Онтологические прогулки

Придя в Трахин, Геракл стал набирать войско, чтобы отправиться в поход на Ойхалию, желая отомстить Эвриту^[i]. Однако своим союзникам он сказал лишь то, что Эврит нечестно взимает дань с эвбеев^[ii]. В трагедиях Софокла «Трахинянки» и Сенеки «Геркулес на Эте» сказано, что, прощаясь с Деянирой, Геракл провозгласил пророчество: по прошествии пятнадцати месяцев ему либо суждено умереть, либо прожить остаток жизни без тревог и волне­ний. Эту весть принесли ему два голубя с древнего вещего дуба в Додоне^[iii]. В походе против Эврита союзниками Геракла выступали аркадцы, мелийцы из Трахина и эпикне­мидские локры. Убив Эврита и его сыновей, Геракл захватил город^[iv]. Похоронив погибших из числа тех, кто отправился с ним в поход, в том числе Гиппаса (сына царя Трахина Кеика), а также Аргия и Мелана (сыновей друга Геракла Ликимния) и разграбив город, Геракл увел Иолу в качестве пленницы.

Причалив к Кенею (мыс на острове Эвбея), Геракл — в честь победы над Эвритом — воздвиг алтарь Зевсу Кенейскому^[v]. Собираясь совершить жертвоприношение, он послал в Трахин глашатая, Лихаса (Λίχας, лакомый^[vi]) — друга и наставника Гилла, сына Геракла^[vii], чтобы тот принес ему праздничную одежду. От Лихаса Деянира и узнала обо всем, что произошло у ее мужа с Иолой, которую Геракл послал как пленницу в сопровождении Лихаса к Дея­нире (видимо, в качестве наложницы или второй, младшей, жены^[viii]). «Деяниру охватило чувство ревности: желая вернуть себе любовь Геракла, она смазала кровью Несса хитон и дала его надеть Гераклу. Кровь же эта, отравленная желчью Лернейской гидры, обладала губительным действием. Когда Геракл надел этот хитон [и стал приносить жертву], послед­ний вспыхнул и охватил Геракла пламенем. Сгорая заживо, Геракл бросился в протекавшую поблизости реку, сделав воды ее теплыми. Отсюда в дальнейшем произошло название Фермопилы [θερμοπύλες, горячие ворота^[ix]], которые находятся между Фессалией и Фокидой»^[x]. Когда хитон нагрелся и яд Лернейской гидры стал уязвлять кожу Геракла, он, схватив Лихаса за ноги, швырнул его далеко прочь в Эвбейское море. На месте, где упал Лихас, появилась Лихадская скала^[xi] с очертаниями человека^[xii].

Геракл и Лихас

Геракл стал стаскивать с себя хитон, но тот уже сросся с телом: вместе со стаскиваемым хитоном отдира­лись и куски тела. Несчастного Геракла привезли в Трахин на корабле. Деянира же, узнав о случившемся, повесилась^[xiii]. Гилл отнес отца к подножию горы Эта в Трахине, в край, который Дельфийский оракул давно указал Ликимнию и Иолаю как место, где их другу суждено умереть^[xiv]. Геракл сам сложил костер и, взойдя на него, приказал поджечь.

В вольном изложении Р. Грейвса, дальнейшие события развивались так: «Геракл думал лишь о том, как успеть отомстить Деянире до смерти, но когда Гилл убедил его, что Деянира невиновна, как показало ее самоубийство^[xv], он вздохом простил ее и изъявил желание, чтобы его мать Алкмена и все сыновья пришли к нему, чтобы выслушать его последнюю волю. Но Алкмена с некоторыми из детей была в Тиринфе, а остальные его дети — в Фивах. Поэтому он смог открыть уже свершившееся пророчество Зевса одному только Гиллу: „Ни один живой человек не сможет убить Геракла, только мертвый враг станет причиной его погибели“. Гилл спросил, что ему делать, и услышал: „Поклянись головой Зевса, что отнесешь меня на самую вершину этой горы и там без слез сожжешь меня на костре из дубовых ветвей и стволов дикой оливы. Поклянись также жениться на Иоле, как только достигнешь брачного возраста“. Хотя ему не понравились услышанные слова, Гилл обещал выполнить их в точности^[xvi]. Когда все было готово, Иолай и его спутники отошли на некоторое расстояние. Геракл взобрался на громадную поленницу. Но никто из не решался ее поджечь, и лишь пастух из Эолии по имени Пеант, проходивший мимо, повелел своему сыну от Демонассы, Филоктету, другу Геракла^[xvii], исполнить то, что приказывает герой. В благодарность Геракл завещал Филоктету колчан, лук и стрелы^[xviii], а когда пламя стало лизать бревна, он расстелил свою львиную шкуру и лег на верх поленницы, подложив под голову дубину. С небес упали несколько перунов, и костер мгновенно превратился в кучку пепла^[xix]. Как пишет Аполлодор, «говорят, что, когда огонь запылал, спу­стившееся облако с громом унесло Геракла»^[xx]. Так произошло вознесение к богам и апофеоз^[xxi], или превращение в бога, самого великого героя Эллады.

