Зря говорят про художественные произведения, что они – нетленны.
Если прав Матюшкин, что «Художественное произведение существует только в сознании человека — создателя или интерпретатора текста», то для так называемой нетленки вообще проблема – существовать. Я подозреваю, что в подавляющем большинстве случаев, когда к ней обращаются, то художественного произведения вообще не случается, скажем так остро. И вот почему. То, что делает интерпретатор, есть последействие искусства, осознание того, что с восприемником произошло. Конкретно – катарсис. Тот в значительной мере подсознателен. И проблема того последействия искусства катарсис перевести из подсознания в сознание. Интерпретаторы это могут. Остальные люди в большинстве случаев – нет. Но у большинства есть дополнительная проблема, помимо необходимости читать интерпретатора. Чтоб под руководством интерпретатора или самому осознать, надо, чтоб случилось подлежащее осознанию, этот катарсис. А он происходит в душе восприёмника от столкновения противочувствий. А те, в свою очередь, рождаются в душе от соответствующих противоречий текста, если именно оба противоречия восприняты. Что мало вероятно из-за тенденциозности восприемника: он, зачастую, просто не воспринимает то, что ему против шерсти. А если произведение несовременное, то он ещё и не способен противоречия понять как противоречия – надо входить в курс дел, давно прошедших. А где свободное время? А главное, где свободный уголок души, который придётся обречь, не иначе, на более или менее интенсивные мучения? – И от всего этого нетленка имеет слишком мало шансов существовать.
Я же хочу предложить «понять» «Орестею» (458 г. до н. э.) Эсхила (родился в 525 г. до н. э., умер в 456 г. до н. э.). А там ещё и слог… Вот, с 11-й строки:
Царица так велела; мыслью мужеской
Далече загадала… А холоп терпи
На кровле мглу и стужу, не смыкай очей,
Дремотой не забудься! Грезу легкую
Прочь гонит страх: усталых не слепил бы вежд
Покой глубокий. Песней заунывною
От сонной силы отчураться думаешь:
Поешь — и плачешь, вспомнив про былые дни…
Чем тут заинтересовать?
Актуальностью.
Она может быть актуальностью по аналогии или по противоположности сегодняшнему. В нашем случае – по аналогии.
Архаическая эпоха Древней Греции, когда в становящемся рабовладельческом строе бурно шёл процесс имущественного расслоения, похожа на бурное социальное расслоение при реставрации капитализма в России. Кое-кому из свободных в Элладе стало жить невтерпёж от бедности. То же – в России. Олигархический строй и у греков, и при Ельцине. Там – власть богатой аристократии, тут – семибоярщина. Там – грызня на верху, тут – «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить». Там, чтоб прекратить грызню, власть захватывает, зачастую силой, кто-то, может, и не из аристократов, но опирающийся на демос и жестоко гнобящий аристократов. Тут – Путин, пусть и законно пришедший к власти (но в третий раз – ради послушности Думы – говорят демократы, что-то там было на выборах Думы). Тут – равноудалённость от олигархов. Тут – изгнание некоторых из них из страны или за решётку. Там – тиран. Тут – пусть и с чудовищным перегибом – «кровавый путинский режим» и брезжит новый Сталин.
И вот там – «Интерес к проблемам «страдания» был порожден религиозными и этическими брожениями VI в., той борьбой, которую складывавшийся рабовладельческий [но бедный]класс города вел, опираясь на крестьянство, против аристократии и ее идеологии. Демократическая религия Диониса играла в этой борьбе значительную роль и выдвигалась тиранами (например, Писистратом или Клисфеном) в противовес местным аристократическим культам» (http://orpheusmusic.ru/publ/90-1-0-72).
Потом там, при Эсхиле и у Эсхила, кое-что со страданиями изменилось, но немедленно хочется обратить внимания читателя, что уже на 11-й строке «Агамемнона» (первой из трилогии «Орестея») одно страдание налицо. Подневольное. Заставили человека 10 лет, - пока ахейцы отправились на войну с троянцами отнимать Елену под общим руководством Агамемнона, - ждать сигнала о падении Трои: должны зажигать костры на вершинах от горы к горе. И вот страж ждёт и страдает. Подневольный.
