Проза

Алексей Кихотов вошел в деревню Любегощи с южной стороны. Закат золотил то, что осталось от ветхих домишек. Кругом царила тревожная тишина, даже птицы не пели. А ведь сейчас соловьиное время! Может, даже птички Божии прокляли это место? Или сама природа чувствует, что он, Кихотов - великий грешник? Здесь он ни разу не был, поэтому не знал, где искать старинного друга Пашку. Будучи правоохранителем, точнее, оперуполномоченным, он знал, что кроме Ломова и его семьи в данной веси никто не проживает. Собственно, именно поэтому он сюда и прибрел.
Кихотов никак не мог сподручнее пристроить свой табельный пистолет системы Макарова (днем было жарко, оперативную кобуру, дабы не привлечь внимание, оставил на работе). Как-то с оружием в гости не ходят.  К тому же, ствол теперь уже вляпался в мокрое дело, отчего сама мысль об оружии вызывала брезгливость. Друг... а ведь сколько лет они не то что не виделись, а даже не переписывались и не перезванивались! Каков он теперь, Паша Лом? Хотя... он же прошел войну, наверняка убивал. Тоже... Привыкший к ужасам человеческой бойни. В отличие от Кихотова, который сегодня днем это сделал впервые. Такой должен понять. Все... конец сладкой жизни. Наступает эпоха вечного гона. Догадаются ли коллеги, куда Кихотов затырился? Ну, вряд ли. Хотя, исключать нельзя.
Очень хорошо, думал Алексей, что я из СИСТЕМЫ. Значит, одинаково мыслю, в их ключе. Он сознательно не прятал лицо, когда совершал акт очищения города от скверны, и наверняка его опознает тот, второй, кого он всего лишь подранил. Стрелять в людей было трудно. Единственное, что не остановило - мысль о том, что он спасает сотни, может быть, тысячи душ. Миссия, блин, выполнима.
Он взошел на полуразвалившийся мосток, видимо, это центр деревни, здесь перекрещиваются густо поросшие птичьим горцом улочки. Спустился наклонился, зачерпнул воды, омыл лицо. Еще зачерпнул - хлебнул. Показалось солоно. Почувствовал как подкатывает волна отчаяния, аж захотелось разрыдаться. Видимо, иссяк запал адреналина. Алеше стало до боли жалко себя, свою безвозвратно похеренную жизнь. Спокойно, спокойно, офицер, при помощи аутотренинга попытался справиться с упадком настроения мужчина. Это ему удалось, и Кихотов вновь собрал волю в кулак.
Алексей еще некоторое время наблюдал, как колышутся течением водоросли. Поток пытались преодолевать полупрозрачные, серебрящиеся рыбешки.  Некоторым это удавалось. Хорошо, что еще не потеряна способность к созерцанию, это спасает.
Перейдя мосток, свернул направо. Дотащился до околицы - никакого признака жизни. Хотя бы собаки залаяли, что ли. Ошибка. Смертельно захотелось жрать, от голода аж подташнивало. Вновь вернулся в центр. И здесь... он увидел ребенка, девочку. Она тоже его заметила, стояла, напряженно вглядываясь. Дитё было в синем платьице, а в руках малышка  держала ветвь белой сирени.
- Привет! - Стараясь держаться бодро, окрикнул Алексей. - Тебя как звать?
- Вера... - Ребенок не выглядел испуганным. Скорее, девочка была удивлена.
- О, как. А я - дядя Леша. Где взрослые?
- Дома. Вы заплутали?
Алексей почувствовал, как в тело врезался заткнутый за пояс "Макаров" (лучшего места он не нашел). Кихотов вглядывался в лицо, пытаясь узнать Пашины черты. Не удавалось; в сущности, он черт и не помнил.
- Твоя фамилия... Ломова?
- Угадали. Как?
- Обычно...
Когда шли, Кихотов незаметно бросил "Макарова" в траву. Вспомнилось: если человек убил один раз, он уже как наркоман: будет убивать и убивать. Так утверждает молва. Неужели он станет серийным убийцей? Аж пот холодный покатился по спине...