Зевс убедил Геру усыновить Геракла, совершив обряд повторного рождения, а именно: отправиться в постель, притвориться, что у нее начались родовые схватки, а по­том извлечь Геракла из-под юбок и показать всем. Такой обряд усыновления существовал у многих варварских племен. После этого Гера стала считать Геракла своим сыном и полюбила его больше, чем кого-либо, за исключением, быть может, Зевса. Все бессмертные приветствовали прибытие Геракла, а Гера женила его на своей прекрасной дочери Гебе, богине вечной юности, которая родила ему Алексиара и Аникета^[xxii].

Р. Грейвс, комментируя апофеоз Геракла, заметил: «Зевс уготовил Гераклу место в сонме двенадцати олимпийских божеств, однако не посмел изгнать никого из богов, чтобы освободить место своему сыну»^[xxiii]. Не думаю, однако, что для Геракла просто не хватило места на Олимпе. Одно место Зевс все же мог бы освободить — своё собственное, т.е. верховного бога, но был ли Геракл, олицетворявший человека вообще, готов заменить собою Зевса? Вряд ли. Геракл победил многих и многое в себе, но он так и остался полубогом, точнее, стал человеком, которому, однако, по-прежнему были не подвластны фундаментальные законы мироздания. Чтобы стать новым Зевсом, Гераклу надо было сотворить свой новый мир, абсолютно независимый от того, который был рожден богами. Кроме того, победа Геракла была отнюдь не безоговорочной: ведь он погиб в результате если не случайных, то во всяком случае достаточно нелепых и не столь важных (на фоне всего мироздания) обстоятельств — людской ненависти и алч­ности, которые символизировала желчь Лернейской гидры.

Геракл погиб в мире, который был устроен по законам Зевса. Того самого Зевса, которого его мать, богиня Рея, втайне от своего мужа Кроноса растила на острове Крит под присмотром жрецов-куретов во главе с так называемым космом, т.е. носителем высшей государственной власти на Крите^[xxiv]. Но самое любопытное — это то, что главой куретов, охранявших Зевса-младенца, был… Геракл. Был ли это просто «однофамилец» героя — так называемый Геракл Критский (тогда как он мог носить имя Геры, третьей супруги Зевса?) и кого в таком разе встречал на Олимпе Зевс — своего сына от земной женщины или своего, в сущности, приемного отца? И кто должен был занять место на вершине Олимпа?

Смерть Геракла часто изображалась в произведениях западноевропейского искусства эпохи Возрождения и Но­вого времени. Так, в Лувре находится картина Гвидо Рени и группа скульптора Кусту на эту тему. Оба художника изобразили Геракла сидящим на костре, как бы умоляющим богов сжалиться над ним^[xxv]. 

Однако в дошедших до нашего времени памятниках античного искусства изображения Геракла на костре почти не встречаются. Среди редких изображений такого рода вот эти два^[xxvi]:

Зато на многих барельефах, групповых изображениях, гравированных камнях и камеях представлен апофеоз Геракла. Кроме того, сохранились несколько образцов вазовой живописи V–III вв. до н.э., где Геракл, точнее, его душа, на колеснице, запряженной четверкой лошадей, в сопро­вождении богини Афины поднимается на Олимп.