(Можно проверить, действительно ли проблема «страдания» стала новшеством относительно прежнего, гомеровского времени. Ссылка на словах «Долгий год» отправляет к «Одиссее»:
С вышки, однако, тотчас его сторож заметил. Поставлен
Был он Эгистом коварным, который ему два таланта
Золотом дать обещал; сторожил он уж год, чтоб внезапно
Не появился Атрид [это фамилия Агамемнона – происходит от имени отца, Атрея]…
Действительно. Тут никакого страдания у стражника нет.)
А ну, какое следующее страдание в «Орестее»?
Пожалуйста – с 48-й строки:
Зычно кличут обиду, Арея зовут, — [бога войны]
Словно коршуны плачут, птенцов не нашед
В потаенном гнезде;
Высоко над скалами кружит их чета
И крылами гребет, озирая простор:
Кто похитил приплод,
Что любовно был высижен ими?
И заслышит жилец неприступных вершин
Аполлон или Пан, правосудный ли Зевс —
Поднебесных соседей пронзительный крик…
Это страдают из-за соблазнённой и похищенной Елены её муж, царь Менелай и его брат, царь Агамемнон. Тоже под воздействием извне, как и стражник, страдают, - говорю я, уже зная, к чему веду.
Следующее страдание – со строки 71-й:
На бесславный покой обрекли нас года
И, на посох согнув, повелели влачить
Одряхлевшую плоть,
Возвратили нам давнее детство.
Ведь младенец — он старцу подобен. Еще
Не вселился Арей
В неповинное сердце; и сок молодой
Не успел забродить. А на ветхих дубах
Иссыхает листва. Беззащитней детей —
И на трех с костылем спотыкаясь ногах, —
Наяву — мы виденье ночное.
Хор старцев жалуется на свою старость. Эти тоже не сами на себя старость навлекли, а как бы нечто внешнее.
(Вообще-то, древние греки – народ весёлый. Ещё от гомеровских времён повелось радоваться всему окружающему. Всему! От этого – впечатление бесконечных отвлечений от сюжета. Вот – почти начало «Одиссеи»:
Сострадания полны
Были все боги к нему. Лишь один Посейдон непрерывно
Гнал Одиссея, покамест своей он земли не достигнул.
Был Посейдон в это время в далекой стране эфиопов,
Крайние части земли на обоих концах населявших:
Где Гиперион заходит и где он поутру восходит.
Там принимал он от них гекатомбы быков и баранов,
Там наслаждался он, сидя на пиршестве.
Попался под руку Посейдон – чем там он занимается сейчас, хоть о нём лишь косвенно вспомнили. И – поехало: что он ест, ещё что? – Где? – В стране эфиопов? – Где они живут, эфиопы? Все – с интересом, с подробностями.
То же задержалось и у Эсхила. Любое место можем глянуть. Вот Клитемнестра, законная жена Агамемнона, вышла и собирается оповестить, что ей сказал страж (а хор, любуясь, комментирует каждое её движение):
Тиндареева дочь,
Клитемнестра! Что граду несешь, госпожа?
Али весть? Что за весть? От кого? Что гласит
Сей обряд, сей обход
Всех святынь, чередою, с дарами?
Всем родимым богам, что царят в вышине
И живут в глубине,
Что врата стерегут и свой град берегут,
Воскуряется дым благовонный.
В нем огонь золотой вспыхнет здесь, вспыхнет там
И взметнется столбом
Пожирая честной миротворной елей
И — бессмертных усладу — тончайший Ливан [ладан].
На таком радостном, любопытном фоне страдания, наверно, были в своё время очень заметны.)
Но все страдания, что были процитированы, есть ничто по сравнению со следующим:
Возговорил старший брат: «Постигнет
Ослушника воли божьей кара.
Но грянет гнев и над отцом,
Дочь — кумир семейный —
Сгубившим, обагрившим руки
Отцовские детской кровью жертвенной.
Что здесь не грех?
Я ли дружину выдам?
Я ль корабли покину?
Царский мой долг — страшной ценой
Бурю унять. Яростен рок;
Яростней жар воли одной.
Быть по сему, во благо!»
Это хор рассказал зрителям, в какую пучину страданий был ввергнут Агамемнон, когда ему пришлось пожертвовать дочерью, Ифигенией, чтоб флот, двинувшийся на Трою, смог подолжить туда плыть. Это – страдания колебания. Что выбрать? «Все — грех!..»
Это не такое страдание, что процитированы выше. Это – нравственное страдание. Оно – выше тех!
И тут уже – открытие Эсхила.
Выпуклее оно видно во второй части трилогии, «Хоэфоры», и в третьей, «Эвмениды».
