Литературная критика

[под сенью критики в цвету: поиски растраченного]

Как давным-давно уточнила очевидное Вирджиния Вульф в эссе о текстах Тургенева, «…романист должен вести тщательное наблюдение за собой и за другими людьми. "Печаль пройдёт, а прекрасная страница останется"»: сей уточнённой очевидности бесперебойно следует в собственной литпятилетке Ольга Балла, ежегодно записывая в блокнот (она ведь обожает блокноты: кто из нас, впрочем, не?..), выпуская по томику под названием «Дикоросль» да нумеруя оные, чтоб со счёту-то не сбиться, ибо продолжение воспоследует: ну а то, что Балла не романист, так и прелестно же; как-бы-романистоff на шарике сем  –  как грязи, логорея под видом прозы, а тем паче виршей, – известный диагноз, но мы сейчас не о досадном  профзаболевании, нет-нет, всё ровно наоборот. 

Привычка Ольги Балла фиксировать сиюминутное и глобальное, стремление максимально отсечь в условном дневнике всё личное, не предназначенное для чужих органов чувств, дисциплинирует (ан не всегда удаётся, хотя уж если взялся за гуж отсекать каждую «запретную» деталь, так не говори, что не дюж: секи-отсекай). Автор этих вот самых строк на подобное геройство точно не готов уж потому, что не видит в том персонального смысла, Супер-Эго-смысла, ибо всё сиюминутное-vs-глобальное переплавляет в заготовки для текстов иного жанра, никак не дневникового, но тоже без интимных детализаций. Писать дневник в надежде, что его кто-то прочтёт? М-м-м… Издавать дневник при жизни? О майн готт! Впрочем, смотря какой – и с какой целью. Что ж, дикорастущие философические письма себе к прижизненной публикации весьма приспособлены (в скобках – Редакторское Неотменяемое: а ведь можно б и сократить, отжать каждую «Дикоросль» да выпустить однажды в свет именно дикорастущий еёйный концентрат: то, без чего действительно нельзя обойтись; вылить (далее фразеологизм, [не]любезный читатель) к едрёной фене всю воду, оставить одну соль гималайскую – о, какое качество будет у этой соли! (И – да: Балла очень (очень, вот так, да) любит скобки (и круглые, и квадратные), наверное, даже больше блокнотов – тут уж Редакторское Изумлённое: а вот тут-то они зачем, скобку закрыть…)).

Не удержавшись, автор этих строк таки полюбопытствовал, а что же, собственно, о дневниках-«Дикорослях» – их, напомним, с 2020-го вышло пять, – пишут коллеги (какое странное, какое колкое, какое холодное, исполненное в форме ножа, словечко: не чувствуете?) – полюбопытствовал и закрыл страницы с их мыслеобразами. Очень любят, как ни крути у виска, в профлитсоциуме всех со всеми сравнивать (for example, «Я и Пушкин») – и, надо же, вот незадача, – не надоедает: будто банальный референс ищут… тот, что в сценарной заявке аккурат для ленивого продюсера пишется – вдруг сам не догадается. В случае же «Дикорослей» критики то Монтеня вспомнят с пресловутыми «Опытами», то Розанова с набившими оскомину «Опавшими листьями»… даже (пардон за чью-то, уж не вспомнить сейчас, чью именно литнеловкость) «похожесть» стиля Балла со стилем Чорана и Сей-Сёнагон вообразят! Ан нет, ну нет никого из великих сих рядом, [не]любезный читатель, ибо Садовник, вырастивший пять «Дикорослей», вполне самодостаточен и в притянутых за фамилии персонах не нуждается: эссе эти сами по себе энергоёмки, местами афористичны, vip-подпорки им ни к чему. Иной раз думаешь, а что ж рецензенты не упомянули Ионеско и Кундеру? (Вопрос на засыпку-пересыпку, и иже с ним). Они ведь тоже, тоже писали эссе, и – ух! – не только они одни… «Ария со списком» Лепорелло, vivat? В том и дело, что не vivat. В арии сей, напомним, слуга Дон Жуана зачитывает список его love-подвигов, окей, там – можно; но едва ль стоит «зачитывать» список классиков применительно к самобытному литератору, сравнивать его с предшественниками по перьям – тем более что совиное перо[1] аки кошка: гуляет-пишет исключительно само по себе.