Подходя к дому Ломовых, Кихотов разволновался еще больше. Он ведь пробрался в Любегощи только потому, что бежать ему было больше некуда. Естественно, Алексей продумывал варианты отхода, иных не нашел. Не получилось за всю жизнь создать привязанностей. Было у Кихотова много женщин, может быть, даже дети имеются, а вот с родственной душою - беда. Эгоист хренов.
Пашу он узнал моментом - даже удивился, как Лом мало изменился. Почему-то он был уверен, что друг детства в деревенской глуши отпустил себе бороду, но бороды не было. Замялся, не зная: прилично ли обняться. В итоге не решился, ограничились рукопожатием. Похоже, Павел далеко не сразу признал Кихотова. Точнее, не до конца был уверен, что перед ним Алексей, но не решался напрямую спросить. Чтобы снять напряжение, Леша произнес:
- Встречай блудного попугая Алексея Кихотова. - Черт, и почему попугая?.. - Если не забыл, конечно.
Профессиональным глазом, натасканным на детали, Леша увидел мельком, как напряжена Пашина жена, стоящая на крылечке. В ее глазах буквально светилась тревога - как у Свободы на баррикадах Парижа. Мужчины все не отпускали руки друг друга. Причем, ладонь полузабытого приятеля сжал именно Кихотов. Он чувствовал: Лом хочет отнять руку. Но повинуясь внутреннему чертенку, руки Леша не отдавал.
- Какими судьбами в наш медвежий угол? - Задал стандартный вопрос Ломов.
- Сложными. Надо поговорить. Тет на тет. - Ладонь хозяина Кихотов таки отпустил.
- София, знакомься, - примирительно сказал Паша, - мой школьный друг Алексей. Хороший человек. - Слово "хороший" он подчеркнул интонацией. - Ты сваргань что-нибудь поесть, а мы пойдем... обсудим. В баньку.
София, не произнеся ни слова, скрылась в доме. Кихотов приметил, что в окошке маячат три пары детских глазенок. 
...Выслушав Лешину историю (Кихотов не стал юлить - рассказал все как на духу), Паша некоторое время молчал, рвя пальцами березовый листик, оторванный от веника. Наконец, подал голос:
- Да, а ты про своего отца что-нибудь узнал?
- Ты же знаешь, какие структуры там замешаны. Дохлое дело.
- Ну, ты даешь. Ты же и сам - структура.
- Не того уровня полета, Паш.
- А ведь, ты зря все это... Киха.
- Знаешь, старик... время покажет. Думаешь, мне было легко?
- Тебе виднее.
- Трудно было. Поверь. Очень. Вот, ты войну прошел...
- Леш, давай не будем об этом. А вообще... эка время над тобою поработало! - Павел заново пытался узнать бывшего закадычного друга.
- Понимаю, что у тебя семья, тебе не хочется быть сообщником. Я зависну в другом конце, типа вы обо мне не знали. Или вообще… в страхе вас держал.
- Ладно. Разберемся. Пойдем кушать... 

1986 год. Блаженный Бориска и дыра

Павел Петрович Ломов-старший не испытывал особого стеснения перед Павлом Петровичем Ломовым-младшим, потому как промеж деда и внука царило взаимопонимание. Да Пашка и любил наблюдать, как дед степенно уговаривал свою чекушку и смешно пьянел. Главное - грамотно сховаться от бабушки и выключиться из нормального течения быта. Такие места есть. Например, среди сараев, на задворках.
Еще дед под мухою красиво заливал. Обо всем - кроме войны. Не любит он войну вспоминать почему-то. Пашка толком так и не не узнал, где и как дед воевал, но это в сущности и неважно. У деда медаль "За отвагу", два ордена "Красная звезда" и еще орден "Солдатская Слава". Скоро он их пришпилит на парадный свой пинжак, оденет праздничный картуз и они пойдут на центральную площадь на митинг в честь Дня Победы. И Пашка будет гордиться своим героическим предком.
Сегодня, в день солидарности пролетариев всех стран на центральной площади тоже был митинг. А вкупе и демонстрация трудящихся. Пашка там был - потому что совсем недавно его приняли в пионеры. Он бодро шагал и ему приятно было осознавать, что все смотрят на его развевающийся на утреннем сквозняке галстук. Павел Петрович Ломов-младший между тем взирал на памятник дедушке Ленину и думал: "Он хоть и живее всех живых, а орденов у вождя все же нет. Значит, мой дедуля важнее!". Ораторы все говорили про перестройку, ускорение и новое мЫшление. И чем им старое не угодило? Но вообще, даже выступающие источали плохо скрываемую растерянность.
