Проза

Как играют потоки света головами сидящих во тьме, почему в темноте  видно, как он перемешивает тьму и свет, винтовые детали причесок высвечиваются темным синим светом, завитки и порывисто застывшие пряди, о синем движении которых никто не знает, лучи прохаживаются по головам, наклон, полунаклон, отодвинутые друг от друга, приближенные друг к другу, смещение оси, исчезновение во тьму.  Боже, спасибо, что у меня есть глаза, что не исчезло зрение, я могу держаться им за образы движения, хореографию света, текст тела, воссоздавая звучание, есть два звучания, музыкальное и метамузыкальное. Не украдите меня шорохи зала, перешептывание зрителей, погромыхивание ищущих свое место. Не прикручивайте меня веревками к своей очевидности. Билет слишком тонкий, может, меня окажется два на одно место, или не окажется места такого, потому что билет слишком тонкий, может, его печатали дома, мне зыбко, хореография Макгрегора такая одна, неужели ее можно увидеть, выйти к ней,  стать ушком, иголкой,  верблюдом, не потеряться в бесчувственной смеющейся реальности, поглаживающей заплывший маслящийся подбородок,  мне зыбко, только водяной знак, вспыхнувший под лампой,  поманил уверенностью, надежная вечность высыхающего на солнце иероглифа. Обычное, но редкое явление, где размыкаются границы видимого, появляется великое. Spiritual Atom хорошее утверждение. И почему-то еще до того, как увидишь название, знаешь, что перед тобой дух, могучий, величайший, Форсайт-не-Форсайт, но, точно, дух танца и не только. Безграничность движения. Та безграничность, о которой в нормальной жизни не знаешь, просто не можешь знать. Зачем-то хочется передать невидевшим новое измерение, возникающее при общении огромной пустой сцены с маленьким движущимся телом. Но сцена не кажется ни огромной, ни пустой, тело не кажется маленьким. Оно что-то пишет в пространстве сцены, и это даже больше знаменитой интерпретации самого Макгрегора: танцевальное движение – это подпись, росчерк, сигнатура данного body. Фиксация в пространстве,  при которой оно свидетельствует и превосходит себя. Уэйн – напоминает тонкий весенний побег, маленькую ветку со свежими зелеными почками, готовыми брызнуть лучами вслед солнцу, Макгрегор – неспешное величие шотландских холмов. Движущееся тело наедине со зрителями создает формулу исчерпанности. В нем – все сюжеты, начала и концы, неподвижность, продленность и возвращение к истоку. Как в углероде.  И неотвратимость, как движущая сила, как величина, вызывающая импульс к преодолению.  Флогистон, истинно, но духовный,  наполняет тело, источается из него в танце, ангельское тонкое вещество,  окутывает сцену, мягко скругляя углы, танцевальное движение смотрит прямо в глаза тебе, автопортрет в сферическом зеркале. Автопортрет в выпуклом зеркале спустя сорок лет, «нет слов, чтобы выразить зримо, А не поверхностно, что есть поверхность на деле, Невозможно и разрешить противоречие между Опытом и страданьем», автобиография йога, преобразование клеток в чистую энергию. Anamnesis,  The Abyss of Doubt, Mutation. Пенье птиц ловит слух на крючок, обманно ничего не происходит посреди рядовых событий, встречи, знакомства, планы, действия повседневности. Поколение за поколением производили одинаковую жизнь, чтобы длиться к тебе, чтобы ты поставил точку. Точка будет долгая и мучительная. Интерьер зрительного зала Новой сцены Большого приятен, радует глаз и совсем не подходит для постановок современной хореографии, хотя по-прежнему замечателен для «театральных всякого рода представлений, а также концертов, воксалов  и маскарадов». Ванильные безе балконов, бархат, золото, барочный декор  облегчают тяжесть существования, говорят «забей», но совсем не открывают сцену обнаженным проблемам современной хореографии, как бы даже скрывают ее от зрителя. Приходится продираться сквозь сладкую ложь въевшегося в кожу обмана из прошлых времен, сквозь параноидальные внушения советской эпохи, когда кремово-воздушные  ложи и ярусы ассоциировались с бурными и продолжительными, со школьными театральными походами – расслабься и получай удовольствие, с чмоканьм высокопоставленных поцелуев, ритмическим метрономным покачиванием всезнающих ладоней. Зритель отправляется по привычной широкой колее праздного вечера, но тут вдруг почему-то ее приходится менять на более узкую – высокого искусства, непонятно и лень. Выпуклость сцены зависит от степени поверхностного натяжения спектакля. Пучина сомнения – большая и самая сочная часть жизни. Ты затаись, вспомнив черно-красные переживания, подавляющую плоть небытия, доверься сцене, танцорам, бесстрашно подставляющимся под все испытания. Поверхностное натяжение искушает и питает внутреннюю энергию. Поверхностное натяжение, способное создать замкнутость, сферу, укрыть в этой сфере зерно своей самости и свой диалог с духом, поверхностное натяжение  как проявление индивидуальной мощи, способной противостоять генетическому детерминизму. Поверхностное натяжение тела, позволяющее прочесть содержание. О пресловутой сверхскорости, у Лока, может, и более скоростные эпизоды, но у Макгрегора танцоры как бы чуть длиннее, а движение у длинных начинается на большей глубине. Хореография не только движения, но и происхождения движения. Не только скорость, но и безостановочность, порождающая хореографическое движение пространства вокруг, переход танца в звучание, звучания в свет и тень. Только Макгрегор может себе позволить погружать действие в полную тьму, не прекращая его, действие продолжается, тьма ничего не меняет, и при ней происходит  движение высочайшей пробы. Антоним световой вспышки – вспышка темноты. Если заданность сталкивается с непреодолимостью, происходит мутация, смена оснований. Каждый спектакль имеет ароматическое лицо. Или театральный гений специально размещает рядом кого-то ароматически оригинального, или кропотливо создает летучую смесь ароматов, прочно прикрепленных к происходящему. Нежный и одновременно роковой. Что? Куда? Неважно. Любовь женщин – что-то вроде лав беби - лав беби, и, если что,  сори,  не более того. Любовь мужчин – основы мироздания, первопричины  бытия. Химический танец жизни, хромосомные перестройки, неизбежная парность,  choosing. Один наедине с проблемой выбора, в тисках водородных связей и кристаллических решеток, над сценой фрагмент сияющей, свет с характером, кристаллической решётки лонсдейлита или размеченное поле компьютерной игры, минное поле выбора и эксперимента, не туда – и  все, под хрюкающее игровое жужжание и непостижимый смех. «Сначала танцуй, потом думай», - противоречие снято, по Макгрегору: «танец – это один из способов думать». Музыка поет печалью, выбор сделан, двадцать третья пара хромосом определилась, генетическому детерминизму предстоит столкнуться со свободой воли, но это лишь детали автобиографии, «автобиография вида в двадцати трех главах» написана, автобиография как формула  исчерпанности, где мы обращены к spiritual atom,  автобиография заканчивается до твоего начала.