Итак, в отдельной папке на экране автора сей эссецензии два файла: первый – избранное из «Дикоросли-4», второй – избранное из «Дикоросли-5». То, что мнится самым любопытным и важным в томиках. То, что в случае «отжима» всех бывших и будущих «Дикорослей» стоило б, вероятно, включить в одну огромадную, воттакенную ДИКОРОСЛЬ. Позволим же себе кое-что рассмотреть более пристально…

Уже само  поэтичное оглавление «Дикоросли-4», из которой органично вышла, разумеется, новая «Дикоросль-5», вызывает неподдельное любопытство: «Радости условностей», «К заметкам на полях работы», «К опытам невозможного», «Об исторических обстоятельствах», «Всё о том же», «Собирать», «Из записок безумного редактора, или К техникам души», «Проматывать», «О лёгкости», «К динамике повседневности», «К изготовлению прошлого», «Дар и долг», «О невозможности», «К травматологии смысла», «К травматологии смысла-2», etc. И если уж говорить о работе, настоящей литературной работе, а не снулой литподёнщине, то, наперекор только что сказанному, противореча себе, автор этих строк всё же сравнит отношение к работе Вирджинии Вульф и Ольги Балла – нипочему. Так, если В.В. пишет о порой поистине целительном воздействии интересной работы следующее: «Единственный способ, который я нахожу – это работа… как только я перестаю работать, я чувствую, что проваливаюсь вниз. И как обычно, я чувствую, что если буду опускаться дальше, то достигну истины», то О.Б. – горько иронизирует: «В любой непонятной ситуации пиши рецензию на книгу. В любой насквозь и безальтернативно понятной ситуации пиши рецензию на книгу. Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах твоей родины, в поисках опор и источников внутренней структурности пиши рецензию на книгу. Во дни пустоты, отчаяния, влечения к небытию пиши рецензию на книгу. Ничего, разумеется, ты этим не решишь, но зато рецензию на книгу уж точно напишешь»…  Поставив воображаемые скобки, заметим, что автор этих строк, в документах значащийся как «Наталья Рубанова» (далее Н.Р.), соглашается как с В.В., так и с О.Б., ну а сейчас, «во дни пустоты», тем самым и занимается, что работу работает, только вот пишет не рецензию, а эссецензию, ибо эссецензия (словечко Н.Р.) – вещь не обязательная (а большинство не обязательных вещей – самые классные, нам ли не знать!), как и само существование данного нам в ощущениях белкового тела, увы и ах; все мы лишь тленные комбинации молекул, «добежавшие сперматозоиды», как уточняла человеческую составляющую моя heroинька Sana из романа «Сперматозоиды», но мы снова отвлеклись… О, вот за это и любишь эссецензии, потому их и пишешь – можно, нужно, должно отвлекаться; по счастию, академические эссе с темой-ремой, они же topic-focus, или «правильные» критические статьи, которые довольно ловко порой плетут зоилы и сочувствующие,  нам не по нутру: да кто б стал их читать по собственной воле? Как сказала однажды одна эмигрантка, «в литературу входят не жанрами, а текстами» (возможно, тоже цитируя кого-то), – и потому саморастрачивание на эссецензии, и потому «Дикоросль», и потому «Своя комната» в момент горчайшей утраты, ну да, да, да, хотя никаких параллелей с этим превосходным текстом Вульф у философско-бытового текста Балла нет, и оно – разумеется – тоже не обязательно, да и не претендует, да и зачем?..  Зачем вообще параллели? Если ещё и это объяснять, то и вовсе: тоска среднерусская, 100 кг.

