Искусство

Спектакль «Дело Мандельштама» В. Мезенцева  имеет  интересную сценическую историю. Он кочует по разным площадкам, в числе которых и  «Республика песни»  на ВДНХ, в  пространстве, вобравшем  в себя всю монументальную тяжесть визуализации советской эпохи; становится участником Х международного театрального форума «Золотой витязь»; обретает вторую редакцию в прекрасном режиссерском дуэте В. Мезенцев - А. Ковалев; становится репертуарным спектаклем Дома Высоцкого на Таганке. Такое  движение спектакля в пространстве города – от сталинских павильонов к театрально-нонконформистскому  средоточью – Таганке – по-своему символично, и главный мотив – высвобождение духа,  как проекция событийного развития   эпохи,  преломляется в спектакле и в зрительской реакции.

Вторая сценическая версия спектакля – логическое продвижение по «линии жизни», линии, на которой корреляция жизни поэта и вечности становится явной, где выстраивание  «линии жизни» поэта превращается в охранную грамоту для решившегося идти до конца – к подлинным смыслам и переживаниям. Простая и ясная актерская игра, неизмеримая по глубине и ведущая к многомерному зрительскому восприятию, соотносится с мандельштамовской «прозрачной весной», символизирующей предвестие смерти (И.Сурат «Ясная догадка») и новое начало за «гробовым сводом».  

 Театральное действие обретает дополнительные измерения,  его внутреннее движение усложняется, потенциальная глубина раскрывается  благодаря смелой и свободной работе с деталью, жестом, текстом пьесы.  Большой удачей представляется само текстовое построение спектакля. Живые тексты Осипа и Надежды Мандельштам, Варлама Шаламова  являются структурообразующими. Выстроены, выверены и выстраданы они с очевидной художественной тонкостью. Интрига развития образов заключается во взаимодействии актеров с текстами, созданными не для существования на сцене.

Особенности актерской игры оставляют ощущение подлинности репрезентируемой реальности и переживаний, с ней связанных. Но, главное, ставшая привычной для зрителя готовность простить и принять «переигрывание», исчезает за ненадобностью. Вспоминается меткое замечание Д. Быкова о том, что эпатажность в современном театре уже не актуальна. Актуальна умная игра, осмысленный артистизм. Как можно сыграть Мандельштама? Наверное, так, как играет его Владимир Мезенцев.

Особенной удачей, редкой находкой стала для спектакля исполнительница роли Н. Я. Мандельштам Нурия Чавкина. Ненавязчивое, но верное внешнее сходство, харизматичная передача душевной тонкости и внутренней силы, мы видим именно такую Надежду Яковлевну, которая, пройдя все – «мне страшно думать, что… он может еще был жив и действительно отправлялся на Колыму в дни, когда все мы уже считали его мертвым…» – смогла сказать: «Почему удивляются, что поэты с такой прозорливостью предсказывают свою судьбу и знают, какая их ждет смерть? Ведь конец и смерть – сильнейший структурный элемент, и он подчиняет себе все течение жизни» (Н.Я.Мандельштам «Воспоминания»). Актрисе удается не расплескать то ощущение «величия личности» и «ценности свободы», с которым связан образ Н.Я.Мандельштам. Последнее письмо Надежды Яковлевны мужу звучит со сцены как шедевр «слова произнесенного».

 Взаимодействие Власти и Исполнителя – Маски и Подручного (Алексей Юдин) осуществляется жестами скупыми и жесткими, погружающими в безвыходность режима мгновенно и безоговорочно. Впрочем, порой  за ними проглядывает вся гамма чувств от торжествующей  иронии до растерянной  усталости.  Тиран повсеместен, он везде и нигде, власть у нас – женского рода, и со всем этим функциональным разнообразием блестяще, «сочно»  справляется  Татьяна Попова-Репко (в роли Маски).

Потаенные процессы повседневности обретают  ритмы, формы, фигуры, становятся зримы, не только глазу, но и душе. Постановщик движения в спектакле – известный хореограф Антонина Краснова – умело прочитывает символы прошлого и создает  язык явления, целостного пространственного образа спектакля. Оттенки чувств, вдохновение (муза поэта - Мария Давыдова), переломные ситуации обретают неповторимую нюансировку.

Ты идешь в театр, как в самого себя. В тебе живет Мандельштам. В театре он оказывается живым. Это счастье. Это больно.  Во времена, когда «поэзия – гость едва ли не более редкий, чем ласточка в расщелинах рекламных щитов, а поэт – всего лишь тень из мифологического далека, из тех времен, когда люди умели читать, а поэты – писать стихи» (А.Закуренко, о серии «Записки Мандельштамовского общества»), в  нас оживают прежние смыслы. Обращение к судьбе поэта, к  его эпохе разворачивает наш взгляд внутрь себя, заставляет взглянуть на потаенное и непроговоренное в себе и своем времени.