него никто не смотрит, и с трудом привыкает к дружному действию общими силами. Он вообще замкнут и осторожен, даже робок, вечно себе на уме, необщителен, лучше сам с собою, чем на людях, лучше в начале дела, когда еще не уверен в себе и в успехе, и хуже в конце, когда уже добьется некоторого успеха и привлечет к себе внимание: неуверенность в себе возбуждает его силы, а успех роняет их. Ему легче одолеть препятствие, опасность, неудачу, чем с тактом и достоинством выдержать успех; легче сделать великое, чем освоиться с мыслью о своем величии. Он принадлежит к тому типу умных людей, которые глупеют от признания своего ума.
...Великоросс мыслит и действует, как ходит. Кажется, что можно придумать кривее и извилистее великорусского проселка? Точно змея проползла. А попробуйте пройти прямее: только проплутаете и выйдете на ту же извилистую дорогу.
Доносы, взаимное бичевание, высокомерие, шпионаж - все это было присуще миру власть имущих (как, впрочем, присуще и теперь). Достоевский про то писал:
Допетровская Русь привлекает к себе наше внимание, она дорога нам - но почему? Потому что там видна целостность жизни, там, по-видимому, один господствует дух; тогда человек, не так, как теперь, чувствовал силу внутренних противоречий самому себе или, лучше сказать, вовсе не чувствовал; в той Руси, по-видимому, мир и тишина... Но в том-то и беда, что допетровская Русь и московский период только видимостью своей могут привлекать к себе внимание и сочувствие...
...Ложь в общественных отношениях, в которых преобладало притворство, наружное смирение, рабство и т.п. Ложь в религиозности, под которой если и не таилось грубое безверие, то, по крайне мере, скрывались или апатия или ханжество. Ложь в семейных отношениях, унижавшая женщину до животного, считавшая ее за вещь, а не за личность...В допетровской, московской Руси было чрезвычайно много азиатского, восточной лени, притворства, лжи...
Но ведь из этого притворства родилось русское дворянство, которое в XIX веке составило славу нашему отечеству! Об этом феномене в последние полтора столетия думали; мы еще его коснемся, хотя на самом деле автор все время старается спуститься вниз по общественной лестнице, чтобы разглядеть: что было там, внизу... не получается! Потому что документы оставляли именно представители элиты.
Допетровское время было все-таки более темным, восприимчивым к мистике. Из России бежали и тогда, но что из этого получалось! История в подробностях донесла драму молодого и честолюбивого сыночка думного дворянина и воеводы Афанасия Ордын-Нащекина. Звали его Воин и, когда его в 1660 году послали к отцу с поручением от царя Алексея Михайловича, он тотчас же сбежал. Побег баловня судьбы, примеченного, к тому же, царем, казалось бы, ничем не был мотивирован, там более что в Москве процветала Немецкая слобода, где вполне можно было вдохнуть “европейского духа” (что вполне успешно немного погодя проделал юный Петр Алексеевич), но он, “мажор” того времени, - подло, с документами и деньгами, драпанул. Воин скитался по Польше, Франции, но все-таки одумался и просил у государя прощения и дозволения вернуться домой. И он получил и то, и другое - и вот, почему: все русские были уверены в том, что Воина “бес попутал”, он просто на время лишился рассудка. Хотя на самом деле отец для воспитания и обучения сына в свое время нанял пленных поляков, которые и внушили юноше, где надо искать “дух свободы”. И его просто “тошнило от московских порядков”. До того и после того в Польшу бежали многие сотни московитов, но все они были преследуемы царской властью, а здесь... русские историки впоследствии назвали Воина Нащекина “первой жертвой умственного влияния Запада на Россию” (Георгий Плеханов).
Воин был интеллигентом, со всеми положительными и без сомнения отрицательными свойствами, присущими новой части общества. Ныне, когда само слово “интеллигентность” опошлено и его определение несколько сместилось в сторону чего-то смешного, невзрачного, малозначимого. Важно другое: вот, откуда взялись “бесы” Достоевского...
Павел Флоренский в одном письме из Соловков (от 1937 года) размышлял:
Один третьестепенный писатель высказал мысль: “Россия - страна пророков!” Да, только лжепророков. Каждый одаренный человек хочет быть не тем, чем он есть и чем он может быть реально, а презирает свои реальные способности и в мечтах делается переустроителем мироздания: Толстой, Гоголь, Достоевский, Скрябин, Иванов (художник), Ге и т.д. и т.д. Только Пушкин и Глинка истинные реалисты. Мудрость - в умении себя ограничить и понимании своей действенной силы...
Вот, в чем дело: на арену русского культурного процессы выходили новые люди, перед которыми стояла цель. Прежде всего эти люди (отец Воина Нащекина был одним из выдающихся людей своего времени, систематическим прозападником, его даже считают духовным предтечей Петра Великого) понимали, что необходима интеграция в европейскую культуру, а уж о сохранении своей самости думалось во вторую очередь.
Когда хочется сказать свое слово в мире, ты еще не знаешь, какая сила тебе его нашепчет. В Европе уже читали Паскаля, Монтеня, Рабле, Сервантеса, а у нас на книжном поле главенствовал “Домострой”. Русские писатели XVII века были по сути православными проповедниками. Русский читатель того времени был ничтожно мал. Но движение было поступательным и назревал прорыв. Россия была беременна - “то ли диктатором, то ли поэтом”.
А страна-то прозябала в рабстве, и несвободой было (эх, только ли было - может быть и есть...) пронизано все, даже воздух. Чаадаев в начале XIX века нарисовал такую картину:
Посмотрите на свободного человека в России! Между ним и крепостным нет никакой разницы. Я даже нахожу, что в покорном виде последнего есть что-то более достойное, более покойное, чем в смутном и озабоченном взгляде первого...

(Окончание следует)