Ольга Балла называет себя Вольнобормочущим Дикорассуждателем: критик, эссеист, лауреат Премии Белинского, литературный журналист и редактор, заядлый путешественник… Кто ещё? Говорят, бывших поэтов (врачей, физиков, убийц и прочая) не бывает, но стихов тем не менее больше не пишет: благоразумно (ли?) сожгла оные в пору первой молодости и, возможно, на том успокоилась. Как ни сакраментально прозвучит, но всё же заметим: если б большинство авторов совершили такой поступок, литсфера стала б куда чище, а самиздатовские сервисы и вовсе – на радость читателям – перевелись, но увы им: на поступок способны единицы, а вот создатель «Дикоросли-5» способен, и говорит – впрочем, зря – о себе даже несколько уничижительно: «И когда я вижу такое количество хороших книг,
не могу не думать: какого лешего я вообще что-то пишу,
затаптываю мир своими никому не нужными следами,
сидела бы лучше да читала со вниманием уже написанное — всё равно жизни не хватит». О, жёсткая самокритика на грани нелюбви к себе! Нет-нет, никогда больше так не пишите: пишите лучше «Дикоросль-6»… да она, верно, и пишется сейчас, не так ли? Тсс, тчк.

Но о чём же эта самая «Дикоросль», спросит любопытствующий, – и что ответить ему? Надо ли отвечать? Лучше ведь один раз прочесть… Окей: это  дикорастущее букворастение о том, что «человек – рана в бытии», что «книга — сжатый комок действия: на действие, настойчиво мнится, надо ответить действием», что «прошлого однажды делается столько, что оно начинает вытеснять всё остальное», что любовь, наверное, никогда не перегорает вполне, «находя себе множество мелких, окольных (глухих, кривых) троп осуществления», что «книжные магазины (а уж интеллектуальные – стократы) – лучшие места на Земле», что «на самом деле идёт одна война, – может быть, от начала мира», что «разбирание чемодана — расколдовывание мира», что «...надо просто так устать, чтобы стало всё равно», что «хочется в дорогу ради неё самой», что «день требует и судит, а вечер прощает», что «города – это же не “что”, а “кто”», что «человек – это апория», что «под обстрелом атеистов не бывает, да, – мы сейчас все в некотором смысле под обстрелом», что «мир – огромное, огромное, на разрыв всего, обещание, которое никогда, никогда не может быть исполнено; в том и назначение его», что «всё лучшее (живое, плодотворное, важное и т.д.) делается в промежутках между обязательным, в увиливании от него, в сложном многоуровневом сопротивлении ему и вопреки ему», что «штука (на самом деле не штука, а глубинное – и жёсткое – задание) в том, что нельзя идти на поводу у повестки дня, нельзя позволять
ей собою манипулировать», что «…повеситься, да, хочется, но вот не дождутся. Не
дождутся!», что «нет лучшего средства качественно почувствовать себя безнадёжно тупой, беспомощной и никчёмной, как начать писать что-нибудь: опыт чистой безнадёжности, бессилия, скованности всех мыслимых движущихся частей собственного душевного организма, живая невозможность, реальное отсутствие перспектив: особенно когда вот-вот сдавать»… Вот-вот, уже вчера: автор этих строк провалил все дедлайны (поставленные себе, кому ж ещё) касательно дикорастущей сей эссецензии, а ещё подумал грешным делом, что хватит уж (пусть временно) читать чужие книги:  пора опять и снова приниматься за свои, ибо текстов собственного заготовления (опечатки нет) полна коробочка (читай – гора [и горка в придачу] исписанных-исчёрканных блокнотов: немой укор собственному смертному одру, на котором рано или поздно окажешься, даже если экологично предпочтёшь кремацию, а не отправишься, что чуть дешевле, на корм червям). Меж тем читаем в пятой балловской «Дикоросли» следующее: «…а вдруг мы только – черновая, предварительная форма бессмертия? Разминаемый материал для него» – так и есть! Тогда уж, pardon-те за заезженную параллель из Хаксли, «…возможно, наша Земля – просто ад какой-то другой планеты» – истинно так, да и суфлёр-доппельгангер бормочет, не переставая, вольтеровское «боюсь, что земной шар – жёлтый дом Вселенной», finitа la comedia, amen. Но что же не столь гладко в дикорастущих буковках О.