Литературная критика

В обмен на предложение
методологической ясности и литературной конкретности, высказанные в адрес
Пирогова, я получил от него кучу имён и цитат: от Канта до Кантемира, от lang=EN-US>par excellence
до Серафимы Ролл. Так что можно сказать, квалификационный экзамен Пирогов сдал
– уснащать своё письмо отсылками к важным или модным именам он умеет. Что и
делает достаточно регулярно, подобно персонажу Сорокина, который «опять у
мамочки нюхал».

Нюхай, не нюхай, а воз и ныне
там: отказывается Пирогов, замеченный в рядах литературных критиков, разбирать
литературные тексты и заниматься самой, что ни на есть, черновой, неблагодарной
работой по текущему процессу. Свой последний текст («про Борхеса») Лев
обнародовал в рубрике «Онтологические прогулки», имеющем к литературе самое
опосредованное отношение.

Кстати, следует заметить, что
там, в нелитературной рубрике, текст этот выглядит на месте. Может быть, действительно,
дело всё в новомодном ныне «позиционировании»? Стоило Пирогову отказаться от
притязаний на литературное первородство, и всё встало на свои места – не
критический текст в не литературной рубрике стал и критическим, и литературным,
как будто тут всегда и рос.

Хотя, отметим, собственно
литературного в заметках Пирогова «о Борхесе» не так уж много. Есть там одна
достаточно простая мысль о том, что замусолили автора, что достали
принудительной борхенизацией, что вышел всем полный «переборхес» (словечко,
запущенное лет пять назад М. Золотоносовым), поэтому – всех достали и нужно
что-то делать.

У Пирогова всегда так –
какая-нибудь простая и очевидная мысль (концепт, тезис) пересыпаются цукатами
цитат и ванилиновой мукой риторики – выходит затейливо, ассоциативно, можно
сказать, задорно.

Да только прочитаешь, и
задумаешься: а что же, собственно говоря, в сухом остатке?

Не даёт Пирогов ответа.

Ни ответа, ни привета.

Потому что ему одна голая
процессуальность важна – текст должен литься, о чём, о ком – уже не
существенно.

Я бы, конечно, на правах старшего
товарища, порекомендовал бы Льву предварять свои тексты либретто, чётко
прописывая основные тезисы да задачи. Но вряд ли он станет это делать, потому
что не каждый текст способен выдержать «обнажения приёма». Да и не дают
воспитанные люди советов – пока их об этом не просят. Так что с пожеланиями
закруглимся, а перейдём к баранам цитат.

Их у невероятно артистичного
Пирогова пруд пруди. Но они снова ни к чему не отсылают и ничего не обозначают.
Потому что мысли за всем этим не видно. Потому что мухи концептов у Пирогова
отдельно, а котлеты течения текста – располагаются параллельно по отношению к
цитатам. Я же говорю – цукаты, «сделайте нам красиво». Обычно чужие слова
привлекаются автором, когда ему нужно подтвердить свою мысль чужим авторитетом.
А если мысли нет, тогда что подтверждать-то? И тут Лев Пирогов выступает
как раб фонетики, пустых означаемых.

Вот пишет он, что выступает в
русле «литературной истории». Звучит солидно и будто бы основательно. Но стоит
прочитать расшифровку этого словосочетания, следующую дальше («предметом
литературной истории является не текст, а бытование литературы в социальном
аспекте; описывая эволюцию, историк ищет её причины в отношении литературы к
иным проявлениям человеческой культуры, среди которых она развивается и с
которыми находится в постоянных взаимоотношениях...») и ты понимаешь, что
Пирогов толкует специфику «литературной истории» своеобычно.

Мягко говоря.

Пирогов, оказывается, историк.
Этим, оказывается, всё и объясняется. Но, Лев, если ты историк, то требования к
тебе оказываются ещё более жёсткими и конкретными. Ну, да, тексты не возникают
сами по себе, а в ходе эволюции, каждому тексту предшествуют сонмы и камарильи
ему подобных. И нужно идеально знать историю бытования конкретных текстов в
разных эпохах (от глобальных античности и романтизма до какого-нибудь
местечкового итальянского герметизма), чтобы свободно оперировать
причинно-следственными связями. Вот в журнале «НЛО» таких отсылок и трактатов –
великое множество, но чтобы я встречал нечто подобное в текстах Льва Пирогова –
да побойтесь Бога!