В мифы тогда всерьёз уже никто не верил. И что бросалось в глаза? – Анахронизм. В мифологические времена не было демократии (будем пока применять это слово). Командовал старейшина рода от имени богов, и сам верил в это. А Эсхил делает так, что в «Эвменидах», в конце, Афина велит совету старейшин определить, виноват Орест (пусть вы, мой читатель, пока не знаете, кто Орест и в чём его вина) или нет. – «Вот это да!» - Должен был ахнуть тихонько древний грек от такого акцента, на такую власть – демократическую (пока).
Голоса старейшин разделились поровну. И тогда свой голос, за Ореста, подала Афина. Всё-таки богиня решила. Опять. Но.
В подсознании должно было осесть, что человеческий голос – это что-то да значит всё-таки.
Ибо на мифологическом уровне (материал трилогии) конфликт был в том, какое родство главнее: то, что было при матриархате (женское), или новое, патриархальное. Права Клитемнестра, за дочь убившая мужа, Агамемнона, пожертвовавшего дочерью. Или прав Орест, сын Клитемнестры и Агамемнона, убивший – за убийство отца – мать. И побеждало новое, мужское родство.
На самом деле победа патриархата случилась давным-давно до Эсхила. Миф был для Эсхила просто тем, ЧЕМ говорилось о сегодняшнем, злободневном, и говорилось О ЧЁМ, о новой, человеческой, а не религиозно-ритуальной процедуре принятия решений.
По мифу Орест убил мать по указу Аполлона не колеблясь. Бог же велел.
А по Эсхилу?
«Орест в «Хоэфорах» является как будто с вполне готовым решением, с приказанием, исходящим от Аполлона. Но что же все-таки представляют собой «Хоэфоры»? Ведь на исполнение акции — самого убийства Эгиста[это кровный враг Агамемнона и новый муж Клитемнестры, вместе с нею Агамемнона зарубивший топорами]и Клитемнестры — уходит несколько мгновений сценического времени (к тому же встречи Ореста с Эгистом мы вообще не видим, мы только слышим предсмертный крик последнего). Все действие в «Хоэфорах» отдано изображению двух важнейших стадий из трех, что у Эсхила входят в структуру драматического поступка, предстающего не единовременной лишь акцией, а как процесс.
Главное для Эсхила <…> — не самая акция, а предшествующие ей ситуации принятия решения и следующие затем ситуации узнавания его неожиданных последствий, когда страдания героя, уже начавшиеся ранее, приобретают наибольшую силу и глубину.
Орест прибыл с приказом, который нельзя не выполнить: ослушайся он Аполлона, его будут жестоко преследовать эринии.
Он приказал мне, не боясь опасности,
Идти на все. Чудовищными муками,
Такими, от которых стынет в жилах кровь,
Грозил мне, коль я убийц родителя
Не накажу и смертью не взыщу за смерть.
Казалось бы, что тут раздумывать, надо действовать. Но Орест, этот первый Гамлет в мировой драматургии, медлит. И Эсхил его не торопит. Ведь еще до появления Ореста Электра[сестра Ореста]задает Хору невольниц, как и она пышущих ненавистью к Эгисту и Клитемнестре, очень трудный вопрос:
Кого мне звать — судью или карателя?
Хору явно нужен мститель, для Электры же тут сложная проблема. Одержимая злобой, ненавистью, она все же хотела бы глубже представлять себе смысл и цель действий, к которым она вскоре станет призывать своего брата.
А тому, оказывается, мало одного приказа Аполлона-Локсия. Поэтому сцена плача Хора и Электры над гробом Агамемнона приобретает здесь особое значение. Все, что вспоминают Электра и Хор о зверском убийстве Агамемнона, все эти подробности, одна другой страшнее, призваны убедить Ореста и нас в оправданности, необходимости поступка, совершить который Оресту приказал Аполлон…
…божественная санкция имеется с самого начала, но ее мало. Нужны еще и доводы — разумные и эмоциональные. И только тогда, когда этих доводов достаточно, Орест может действовать:
Все к одному ведет, все на одном сошлось —
И Локсия приказ, и по отцу тоска,
И эта нищета, нужда проклятая,
И то, что наши доблестные граждане,
Сумевшие твердыню Клиона взять,
Двум женщинам сегодня подчиняются:
Он [Эгист] сердцем не мужчина — скоро все поймут.