Б., что вызывает некий субъективный скепсис Н.Р., с чем хочется поспорить, хотя б виртуально? Прежде всего, тема «внутренних», по стране вот этого самого языка, путешествий (Ольга всё ещё радуется каждому приключению в пространстве едва ли не как каждой классной книге, ибо читает и перечитывает пространство, перелистывает его, перелетая с места на место): трипов по стране своего языка – поездок в те города и веси, где испокон века говорили на «великом и могучем». Как ни странно, создатель «Дикоросли» искренне может восхититься как Прагой или Варшавой (про Венецию и говорить нечего: один сплошной закономерный восторг), так и условным Ярославлем, Оренбургом или Челябинском… О да, Балла признаёт, что больше трёх-то дней в провинциях делать нечего («…парадокс в том, что в большом, осмысленном, насыщенном, но чужом городе далее трёх дней – по обходе обязательных музеев, точек, между которыми натянута городскаяткань, – нечего делать»), и тем не менее даже какая-нибудь унылая подмосковная Электросталь может подарить ей значимые впечатления… Но! У автора-то этих вот самых строк всегда было понимание: не надо есть всю кастрюлю (ну то есть достаточно посетить пять-шесть-ну-ок-семь провинций, дабы навсегда отбить охоту пускаться в подобные авантюры), – а именно что вовсе не обязательны к просмотру все эти смоленски-псковы-владимиры-твери-рязани, хотя местами, точечно-избирательно, там действительно есть на что взглянуть; и всё же это – то, без чего можно легко обойтись, в отличие от, например, амстердама-ханьи-стамбула-лондона-варанаси-львова-и-тэ-дэ, хотя, быть может, обойтись можно и без них тоже… Можно, но не нужно.  Родившись в городе на Оке и прожив там осьмнадцать до-олгих лет, автор сего уехал в Белокаменную, о чём ни разу не пожалел: жить-поживать (на территории сей) имеет смысл либо в Москве с Петербургом, либо уж в близких к ним локациях, и нет в том ни капли снобизма – зато есть исключительно функциональность (да, имеется ещё несколько «миллионников», но не о них речь, и не туда наша дорога); Балла же, родившись аккурат в столице, «в сердце родины»-с, признаётся, что при всей любви к Москве (и обожании-обожании Петербурга) созвучна, возможно, именно провинциям в силу их особой энергоструктуры (разумеется, она-агностик не использует слова «энергоструктура»), и даже способна ими – провинциями – восхищаться… Чудеса в решете, в общем.

О чём ещё можно дискутировать, листая «Дикоросль»? О пресловутом чувстве «личной вины», когда вы «без вины виноваты», о так называемой коллективной ответственности за чужие, чуждые тебе деяния. Балла себя во всех тяжких благоразумно не винит (хотя и осознаёт, разумеется, как любой вменяемый хомо- как-будто-б-сапиенс, масштаб катастрофы, в том числе катастрофы гуманитарной), но всё же есть смущающие нотки – слышны они, в частности, в таком пассаже: «И да: кто не понимает, что не может и не должен
быть ответственным за то, на что не способен повлиять, у того точно нет ума. Но кто при этом не чувствует себя мучительно и непоправимо виноватым – у
того точно нет сердца». На это хочется ответить словами Виктора Франкла (автора книги «Психолог в концлагере», коли кто не читал): «Если и существует коллективная ответственность, то она может быть только всемирной. Одна рука не должна воображать, будто это не она, а другая рука поражена язвой, поскольку болен весь организм». Тогда весь мир болен, Брут! Тогда у всего мира нет сердца… Ну и ещё, раз уж льём адский соус Фрекен Бок на рану: в «Дикоросли-4» Ольга Балла упоминает уехавших как некую лучшую версию оставшихся (парафраз автора этих строк). Не странно ль? Чем «лучше» те, у кого на данный момент всего лишь больше ресурса – и не суть, ментального-физического и/или материального? Что он просто есть, данный им в ощущениях ресурс, есть с избытком, и точка? Нет ответа.