Употребляя слово «история»
Пирогов уподобляется персонажу Булгакова, который сказал, что, да, мол, сегодня
на Патриарших случится забавная история.

Спорить с Пироговым сложно,
опровергать его тезисы ещё сложнее – так как за ними ничего не стоит. Сказано
же – пустые означаемые. Связь с означающими потеряна навсегда, её тут нет.
Простыни не смяты.

Типичный такой постмодернизм.

И тут последует экскурс в историю
десятилетней давности. Когда я только-только начинал заниматься той самой
литературной критикой, коллеги по цеху относились ко мне и ребятам, вместе со
мной пришедшим, с большим подозрением – все мы казались им странными и
непонятными «постмодернистами». Мы и сами считали себя таковыми – самыми
левыми, самыми радикальными, игровыми, революционными.

Прошло всего десять лет, и стало
очевидным, что никакими постмодернистами мы не были. Потому что в основе наших
эстетических систем лежали (и лежат) вполне иерархические системы ценностей,
тот самый пресловутый логоцентризм, с которым мы бороться пытались. Что мы
выступали как классические модернисты, создававшие свой модернистский, цельный,
последовательный миф о постмодерне. Потому что описывать ситуацию и находится внутри
неё нельзя.

Потом мы подросли, общественность
в массовом порядке заговорила о смерти постмодернизма. Ну, да, пм умер, никому
не жалко.

Но вот странный факт – после
того, как пм двинул кони, появились новые люди, его каждодневно в своей
практике воскрешающие. Когда Митя Ольшанский заявляет о том, что он –
черносотенец, когда Пирогов предлагает выводить на снег и расстреливать, они же
прекрасно отдают себе отчёт, что никто не воспринимает их заявления всерьёз,
как взвешенные политические декларации. Они же понимают, что мы (ты, я, он)
воспринимаем это как простое сотрясание воздуха, как игру, как пустые, ничем не
наполненные, означающие за которыми ничего нет – ни позиции, ни реальной
истории, ни-че-го. Можно играть в консерватизм, выпускать, при этом, газету
«Консерватор», имеющую отношение отнюдь не к реальным политическим доктринам,
но к постмостмодернистским пустотным канонам.

И я бы мог как шут... Потому что
это проще простого. Фишка в том, что говорить вообще, на общие темы,
может любой. Каждый. Для этого не нужно никаких особых знаний, навыков, умений
– потому как любая божья тварь по всем вопросам бытия своё разумение имеет. И,
при желании, по необходимости, высказать его может. Но почему мы такой твари
доверять должны? По какому такому основанию? Когда человек называет себя
«литературным критиком», он берёт на себя функцию эксперта, принадлежащего к «знаточеской
среде».

Символическая экономика, однако!

Назвался груздем, и тут же
получил кредит доверия, который создавался поколениями коллег по профессии. И
даже если ты не думаешь о собственной репутации (которую нужно отрабатывать как
тот самый банковский заём), у тебя есть некий, пусть условный, но, тем не
менее, вполне осязаемый долг перед предшественниками и ныне живущими коллегами.
Пирогов напоминает мне хулигана, который ночью залез в кондитерскую, набил
карманы ворованными сладостями (теми же самыми цукатами), и очень удивляется,
когда его хватают за руки, светят в глаза фонариком и требуют назвать адрес
фактической прописки.

Взять, что ли, и написать текст в
духе Пирогова? С вывертами и цитатами, которые никуда не ведут? С переходом на
личности и ассоциативными непоследовательностями? Запросто. Может быть, и
попробую. В обмен на объяснение, зачем нужно (или не нужно) «Марину
Вишневецкую» читать. К примеру.

Повторюсь.

Рассуждать вообще может
каждый, я, в том числе. Это слишком просто и необязательно. Неинтересно. В этом
нет тебя как тебя, твоих собственных навыков, твоей собственной истории, но
одни лишь складки на поверхности да пузыри земли. Да, говорить вообще и
я могу, а вот может ли Пирогов взять и разобрать по косточкам текст
современного автора?

Вот вопрос вопросов.

Это как с теми самыми щами,
научить готовить которые Пирогов предлагает в конце своего текста. Щи, Лев,
умеет готовить каждый. Это же проще простого. Нешто ты, и в самом деле,
не знаешь, как эти самые пресловутые щи варятся?

А у меня их даже жена варить
умеет.