Онтологические прогулки

В июне 2203 года Матвей Говоров, получив наконец-то долгожданное
разрешение расследовать дела, приехал к себе на хутор и переусердствовал
с различными веществами. Зачем-то отправился в дальнюю прогулку
на свою, дурак, голову: вдруг пошло от земли некое струение, вдруг
покатилось на него подобие мерзкой тучки-дрючки, но он с огромным
трудом остановил ее усилием воли. Стоял, шатаясь, обливаясь потом,
а рядом проходили полоротые пучеглазые гопники. «Ну что, быдло?!»
– спросил он хрипло и даже умудрился несильно садануть ближайшего
к нему гопника сапогом по ноге. «Шли бы вы, сударь!» – услышал
Говоров в ответ и, конечно, пошел.

Утром старенький Федор вкатил несколько уколов; есть не хотелось
– попил квасу да и только. Читал утреннее правило, целовал иконы
Спасителя и Богородицы, но шли слова через уста, а сердце молчало.
И тут – вызов. В зеркале возник человек годов эдак 40, черняв,
щеголеват, небольшой бриллиант в носу. «Разрешите представиться
– книгоиздатель Петр Петрович Панкрашин...». И тут Матвею вдруг
ужасно захотелось щец со свининой – вот прямо сию минуту, и чтобы
сметаны побольше, и чтобы укропец в миске плавал... « Петр Петрович,
прошу ко мне на завтрак...»

«Дела не терпящие отлагательств, не до завтрака... Наше весьма
солидное книгоиздательство « Миссионер Буве» в рекомендациях не
нуждается. Мы издаем книги, прекрасные книги, осваивая самые новые
технологии. Особенно мне близки такие, знаете ли, сны, отличающиеся
последовательностью и полные честным исполнением повседневных
дел...». Матвей почувствовал, что из его щек и в местах возле
глаз начинает выделяться какая-то неприятная сладковатая жидкость,
на спине появились капельки пота: вот ведь некстати, смертельный
пот, сердечный пот, рубашку бы переодеть...

«Все шло замечательно, пока не решили издать дневники Курта Кобейна.
Вы знаете Курта Кобейна? Была такая великая (безо всяких кавычек
великая) группа Nirvana. Великими не стали все эти The Smithereens,
Husker Du, Jane*s Addiction, Nickelback, The Vines, Staind, Paddle
of Mudd, Pavement. Да, Курт Кобейн был великим и умер молодым.
Тогда молодежи это нравилось. Книгу мы издали солидным тиражом
– 100 экземпляров. Ее приобрели некоторые могучие европейцы и
азиаты. Слава Богу, что наш государь-император увлекается стариной
совсем иного рода; барышни-психастеницы вышили ему даже на подушечке:
«Как старые выбросивши одежды, берет человек для себя другие,
- тела так изношенные сменяя, носитель их новые надевает». Какой
человек Его Величество! Как повезло России, что ею правит человек
совсем неплотский, ибо лишь неплотскому существу возможно парить
в невещественной высоте света...».

Что он несет, Панкрашин этот? С кем разговаривает? Для кого говорит?
«Федор, дай-ка лимонаду»! Федор тихо принес, Матвей зажмурился
и выпил - простите великодушно, Петр Петрович; что-то желудок
давит, а может и не желудок, кто ж его разберет...

«И вот, уважаемый Матвей Иванович, покупатели-то наши давай читать,
а книжка просто-таки не срабатывает во многих моментах. А они
ж читатели, они ж деньги платили, язви их в душу. Вы понимаете,
что неприятно и неудобно терять деньги, но дело и не в деньгах
даже – слабеет любовь, коэффициент ее совсем уже низок. И такие
перемены всего за одну только неделю. Помогайте, батюшка, на одного
вас только и надежда!». Трудно дышать, трудно говорить. «Вы поконкретнее,
Петр Петрович, если возможно: что не срабатывает, где, как?».

«Ну, начиная с мелочей: захочет читатель узнать, какой Кобейн
составил TOP 50, а там альбомы полезут, как таракашки, да все
не те, а Stooges вообще за пределы видимости уползет. Хочет читатель
побывать на самой настоящей нирвановской послеконцертной пьянке,
а там Дейв Грол вдруг садится, достает трехлитровую банку сметаны
и начинает ее ложкой жрать. Представляете какой ужас? Читатели
в недоумении – это что цирк к нам приехал? На интервью Кобейн
вдруг начинает говорить слишком уж цветисто. От него ждут, что,
мол, панк-рок – это свобода, что он не боится насмешек, что ему
нравится заниматься сексом с людьми и прочеее в таком же духе.
А он вдруг выдаст: отчаяние – это тот топор, который приставлен
к корням человеческого дерева. И, самое главное, иногда там в
Риме в 1994 году Кобейн вообще отказывается принимать рогипнол».

«Что значит «отказывается»? Его что – заставляют?».

«Ну кто его может заставить! Просто не принимает и все».

И в это время случилось то, что должно было случится: из краешка
зеркала показался смешливый, веселый, гладкий, гадкий Эраст Брусницкий,
вечный соперник и конкурент. С аккуратными височками и живописно
нафабренными усами, да еще и с сигаркой в руке. В засаде сидел.
Дожидался, гнида. « Ох, Петр Петрович, дело-то совсем непростое
у вас. Совсем непростое. Ведь Матвей у нас больше по сыскной части
– кто где что стырил по мелочам, да где гопники друг другу в драке
уши пооотгрызли. А тут, я чувствую – метафизика. Ведь сколь ни
умны мы, сколь ни начитанны, а все, понимаешь, смотрим на историю,
как на рациональное вытекание одного из другого. А оно, на самом
деле, вытекает все из невидимого и неожиданного. Один старый русский
философ правильно говорил, что событие случается с тем большей
неотвратимостью, чем менее его подготавливают люди...»

Много бы чего наговорил гладкий Эраст Брусницкий, и Николая Кузанского
бы подтащил, и русский гнозис, и коммунизм, наверное, но вдруг
Матвей, тупо разглядывавший на экранчике титул «Дневников Курта
Кобейна», сказал: «Погоди, Эраст! Трындеть в морге будешь. Петр
Петрович, да ведь тут ошибочка у вас!».

КАКАЯ ОШИБОЧКА?!

«Ну вот смотрите. У вас – Kurt, а надобно – Kurdt. Вот имя-то
и потащило все прочее за собой. Сами, небось, лучше меня знаете,
как такое бывает. Вы имена-то в первую голову перепроверяйте»!
Брызнул Эраст, как и не было тут его полминуты назад. Петр Петрович
весь расплылся: гонорар, пришлем, немедленнно, по самой наивысшей
категории, приятно было свести знакомство со столь профессиональным
молодым человеком!

А ночью Матвею явился Курт Кобейн. Явился и говорит: «Матвей,
я ведь в аду сейчас!» Матвей не понял спросонья: «А я не в аду?»
«А ты, говорит, нет. Ты ночью на Земле».