Дедуля на площадь не пошел, потому что пролетарские праздники не любит. Хотя, сам - пролетарских рабоче-крестьянских кровей. С послевойны и до недавнего времени трудился в литейном цехе завода колесных пар. Даже на доске почета висел - с орденами. Дед любит День октябрьской революции, День Победы и День сухопутных войск. В общем, патриотические праздники. А праздник рабочий, по его мнению - это перевыполнение плана. Солидарность же следует проявлять не раз в году, а все же почаще.
Родители Пашины в Якутии, в далеком поселке Усть-Нера. Уехали за деньгами и за запахом теньги. Это дед так шутит, переиначив известную песню. Пашка смотрел на карте Мира: Якутия дальше от Андреевска, чем даже Индия. У-у-у, какая у нас страна! Невъеб... ну, в общем, дед не всегда пропускает свой базар через цензуру. Они же с Пашкой мужики - не какие-то хрены собачьи! Тем паче, с друзьями Ломов-младший и не такие рулады отсобачивает. Песни поют типа:
"В Саласпилсе радостный день,
Здесь сегодня сжигают детей.
Хей, хей, вот тебя и сожгут!"
Пионерские песни - они такие. Жестокие как романсы. «Как повяжешь галстук – береги его, он ведь и с портвейном цвета одного». У Пашки разумения хватает, чтоб деду такое не выдавать. Ломов-старший все же победитель фашизма. Всыплет за кощунство ремнем по самое небалуйся - мало не покажется. Хотя, как внук стал с недавних пор примечать, рука у деда уже далеко не та.
Пашку дед с бабулей воспитывают вдвоем. Конечно, по своим понятиям - старорежимным. Дед родом с деревни, есть такая деревенька Любегощи, на самом краю района. Там, по словам Ломова-старшего, "все по домострою". Бывал Ломов-младший в той деревне. Ни черта там не "все". Благодать в Любегощах и покой. Только скушно. Одни старики, индюки, гавнюки (в смысле, коровьи  мины) да колорадские жуки. Заколебало жуков в керосине топить.
Что-то сегодня на первомайской манифестации было не так. Какой-то рок висел над площадью. Уже третий день сарафанное радио (в том числе и в лице родной бабушки, Ирины Тихоновны) разносит страшный слух - о какой-то "падшей звезде полынь". Якобы все заранее было прописано в одной святой книге. Пашка точное ее название не запомнил. Кажется, "А пока лип сись". В общем, белиберда. А если по-русски сказать - конец света грядет. Весь город только и говорит что об аварии с мирным атомом, хотя, ни по телевизору, ни по радио ни в газетах ничего не сообщают. Вот с этого дед и начал. После третьей рюмашки (первые две старик не закусывает, ждет, когда пары в бошку вдарят) :
- Эх, дружок ты мой ситный, - дед потрепал светлорусую шевелюру внука; он вообще говорит как чугунные чурки отливает... увесисто, - все это, понимаешь, суета и томление духа. Ад на нашу долю достался, а ваше поколение ждет другое. Хотя...
- А я не помру, дед? - Вопросил мальчик простодушно. На почве всеобщего беспокойства его действительно донимает эта мысль. - Вот ты-то пожил - а мне...
- Помрешь. А куда ты денешься. Да, что ты... мужик - а нюни распускаешь. - Паша действительно насупился. - Все помирают. Но тебе еще жить и жить, пока помрешь. Устанешь  жить даже, и она у тебя будет дли-и-инная! Помянешь мое слово.
- Дед... - Пашка учтиво выждал, пока старшее поколение опрокинет еще стопку. - А кем мне быть?
- О-о-о, сынуля... - (Паша привык, что он не "внучок"; дед часто повторяет: "Первый ребенок - последняя игрушка, первый внук - первый ребенок"). - Ты о профессии. А быть тебе надоть прежде всего порядочным человеком. Не грубить, не предавать, не держать зла. Ну, да что говорить - ты ж младенец еще, все пока что наперед меня знаешь! Ну, а в плане выбора дела... Вот, скажи: к чему у тебя душа-то лежит?