И: ярое сопротивление вызывает отношение к возрасту: создатель «Дикоросли» искренне считает своё приближение всего-то там к шестидесяти «старостью»… привет из унылого совеццкого прошлого? Будь автору этих строк столько же, он никогда не обозначил бы «это» сим разрушительным словечком – какая «старость», это о чём? И зачем (даже не трижды, а раз тринадцать) упоминать о собственной якобы уж совсем-совсем-некрасоте? Но что такое вообще красота? Что, если она, как ни банально, именно в глазах смотрящего?.. Ну и про любовь-куда-ж-без-неё: ох и печально читать об огромадном неразделённом чувстве Дикорассуждателя Вольнобормочущего: опалившем чувстве, отпустившем лишь через тридцать лет после зарождения… Так вот вы какая, Ольга Балла! Тридцать лет – шутка ль… Автор-то этих строк мнил, что тоже мог бы вычеркнуть кое-кого пораньше, но что это «пораньше» по сравнению с литым числом «30»! По счастию, такого «счастья» автору этих строк не дано, но и не о нём речь. О ком – о чём же?

О красоте (да-да, опять и снова). Балла – как немногие – умеет по-настоящему небанально восхищаться природой (и даже в целом унылой природой средней полосы, где тебе ни пальм, ни пиний), ценит тончайшие моменты всплесков красоты, взрывающих душную серость, – у неё, похоже, на самом деле вся эта небесная чехарда с закатами-рассветами-туманами-радугами вызывает неподдельное новорождённое изумление, она способна к восприятию самых обыкновенных чудес… Не чудо ли это само по себе, Кали-юга же! «В сущности, одна только простая смена времён года уже учит человека едва ли не всему самому необходимому: прощанию, сожалению, благодарности, благоговению, смирению, изумлению (ряд бесконечен, на самом деле), сокрушению, раскаянию, любованию, чуткому всматриванию, ожиданию, надежде и безнадёжности…». Её описания впечатлений от какого-нибудь августовского или апрельского неба невероятно точны и поэтичны; во всяком случае, автор этих строк никогда ничего подобного не фиксировал, хотя и не чужд этих – высокосортных – земных радостей, созданных, вероятно, Криэйтором Абсолютовичем аккурат для того, чтоб эту самую жизнь-жизнёнку выносить: «Чтобы жизнь была – не то что выполнима как задание, а попросту выносима, – настоятельнейше необходима некоторая (высокая) степень завороженности, обольщённости ею. Некоторый устойчиво сопровождающий её, упорно воспроизводящийся (эндогенный) хмель. Может быть, человек начинает всерьёз стареть тогда, когда этот хмель перестаёт вырабатываться, источники его иссякают…», упс. На сем когнитивном диссонансе Эссецензент Дикорастущий, пожалуй, и завершит сегодняшнее – местами непростое, лабиринтное, – путешествие по диковинным дикорослям, подобным, возможно, тем самым сарафанам из ситца (помните же песенку?) – вещам вовсе необязательным, а потому самым главным, из ворованного воздуха сотканным: «Думаешь, всё это будет носиться? – Думаю, всё это следует шить!»