Литературная критика

Кристиан Крахт "1979". Роман. Перевод и послесловие Т. Баскаковой. "Ad marginem", 2002.

Первый роман Кристиана Крахта "
http://yanko.lib.ru/books/lit/kracht-faserland.htm
">Faserland", изданный по-русски (тем же издательством, в переводе той же Татьяны Баскаковой) год назад представлял путешествие главного героя вглубь своей страны, в центр "общества потребления", больного курнокопией.

Если кто не знает, слово "курнокопия" придумал Збигнев Бзежинский для того, чтобы обозначить болезнь ничем не сдерживаемого потребления, когда человек живёт в затаренном мире, но, тем не менее, не может остановиться, покупает и хапает всё новые и новые бренды, товарные марки.

В этом смысле, курнокопия чем-то схожа с булимией - болезнью, при которой человек ест, но не может насытиться, постоянно испытывая чувство голода. Товарный голод оказывается много хуже голода физиологического - если с телесным ожирением можно справиться, жир откачать, то с душой, заплывшей до полного неразличения добра и зла, справиться уже практически невозможно.

Остаётся одно - побег, то есть, расширение пространства, выход (вынос себя) за скобки. Интенсивное выпадание (аскеза, религиозное послушание или творческое самосожжение) современному западному человеку, скорее всего, противопоказаны: свобода (в том числе и творчества) уже давно сведена к манипулированию пультом телевизионного управления, к выбору товаров во всём том же супермаркете. Остаётся голый экстенсив.

Персонаж романа "1979" путешествует (сначала с другом, потом один) по востоку. Первая часть романа - предреволюционный Иран, поразительно похожий на Берлин времён пришествия к власти фашистов - те же самые декаданс и полное моральное разложение, кокаиновые вечеринки, злые духи и липкие люди чужой эстетики.

"Путешествие его не изменило, потому что в дорогу он брал самого себя", сказал кто-то из древних, то ли Сократ, то ли Сенека. Путешествие в Иран, заражённый западной заразой не спасает от курнокопийной скверны - и здесь путешественник любуется своим отражением в зеркале, перечисляет модные лейблы, которые надевает на вечеринку или для путешествия по Тегерану, дотошно фиксирует марки обуви (эту особенность отметили, кажется, все писавшие о романе).

Нужна ещё одна степень отчуждения, остранения, способного смыть наносное, редуцировать себя, быть может, до самых простых, физиологических, функций. Именно для этого во второй части романа герой "1979" бежит сначала в Тибет, а потом оказывается в китайском концентрационном лагере. Здесь во всю занимаются его перековкой. С переменным успехом, конечно, потому что в путешествие персонаж брал не кого-нибудь, а самого себя, и полная перековка невозможна. Хотя некоторые критики пытаются убедить нас в обратном.

Ну-ну.

Китайские главы очень напоминают лагерную прозу, к примеру,
Варлама Шаламова. Возможно, западного читателя они способны шокировать, но для нынешнего российского читателя ровный (выхолощенный) тон описания зверств коммунистического режима (вылавливание съедобных опарышей в нужнике) вряд ли поразит: и не то читывали. Другое дело, что, да, странно, когда о таких материях пишет дистиллированный немецкий человек: казалось бы, что ему Гекуба?!

Крахтовская Гекуба заключается в производстве "трансцендентальной редукции". Если кто не знает, напомню, что именно так (а ещё "эпохе", с ударением на последнем слоге) называется процедура из феноменологической философии
Э. Гуссерля. Для того, чтобы очистить объект от всего наносного, случайного, ненужного, необходимо произвести эти самую "трансцендентальную редукцию", то есть, прорваться сквозь отпадающие один за другим листья случайного к кочерыжке сути, эйдоса, обязательно имеющегося у каждого уважающего себя объекта. Именно такую процедуру с лощёным плэйбоем в китайском исправительном лагере и производят. То есть, низводят до примитивного, животного уровня.

Такая, значит, выходит оппозиция - либо затаренный до гланд Запад, либо беднее бедного, эйдетически чистый Восток, но, по сути своей, тоталитарный и человеконенавистный. И бежать больше некуда, и происходит как в анекдоте: дайте мне другой глобус.