- Я не знаю...
- Ты, я приметил, книжки читаешь про историю...
Пашка и впрямь любитель исторических романов. В библиотеке руки сами тянутся к полкам, где собраны Задорнов, Ян, Лажечников.
- История, сынуля, наука благородная. Только коварная, скотина. У нас, вишь, страна с непростым прошлым. Вы щас што в школе проходите?
- Древний Рим.
- Интересно?
- Не очень.
- О, как... и почему?
- А не наше это все, дед. 
- Ну, эт ты зря. Разве Спартак - не наш? В смысле, классово.
- Нет, конечно. Он же раб, а в Советском Союзе рабов нету. И вообще... Спартак - фракиец.
- Кажись, он не всегда рабом-то был. Его ж в полон взяли.
- В Античном Риме был рабовладельческий строй. Хозяин своего раба даже мог послать на смерть.
- Ух, ты. И посылали?
- Не знаю. Ну, вот, гладиаторы...
- Ага. Значит, все же интересный этот древний Рим. А я ведь, сынуля, тоже хотел стать ученым. Поступить на какой-нибудь факультет. А тут эта грёбаная война. Наверно, можно было и посля Победы. Да, вишь, Любегощи наши все разрушены, в землянках жили. Надо было поднимать...
- Дед... не оправдывайся. Ты у меня все равно лучший. Вон, какой герой.
- М-м-мда. Мы ж для вас, засранцев, старались-то. Чтоб, значит, достижения революции защитить. Подняли страну - это да. Вам теперь... - Ломов-старший хватанул стопарик. - Уф-ф-ф... нести. Понесете?
Ломов-младший любил с дедом ховаться по праздникам потому что после выпивки тот становился смешной и байки расточал. Можно было потерпеть и позор, когда бабуля его пилила за потворство пьянке. А сейчас баек не наступило.
- А куда мы денемся, дедуль. Коммунизм от нас не уйдет.
- Ой, вражина не спит. Тут было дело. Идеть по нашей Советской улице интурист - не интурист, шпиён - не шпиён. В общем, не  наш человек. Ко мне подгребает: "Где в вашем городе попысать можно?" Да, господи... вона - кусты. Мало что ль? А ему, вишь, ватерклозэт подавай. Буржуазия. Вот я и думаю: что ему у нас надо?
- А чего?
- А хрен его знает. Ходит - значит, надо. Вынюхивает.
- Пашка! Лом! - Это голос Степки Чаликова, одноклассника и другана. "Лом" - уличная кликуха. У пацанья мода на погоняла.
- Иди уж, сынуля, в свою банду. Чего тебе со мной, дураком старым.
Паше не очень-то хочется уходить. По опыту знает: щас дед выдаст наконец историю. Это дело Ломов-младший и впрямь любит. В общем, раздираем парень противоречием: явить себя другу или продолжать комедию. Дед вообще нечасто такой-то. 
Степку не приняли в пионеры - подкачала успеваемость. Чалый в обиде, комплексует. Но пыжится, чтобы не раскрыть перед друзьями свою слабость. В будущем - и в этом Степан уверен - он отыграется.
Советская улица полна пьяными - даже бабами. Мильтоны лениво подбирают некоторых, а большинство и не трогают вовсе. Как выражается дед, "позор достоинства русского человека". Слышны скабрезные крики. «Снова пьют здесь, дерутся и плачут» - это вновь дедово. Кто-то в окно выставил магнитофон, хрипит баритон: "Чуть пам-медленнее, кони, чуть пам-медленния-я-я!" На улице к Лому и Чалому присоединился Киха, Алешка Кихотов. Самый спокойный и рассудительный в классе. Арбитр по натуре. Мальчики шагали уверенно – это же их мир, где все ясно и предсказуемо. Скоро они вырастут – и станут такими же. Взрослыми. Только глупостей творить не будут и не разменяются на мелочи.
