Проза

Сначала в монастырь святого Георгия, а потом на Спиналонгу. Лепрозорий… ужасно. Зачем они везут… там море, острова, там удивительные брызги от пароходика, как маленькие межзвездные туманности. А мы не заразимся…чем… Историей… Белые орлы – как пароходы – в синем небе… И холодок по спине… такой ненужный в безмятежности летнего отдыха…

Кубовый, индиго, васильковый – крепче держись за перила красоты, за эти рейки, поручни, ограждения, что она предоставляет, иногда и не надеясь, что ты найдешь их… Крепче держись, не полагайся на обещания, помни о забвении – так говорит эгейская вода, бездонная синева любви… Вдох, страх, красота, выдох… знаки препинания, не мешайте… Нет никакой завершенности, и не будет… каждый день, каждое событие, каждое движение, каждая фраза покачиваются на волнах, спасательный круг привычных взаимосвязей плывет где-то отдельно… Остров, камень, брошенный гекатонхейрами, вытянутый, как чья-то спина, по которой идти и идти…

Шаг на землю – необходимость выбора. Отчаянный металлический шелест цикад, перекрикивающий столетия. Почему-то кажется, что среди этого общения – звуков, земли и моря – человек не нужен. Венецианская крепость – последнее прибежище всего обретенного, найденного, утвержденного. Дальше – мельтешение и зыбь, всплески силы и слабости, берег повседневности с бесконечным желанием отчалить…

Ты не знаешь, может, ты уже в поселении прокаженных, может, попадешь туда через пару метров. Не спеши заглядывать за поворот  каменной лестницы, тяжело переживающей зной бесконечных стоп. Это прямоугольное строение с выщербленным камнем, с выкатившейся из стены серединой, не понятно, на чем все держится – может, оно еще относится к крепости… Но, в конце концов, это же просто приятно, руины, горчащий,  многоярусный, настоянный на травах воздух, никого нет, только настойчивое присутствие моря за спиной…

Вдыхая этот ароматный воздух, это движение острова, ты вдруг понимаешь, как давно уже бормочут камни под ногами, сухие стебли вдоль тропинок, далекие танцующие блики, убегающие от берега к горизонту, как говорят о своей островной правде, отверженности, оторванности, о зияющей памяти, которой некуда уйти с острова, в которую входишь с первого шага, в память, ощутимую физически и недоступную тем, кто не был на острове. Ты прозреваешь сотнями глаз, для которых небо стало стеной, ограждающей от остальных, неостровных, ты натыкаешься на прозрачно-жалобно повисшие в жидком танцующем воздухе взгляды, прилипшие к небесной стене, оставленные навсегда. Ты теряешь себя, потому что не знаешь, каково было бы с проказой тебе. Получилось бы каждое утро вставать с кровати, молиться, работать, как получалось у островитян…

Здесь не выйдет задумчиво провести рукой по шероховатым, дышащим жаром, камням руин, отломать сухой стебель, взять диковинный лепесток, положив его между страниц записной книжки… Остров был погружен в печаль, пока на нем не появился человек, повелевший другим жить… И у них получилось… Безликая тропинка расходится на более мелкие,  обреченно ведет тебя вглубь поселения, туда, где стены сами не знают, друзья ли они человеку… Жалеешь растение, камень, потому что те, кто ступал по ним, оставили им свой облик… И не знаешь, чего больше, жалости или восхищения… Они собирались в кафе и кинотеатре, которые создали сами, учили друг друга в школе, ходили в церковь, которую построили и в которую приехал самый лучший в мире священник… Какие у них были глаза, скрывал ли их взгляд, потухший или светящийся,  все те мириады ощущений, которые наслаивались, нанизывались с каждым днем, или был открытым этот взгляд, и все пережитое превращалось в сны, мечты и надежды… Представить, как они ходили по крошечным улочкам своего соленого городка, как смотрели друг на друга, как замирали в неподвижности, оставаясь в одиночестве… Ломкая ледяная корочка любопытства и эмпатии таяла и растекалась сухими желтыми цветами, глубокой, словно поющей, синевой неба, пьянящим ощущением далеких земель, где, даже будучи вмонтированным во всеобщее обязательное любопытство, ты по-особому ощущаешь свободу. Кажется, что-то остается недочувствованным, но остров удаляется, растворяется в толще времени – свежего, морского, солнечного…