Однако, когда, убив Эгиста, Орест готов свершить суд над матерью, между ними возникает спор. Тут происходит та самая борьба разных правд <…> Оба они — Орест и Клитемнестра — оправдывают свои позиции. Но мы-то знаем, что вещие сны мучают царицу, вовсе не столь уверенную в своей правоте, как она это показывает.
А Орест? Вполне ли он уверен, хотя совершает оба убийства? Оказывается, и он не был до конца уверен, ибо действовал, следуя велениям одного субстанциального, нравственного начала, ущемляя и нарушая права другого…
…в «Хоэфорах» эта противоречивость начинает становиться предметом переживания и даже осознавания для самого индивидуума, их совершающего.
Если с виду неколебимую, твердейшую, демоническую Клитемнестру тревожат и ужасают сновидения, то Орест своей неуверенности не скрывает. До совершения акции он колебался. Не успел он покончить с делом, как появляются эринии — те самые, которые стали бы его преследовать, если бы он от дела уклонился. Теперь они его преследуют за то, что он не уклонился. Хор наивно полагает, будто бедам в доме наступил конец:
Радость пускай прогремит!
Миновали печальные дни.
Этим простодушным надеждам Хора Эсхил с самого же начала «Орестеи» противопоставляет атмосферу тревоги, разрешающейся первой катастрофой в «Агамемноне». Не приносят избавления от тревог и события «Хоэфор». Для Ореста печальные дни вовсе не миновали. Они вновь наступили. Им одержана гибельная победа. Когда он это осознает, Хор в утешение ему заявляет: «Без вины человеку прожить не дано». Слабое утешение: Ореста продолжает терзать сознание вины. Если эсхиловская Клитемнестра в «Агамемноне» поражала нас своей одержимостью, своим пафосом и своей силой, то в «Хоэфорах» она уже лишена драматургом абсолютной уверенности в себе. Рядом же с ней Эсхилом тут поставлен Орест, ищущий, именно ищущий правды, а не заведомо уверенный в своей правоте. И эта погруженность в проблему вовсе не принижает его фигуру и не мельчит ее, а придает ей драматическую глубину» (http://teatr-lib.ru/Library/Kostelyanets/Mir_poezii_dramaticheskoy/).
Глубину в этих противоречиях я вижу как подсознательное стремление Эсхила донести до подсознания зрителя, каким должен быть человек демократии – ответственным, а не полагающимся на богов. (Я опять хочу попросить читателя согласиться, что и здесь слово «демократия» применено только пока.)
Тут я хочу чуть отвлечь вас на феномен перевёрнутого применения слов. В политике чаще всего это делается. Для обмана, вольного или невольного. Например, реставрация капитализма в России прошла, будто она левая, и под флагом демократии, тогда как это была правая, олигархическая революция, и количество народа в России (не в СССР) в результате её стало не расти по миллиону в год, а по миллиону уменьшаться (http://kaivg.narod.ru/namber.pdf).
Вот и слово «демократия» с оговоркой пока я применил в порядке вживания в Эсхила, воодушевляемого победами строя, наступившего в 508 г. до н. э. после падения тиранов Писистратидов.
«Орестею», правда, Эсхил написал через 50 лет после этого. Но предлагаю думать, что и в ней была инерция побед.
Итак, перед нами открытие Эсхила относительно первооткрывателя греческой трагедии Феслиcа, современника упомянутого Писистрата, тирана, бывшего за… демос и против аристократов. Феслис ввёл страдания (то есть выступил против них), а что против них делал Писистрат?
«Аристотель писал, что Писистрат давал беднякам ссуды, чтобы они могли прокормить себя, занимаясь земледелием. По его словам, это делалось для того, чтобы они, занятые хозяйством за городом, не имели ни времени, ни желания заниматься политикой. Аристотель видел в этом весь смысл внутренней политики тирана; это подтверждается в другом его рассказе, в котором говорится, что, придя к власти, Писистрат распустил народное собрание и закончил своё выступление призывом разойтись всем по домам, заняться своими делами и предоставить ему самому позаботиться об общественных делах. По мнению философа, Писистрат стремился отвлечь народ от политики и, таким образом, обеспечить свою безопасность. Поэтому он давал ссуды крестьянам и для этой же цели ввёл институт «судей по демам», чтобы крестьяне не отвлекались от сельских работ и не ездили в город из-за своих мелких тяжб. Мотивировка деполитизации граждан могла быть очень выгодной для тирана, так как, поддерживая крестьянство, он создавал себе прочную социальную базу, а отвлекая народ от политики, укреплял свою власть» (Википедия).