Центр Андреевска - развалины древнего монастыря, нависающие над рекою Окой. Любимое место пацанья, таинственное тревожное. В войнушку играть - одно удовольствие. Вошли в разоренную церковь - с пустыми окнами и дверьми. Мальчики, собрав деревяшки, разожгли костер. Снаружи пошел тихий, но обильный дождь. Стало уютно. Пацаны, удобно устроившись на обломках, обсудили сегодняшний день. Нашли, что хорошего было мало. Все только и говорят, что о катаклизме. Снаружи будто потемнело (хотя, до заката было еще далеко) и на храмовых сводах в отблесках огня стали играть нарисованные святые. Кто-то им повыкалывал глаза, а на всяких местах, преимущественно причинных, написаны слова,  среди которых встречаются и неприличные. Пугает разве что только одна надпись: "Вас настигнет карающий меч".
Всех троих с недавнего времени единит еще и чувство. Мальчики тайно влюблены в одноклассницу, Аню Гамлину. Хотя, боятся и себе, и друг другу в этом признаться. Девочка вроде бы обычная, со вздернутым носиком и веснушками. Ну, еще густая коса, но такие почти у всех одноклассниц. Она на полголовы выше самого длинного из троих. Причина влюбленности совершенно неясна. Анин отец - большой начальник, второй секретарь райкома. Значительный такой, страшный. Но ведь в школе все равны – какая разница, кто твой отец? Аня же... может, она привлекает мальчиков тем, что у нее уже прорезались груди. Да нет... все дело, наверное, в особых флюидах и начинающих гулять гормонах, только мальчики пока что об этом не знают.   
Все трое думали о девочке, а говорили совсем о другом. По сути, ретранслировали взрослые разговоры. 
- Говорят, рвануло. - Рассудительно сказал Киха. - И это все американцы.
- Им оно надо? - Скептически спросил Чалый.
- А то. Им советская власть, как кость в горле.
- А почему тогда на Кубе не грохнули?
- Мелкая для них рыбешка. Комса. Таким эсэсэсэр подавай.
- И что теперь?
- Война. Наверное.
- Да ну... - Вставил свои "пять копеек" Лом. - Мы им не нужны. Таким подавай наши недра. Зарятся, вот.
- А зачем взрывать?
- Все просто. - Киха изображает бывалого. - Расшатают строй, развалят на мелкие кусочки. И сожрут. Разделяй и властвуй. Как в древнем Риме.
- Блин. И придут варвары?
- А мы не дадимся. Подрасту вот - в военное училище поступлю. - Киха вещает убежденно как Павка Корчагин в кино. - Уж мы им покажем. Кузькину мать...
Мальчикам прикольно, что они разговаривают как взрослые мужчины. Пока еще они не додумались до того, что кратчайший путь к взрослению - курево и бухло. Думают, взрослый - это рассудительный и с широким кругозором. Это неважно, что мысли покамест не ихние, подслушанные в разговорах родных. Главное: пацаны свое суждение имеют. В глазах ровесников.   
Мальчики не сразу и заметили, что в одном из проемов стоит Бориска, местный дурачок. Сколько он уже наблюдает за мальчиками? 
Росту Бориска маленького, лысый, худой, с куцей бородкой. Взрослые по своему обычаю издеваются над Бориской, заставляют прилюдно рукоблудствовать. Мальчики по обыкновению, бегая за дурачком, кричат: "Бориска, потряси пипиской!" А сейчас Борискин вид страшен. Он чем-то напоминает зомби. Пацанов передернуло: а, может, зомби и есть? Говорят, в монастыре когда-то кладбище было.
- Погреца. Зябко... - Промямлил дурачок. Он насквозь мокрый.
- Дровец собери. - Приказал Киха. Пацаны сховали самодельные пистолеты - чтоб не казаться совсем уж детьми.
Бориска живенько наломал  остатков иконостаса. Детей не учили, и они не знают, что они сидят в алтарной части храма, разведя костер аккурат на месте алтаря. Дурак накидал в кострище чурок, пристроился, протянул руки к огню. Все молчали, слушали шум дождя.