Название романа Кристиана Крахта не случайно отсылает к Оруэлловской антиутопии про "
1984" год. Через какую-нибудь пятилетку, перекованный человек поселится в доме с прозрачными стенами, под присмотром Большого Брата и т.д. и т.п. Фишка в том, что совершенно неважно, где он, при этом, будет находиться, на Западе, или на Востоке, хрен редьки не слаще, чума не безопаснее холеры, что воля, что неволя - всё равно.

Об этой попытке бегства от судьбы, кстати, был написан другой знаменитый роман - "Под покровом небес"
Пола Боулза, ставший известным благодаря удачной
экранизации Бернардо Бертолуччи (с феерической музыкой Сакамото, между прочим). Помните: трёх праздных богатеев (?) американцев (он, она и он), приехавших выяснять свои запутанные отношения (любит, не любит) в Африку. Сначала пропадает один персонаж (коему досталось меньше любви, чем остальным), затем в полуразрушенном городе посредине пустыни умирает другой (отличная роль Джона Малковича, между прочим), а женщина попадает в сладкий "плен" и замужество - в гарем какого-то местного князька. Ну, и полностью растворяется в нём - в князьке, в буднях гарема, в пустыне, а Африке, в чужой культуре. И никаких трагедий, всё, вроде бы, даже не без гармонии и смысла.

"Проблема" романа Кристиана Крахта "1979" в том, что в нём совсем нет женщин. То есть, абсолютно. Главный паломник, стирающий ступни о жёсткую китайскую землю - гомосексуалист. Отсюда (из-за отсутствия в романе женщин, а не из-за гомосексуальности) все тревоги, весь разлад. Вся надсада: потому что женщины гармоничнее и выносливее мужчин, потому что будь главным персонажем "1979" женщина, вся картина, все бинарные оппозиции, на которых выстроен сюжет размазались бы, рассыпались и вышло бы нечто совершенно другое. Потому что отношения между людьми много интереснее отношений к странам и континентам. А так - получился памфлет про дружбу-вражду двух цивилизаций. И то - хлеб (не опарыши!).

Комментируя свой фильм, Бернардо Бертолуччи высказался в том духе, что Восток и Запад похожи на тех старых любовников, которые ненавидят друг друга, но уже давно не в силах расстаться.

И ещё кое-что про родные осины. Затевая серию современной радикальной прозы, издатель Александр Иванов пытался выстроить диалог западных и российских писателей, с разных сторон смотрящих на актуальные процессы, вызревающие в нынешних либеральных обществах.

До этого, "
Ad marginem" пытался выстроить точно такой же диалог на уровне обмена философскими идеям. Просто так публиковать книги Жака Деррида, Ролана Барта или же Жиля Делеза казалось скучным, однобоким. Поэтому, с этой стороны зеркального стекла, к ним добавились сборники произведений Мераба Мамардашвили и Валерия Подороги. Именно Подорога был выбран главным ответственным за "наш ответ Чемберлену".

К чему это привело мы теперь уже знаем: несколько сборников о физиологии текстов, вариации на заданные темы, бледные, концептуально бедные... Ответа не получилось. Получилась седьмая вода на киселе. Кажется, затухла даже более утилитарно замотивированная серия книг "Ad marginem" с художественной критикой в сердцевине: столичной арт-сцене оказалось достаточным доморощенного "Художественного журнала". Ныне издательство не случайно перешло к публикации современной прозы. Сначала был Владимир Сорокин, затем появились новые авторы - Болмат, Елизаров, Иванов, Ширянов... Кто-то из них выдаёт более удачный "продукт", кто-то менее... Тем не менее, линия оказалась определена, контекст задан.

Худо-бедно, но можно сказать, что литературный диалог между западными и российскими литературными радикалами (в отличие от диалога философского) действительно состоялся. И если место главного писателя с "русской" стороны по-прежнему остаётся вакантным (Владимир Сорокин, солнце русской прозы и "наше всё" не в счёт, у него масштаб несколько иной, не так ли?), то главным автором с западной стороны, наши расчетливые издатели назначили именно Кристиана Крахта.

Значит ли это, что злостный империалист
Р. Киплинг оказался посрамлённым, и Восток таки сошёлся с Западом? Или, всё-таки, в жизни им не сойтись никогда, но только в искусстве, в искусстве...