Прочная кладка повседневности, все вбирающая, ничем не пренебрегающая, заботливо поместила в надежном отдалении потрескавшуюся землю, аквамариновые и васильковые полянки прибрежной воды, где взгляд грибника выискивает комочки морских ежей, пряный воздух – последнее прибежище отрывочных фраз, шумное, словно бьющееся в клетке, солнце… Вот они и не видны уже почти за выступами стены, выложенной следующими блоками, кирпичиками, каменными глыбами, отесанными стремительным движением, за баррикадами неразобранных событий… Перед глазами – вместо томной сизой дымки, в которой сливаются жара, горы, море с мириадами солнечных бликов, небо с облаками, тонко выписывающими контуры лежащих внизу островов -  беленый холст февраля с серыми пятнами стертых художником неудавшихся изображений… Снег, идущий до середины весны то с упрямым равнодушием помешанного, то с загадочным азартом городского сумасшедшего-фрика…   Куда вы возвращаете меня, если круг уже очерчен и не вырваться за его пределы… Вспышка ужаса и света… Будто прошлое и настоящее взметнулись, отряхиваясь, как мокрая собака, взбалтываясь, перемешиваясь, понимая, что нет никакого разделения… когда февральским вечером на офисном столе вдруг оказался старый иллюстрированный журнал, открывшийся на развороте со странной фотографией…

Странной, потому что в ней не было ни иронии, ни рукотворной красоты, ни предустановки на ожидаемую реакцию, ни акцентированных контуров и красок… Вы просто собрались – едва ли не всем поселком – и стояли у арки, как если бы на главной площади, мне кажется, я помню эту арку, там у вас не хватало глазу каких-нибудь декоративных элементов, каких-нибудь колонн, барельефов, ажурных сводов, которые гармонировали бы с расслабляющей жарой, с переливами морской воды, впрочем, нет, конечно, было ли мне жаль вас, не знаю, не только, мне было страшно за вас, хоть вас уже и не было, все эти воображаемые арки, в лоне которых блики света играли и устраивали пляски со своевольным  морским воздухом, были в вас, вырисовывались и сияли из ваших глаз…

Так вот вы какие… не было никакой плоскости фотографии, я снова стояла посреди вашего поселка, там, с вами… никогда не думала, что прошлое, каким-то немыслимым виражом, может обогнать на повороте будущее… я не знаю, честно ли это – вот так прийти, нарушив все причиноследствия, пространственно-временные координаты, резко выдернув из-под боков хромающей жизни все подпорки, заставив все предметы покачнуться, как на волнах, в разреженном воздухе переосмысления… упасть фотографией на стол, как зимний мотылек, лоскуток смысла, не имеющий права на мелькание… я не все смогла сказать вам на острове, но теперь тем более, через баррикады событий я не могу докричаться до вас, я только точно помню, слова Эпаминондаса Ремундакиса  «Мы не хотим ни ненависти, ни соболезнования. Мы нуждаемся в добром отношении и любви»… были мне понятны… эта часть вашего сердечного отношения друг к другу единственное, что позволило острову не разрушаться, а нам приезжать и превращаться из туристов в людей…

 Но неужели вы пришли посочувствовать мне… нет, нам… навестить нас… сейчас, когда маска и кюар успешно заменили холщовый мешок и колокольчик… Вы пришли сказать о любви… да, согласна, вызнаете о ней больше…Вам любопытно посмотреть… Как когда-то мне хотелось взглянуть на вас… Вы хотите спросить, хоть знаете уже все ответы… Страшно… Да, страшно… Стоит пытаться… Да, стоит…Вы пришли через три года… разве это было обещано… Как возникает это ощущение помощи от вас… перед глазами снова остров, и каменные укрепления и постройки на нем как украшения из крупных кабошонов, нанизанных на тонкую, мягкую и прочную нить любви и сопереживания… украшение на шеях стремительно ушедших и оставшихся… Стоять, собравшись вместе, как вы, улыбаться одними глазами объективу, солнцу, проходящему дню… Излучение ваших глаз так сильно, что выбивает электроны из моей реальности… И хорошо…дырявая другими дырами, пусть лучше обнаруживает воздействие вашей лучистой энергии… Пусть разматываются грязные бинты надуманных условностей, плавятся от морского зноя все недоумения и предвзятости, несуществующие перегородки между прошлым и будущим опадают, как плохо сработанные декорации… Говорите, мы нуждаемся в добром отношении и любви… а не в корпоративизации и тотальном контроле… Теперь за вас не страшно, а радостно, неизвестно, выживем ли мы, но вы выжили, хоть вас и больше нет. Кто-то даже вылечился.

Я приду к вам на остров, когда нужна будет помощь. Сначала будет казаться, что ноги ступают в пустоту. Но будет понятно, что это тонкий переход, то,  что мы называли временем. Постепенно я начну различать стены и привычные очертания жилищ. Дальше почва будет становиться тверже. Я почувствую радость и спокойствие. Станет заметно, что по обочине дороги растут цветы, взращенные вашим повседневным страданием. Я вновь увижу ваши лучистые глаза и услышу мелодичный смех. Вы будете угощать меня, наливая из чаши своего опыта. Вы покажете мне дороги к вашему прошлому, которое перестало быть прошлым. Иногда вы будете загадочно молчать, прикрывая веки и подставляя лицо солнцу…

Уж вы-то знаете, что гекатонхейры одолеют титанов, а камень, брошенный сторуким великаном, станет оазисом в синем море печали.