Мальчики исподтишка наблюдали местную достопримечательность. Для них Бориска всегда был объектом неодушевленным, странным предметом, с которым можно было делать все - невзирая на моральные ограничения. А тут перед ними сидел живой человек - и они не знали, как себя с ним вести. Дурак живет в одной из монастырских башен. Питается чем Бог пошлет, а посылает он часто, ибо Бориску подкармливают набожные старухи. Ну, как бездомного щенка. Видимо, оттого на нем часто бывает бабья одежда - какое-нибудь зеленое пальто с кроличьим воротником или облезлая лисья шапка. Его почему-то не трогает милиция, хотя Бориска вертится на всех городских мероприятиях и везде сует свой вострый нос. А сейчас же дурак в довольно приличном черном  "похоронном" пиджаке и в кедах. Правда, под пиджаком позорится дырявая футболка со знаком "Спартак". Плюс к тому - подстриженная борода, колючая на вид щетина. Такой вид внушает даже трепет. 
Пашка открыл для себя, что Бориска похож не только на зомби, но и на гнома. Вот вылез из-под земли - щас наколдует. Он понимает, что друзья боятся того же. Наконец, дурак прервал затянувшуюся паузу:
- Конец.
- Чего? - логично спросил Чалый.
- Советской власти.
- Почему?
- Подорвали основу. Бомбу заложили - и-и-и... пух!
Мальчики поняли: все-таки дурак подслушал их разговор. Киха деловито (вообще, нарочито) поинтересовался:
- И что теперь?
- Все в тартарары.
- Так уж и все?
- Не сразу. Сначала будет перестройка, потом перепалка, а после - перестрелка.
- Война, что ль? - Возмутился Лом. Дед вообще-то часто говорит:   страна настолько навоевалась, что хватит лет на сто вперед.
- Война, не война - а сеча. Веру вот попрали - и каждый за свою веру пойдет. Брат на брата.
Пашка и забыл уже, что десять минут назад они и сами обсуждали вероятность войны.
- И откуда ты все знаешь?
Мальчики осмелели. Они по прежнему стали воспринимать Бориску как городского дурака, на которого дозволительно смотреть свысока.
- Знать не надо. Это все в воздухе. И на ваших ликах.
Бориска тоже обнаглел. Его никто ни во что ни ставит - а мальчики вроде сейчас готовы выслушать.
- И что, - тоном учителя заявил Киха, - ты хочешь сказать, что по мне можно прочитать мое будущее?
Бориска неожиданно пронзительно посмотрел Алексею в глаза. Произошел поединок взглядов. Киха победил.
- Конешно, - ответил дурак, потупившись, - оно все как на ладони.
- Шутишь?
- Да... То есть, нет.
- Ну, скажи... оракул.
- Не боисси?
- Чего?
- Правды.
- Ну, насчет правды - на знаю. - Киха говорил тоном милиционера. Вообще, его отец - лесничий, тоже начальник. - А вот все же любопытно.
- У тебя будет интересная судьба. Очень интересная. Ты проживешь четыре жизни.
- Это как?
- Тебя будет четыре. Последовательно. И каждый будет ненавидеть предыдущего. 
- Напугал.
- Я не хотел.
- А про меня что скажешь? - Робко вопросил Степан.
- А у тебя жизнь будет одна и легкая. Только ты за все расплатишься. Сполна.
- Туманно.
- Я знаю. 
- Ну и дурак.
- Какой есть. А знаете ли, что здесь за место?
- А то. Монастырь. Здесь монахи были. И еще... хоронили.
- Это не все. Тута до монахов в пещерах жили люди. Сейчас пещеры есть, но входы в них закрыты. А в лабиринтах запрятаны несметные сокровища.
- Удивил...
- А я - видел.
- Врешь...
- Зачем врать... - Борискины глаза блестели как у алкаша. - У прошлом годе провалился в бездну - три дня выходил... 
Вообще, о подземельях давно ходят легенды. Например, о том, что из храма идет подземный ход, который заканчивается на том берегу Оки. В таких древних городах как Андреевск вообще сплошь одни легенды. Например, о «партизанском золоте». Поговаривают, во время войны были не только настоящие партизаны, но и банды, называвшие себя партизанами. Они грабили, а добычу прятали в потаенных местах. Много ходит баек о всяких богатствах. 
- И где та дыра?
- Где вышел - не помню. А провалился тут вот... - Дурак указал в центр храма.
Там был обычный земляной пол. Ну, ясно, подумали пацаны, с блаженного все взятки гладки, за свой базар он не отвечает. 
А Пашка про себя, кстати,  ничего спрашивать не стал. Вообще, он боится знать будущее. А вдруг оно хреновое?