Афина, забирающая душу Геракла

Фрагмент краснофигурной вазы
Мюнхен, Государственное Античное собрание

На мой взгляд, скудность изображений смерти и воз­несения Геракла на Олимп среди дошедших до нас памятников древности далеко не случайна. В античности (и на Востоке, и на Западе) физическая смерть человека, как и сама тема смерти вообще, была фактически табуирована: например, древние греки в отношении знакомых, а тем более близких людей избегали употреблять выражения «он умер», предпочитая говорить «он жил». Еще Гомер в «Одиссее» описывал разговор живого Одиссея с тенью Геракла, который состоялся в Аиде, т.е. в царстве мертвых:

Как мы видим, возникшие в разное время мифы о Геракле соединены здесь воедино. Тень Геракла пребывает в подземном царстве вместе с остальными тенями умерших, а сам он одновременно проводит жизнь с богами и является на Олимпе супругом Гебы. Так Гомер соединил представле­ния древних греков о Геракле-герое и Геракле-боге^[xxviii].

При том, что уже в период троянской кампании и пелопоннесских венных походов Геракла (а это второе тысячелетие до н.э.) по всей Греции строились святилища в честь Геракла-героя, а мессенский царь Нестор впервые стал клясться именем Геракла еще при его мифической жизни, сюжет об апофеозе Геракла — это, скорее, достаточно позднее дополнение к древнейшим мифам. В нем выражена мечта о вечном блаженстве любимого героя, а то, что его тень где-то рядом (пусть и под землей), поддерживало в людях надежду на то, что Геракл всегда может стать самым деятельным участником каких-то судьбоносных исторических событий, прийти на помощь своим потомкам.

Заключение

В античной Греции и отчасти Риме Геракл воспринимался скорее как живой герой, в сущности, вечный современник. «Еще Иннокентий Анненский, являясь переводчиком трагедий Еврипида, отмечал неоднородность фигуры Геракла — то „подневольного работника“, то „блестящего победителя“, то „подвижника“, берущегося за непосильные работы и разрешающего неразрешимые задачи. Но и эти три ипостаси не исчерпывают его образ. Традиции известен и Геракл — персонаж комедий и народных фарсов, весельчак, кутила, обжора, и строгий аскет, отвергнувший наслаждения и роскошь. Мифологическая биография Геракла содержит и множество эпизодов, не впи­сывающихся ни в один из стереотипов, то возвышающих его до уровня божества, то уравнивающих с простым смертным.»^[xxix]

В мифах о 12 подвигах Геракл — это герой, рожденный Крито-микенской цивилизацией конца третьего — начала второго тысячелетия до н.э., это герой ахейцев. Геракл после 12 подвигов — герой преимущественно дорийцев второго/начала первого тысячелетия до н.э., которые превратили в руины Крито-микенскую цивилизацию (после чего наступили семь «темных веков»), но они заложили этническую, экономическую и государственную основы предклассической и собственно классической Греции — Греции Гомера, Гесиода, Фалеса, Пифагора, Гераклита, Демокрита, Сократа, Платона, Аристотеля. Таким образом, мифы о Геракле создавались на протяжении минимум полутора тысячелетий: и в Крито-микенскую эпоху, и в эпоху дорийского завоевания, и в «гомеровскую», точнее, в эпоху, описанную Гомером в «Илиаде» и «Одиссее», а это XIII в. до н.э.

В классическую и эллинистическую эпоху Древней Греции, а тем более в эпоху Римской цивилизации, роль создателей «мифов о мифах» про Геракла взяли на себя писатели, драматурги и поэты, которые, увы, не всегда следовали сформулированному Аристотелем принципу: «Хранимые преданием мифы нельзя разрушать, но поэту должно и самому быть изобретателем и пользоваться преданием как следует»^[xxx].

Писатели, драматурги и поэты, расцвечивая (каждый на свой лад) устные сказания о великом герое красочными деталями, второстепенными персонажами, новыми сюжетными линиями, не всегда согласующиеся с корпусом древних мифов (как, например, у Аполлония Родосского — мифографа III в. до н.э.), описанием переживаний героя и, конечно, субъективными оценками нравственности героя, которые отсутствовали в самых древних мифах о Геракле.

Но во многом именно благодаря этим модернизациям мифы о Геракле всякий раз воспроизводились в новую эпоху для новых поколений близким и понятным им языком, как воспроизводят их в наше время в художественных и публицистических произведениях, спектаклях и художе­ственных фильмах, в детской литературе. Однако при этом очень важно знать и помнить истоки — самый древний слой мифологических, еще устных сказаний о Геракле — и стараться понять поистине неисчерпаемый глубинный смысл этих древних мифов, создававшихся на протяжении едва ли не двух тысячелетий, чтобы они и в будущем оставались прочной основой развития культуры.