Правда, чем-то похоже на Путина, например, не допустившего сворачивания социальных программ во время всемирного финансового кризиса 2008 года? (Когда про Европу, скажем, только и слышишь противоположное.)
Но Писистрат и первые трагики выступили за справедливость материальную и против страданий, так сказать низшего сорта. А аристократы, оставшиеся богатыми и имевшие много свободного времени, на это пожимали плечами. Им было плохо без политики (и без выгод от причастности к ней). И они добились, что династия Писистратидов закончилась в 508 г. до н. э.
И что наступило?
Ошибочная мысль-ответ послужила толчком к моему интересу к Эсхилу и упомянутому выше вживанию в пока демократию:
Строй стал таким же демократическим (власть Ареопага, опять власть богатых аристократов), каким демократическим был (и так демократами настойчиво продолжает называться) строй при Ельцине. Как факт: что случилось с Эсхилом в старости и отчего он написал «Орестею» так, как написал?
«Трилогия и особенно её последняя трагедия не лишены и некоторой политической тенденции: возвеличивая Ареопаг как нравственный устой афинской гражданственности, Эсхил, несомненно, имел в виду защитить эту симпатичную ему коллегию от нападений, которым она подвергалась в последнее время со стороны Эфиальта и Перикла» (Википедия).
Что за нападения? И кто такие Эфиальт и Перикл? – А вот это, наконец, настоящие демократы. К 458-му году, году создания «Орестеи», уже 5 лет, как за Ареопагом оставили только уголовные дела. 4 года, как аристократами был предательски убит Эфиальт, проведший такую реформу. Не
«демократического строя» закрепление застала большая часть жизни Эсхила, самого` знатного гражданина, а
«олигархического» (http://www.ornatus.ru/?p=rgratis&i=163). Того строя, который когда-то свергнул тиран Писистрат, опираясь на тёмных.
То есть под видом утончённых, продвинутых отношений Эсхил желает того, чего и нынешние российские демократы желают, того, что было при Ельцине и только называлось демократией?
Однако, неужели Эсхил творил, будучи во власти осознанной «политической тенденции»? Против охлократии (это с плохим оттенком именование наступавшей демократии) и за аристократию (игнорируя плохой оттенок её называния олигархией)…
Вряд ли.
Если б было так, он бы, например, не демонстрировал низменные страдания Менелая из-за пропажи жены (что я цитировал выше). Если б было так, он бы не демонстрировал рыхлость нетиранического суда Ареопага (поровну разделились голоса).
За подсознательность говорит и сравнение Костелянцем Орфея с Гамлетом. Шекспир тоже не понимал, что это за какой-то непонятно-повсеместный ужас накатывается на Англию (капитализмом это назвали впоследствии), и потому наделил Гамлета знаменитыми колебаниями – от безнадёжности изменить целый мир.
Мне могут возразить, что Эсхил же покинул Афины, недовольный демократией (навсегда, получилось, - тоже оттенок метафизический).
Я отвечу, что Эсхил мог осознать после самого создания, что он создал. Ведь пока он творил трилогию, он сотворил хороший конец. (Что лишний раз доказывает, что он недоосознавал политический аспект.) Он вообще-то был свободен создать и плохой конец. Традиция, требовавшая заканчивать дионисийские праздники позитивно, специально выработала постановку после трилогии – сатировской драмы. (В случае с «Орестеей» это был «Протей», утраченный.) Лишь теперь ведь в трагедиях обязательно плохой конец. Но продолжающаяся жизнь не соответствовала хорошему концу трилогии. Зато горькая неизбывность жизни хорошо соответствовала колебаниям сотворённого Ореста. В сознании Эсхила, наверно, произошло озарение, и, как в будущем Гамлет нашёл выход из неизбывности в смерти (нарывался на смерть и нарвался-таки), так в жизни Эсхил нашёл выход в самоизгнании себя из Афин.
Такое исходное неосознавание Эсхилом посыла своего творчества привело к большой пронзительности противоречия охлократических страданий страданиям аристократическим. А это привело к бессмертию трагедии в веках. Бессмертие в том смысле, что идёт же непрекращающаяся слава о чём-то там гениальном в трилогии, и вообще, у Эсхила.
Вот только жаль, что большинство из нас, даже зная имя Эсхила, не знает, в чём состоит его гениальность.
8 мая 2013 г.
