Онтологические прогулки

О.Я. Здравствуйте, Александр Степанович! У меня есть предложение, которое Вам может даже не понравиться: что, если я на каком-нибудь очередном из Ваших занятий, на правах старшекурсника, прочту лекцию, в которой дал бы систематизированное изложение своих текущих воззрений, изложенных мною в нашем эпистоляре за последнее время? Приблизительное название - "Искусство умирания: жизнь как практика осознанной смерти". Настаивать не буду, предоставляя разрешение этого вопроса Вашему произволению. Откажетесь если, то я пойму. Для меня это скорее момент авторефлексии, нежели удовлетворения личных амбиций.

А.Ч. Здравствуй, Олег! В этом семестре я уже вычитал все лекции, а на семинарах студенты делают доклады по истории философии. Всё расписано до минуты. Во втором семестре – обычная тематика. Есть тема "Духовная природа человека", в том числе вопрос о смысле жизни, смерти и бессмертия. Я пока знакомлюсь со студентами, а семинары только начались, но ко второму семестру буду иметь какое-то представление о них. Выберу наиболее подготовленную группу или поток для твоей лекции. Но одно условие – по окончании лекции студенты смогут задавать тебе вопросы и полемизировать с тобой. Я понимаю, что тебе хочется выложиться сейчас, но я не могу ломать логику преподавания курса. Можем попробовать другой вариант – публичная лекция для студентов во второй половине дня, то есть для желающих, если таковые найдутся. Разумеется, в моём присутствии.

О.Я. Полагаю, что другой вариант будет лучше, но с учётом Вами означенного в качестве условия: беседа студентов с лектором в режиме "вопрос-ответ". А можно взять за основу тему "Духовная природа человека", потому что мой интерес здесь увязан с рабочим названием моего следующего, предполагаемого мною капитального труда ("Человек как дух и природа"). Но, в отличие от предыдущей лекции, я не смогу к этой подойти наобум: нужно как следует систематизировать серию моих прозрений, которые продолжаются и по сю пору. В любом случае, буду Вам признателен. Но второй вариант мне ближе: важнее не количество, а качество. Впрочем, будет день, будет и пища. Пока что мне нужно покончить с практикой хотя бы.

А.Ч. Второй вариант, конечно, "качественнее", но сложнее во всех отношениях. Публичная лекция потребует согласования с администрацией вуза. Ты, конечно, в курсе недавних судебных процессов, связанных с сетевыми проповедниками самоубийства подростков. Моя позиция однозначна: справедливой была бы только высшая мера наказания. Отмена смертной казни – это аннигиляция права вообще, что по Канту, что по Гегелю, что по Шопенгауэру. Если ты сознательно идешь на то, чтобы лишить другого человека жизни, будь добр отдай за это свою собственную. Какие бы способы не применял: запугивание, насилие, оружие или внушение. Другой "земной" цены не существует. Я не имею в виду несчастный случай, убийство по неосторожности (то есть не было самого намерения убивать), войну или необходимую самооборону. (…) закон должен быть один: око за око, жизнь за жизнь. Но даже это не является эквивалентным наказанием, ибо жизнь бесценна. Никакой ворох теорий о красивости смерти не стоит и бесконечно малой толики жизни одного человека, включая жизнь самоубийцы. Поэтому в православии даже он должен считаться прежде всего убийцей, а уж во вторую очередь – само-убийцей, потому и хоронили за оградой кладбища. Сейчас не касаюсь гораздо более деликатного вопроса – эвтаназии смертельно больных.

О.Я. Я не думаю, что в руководстве института сидят дубоголовые типы, которым невдомек, что между ars moriendi^[1] и философией – связь самая что ни на есть прямая. Но пока что не будем делить шкуру неубитого медведя. Что касается смертной казни, то подписываюсь под каждым словом. И вовсе не из-за кровожадности, а из утилитарных соображений, которыми право только и может руководствоваться. Точно так же как, по моим соображениям, заключенный не должен даже (ибо долг есть поступок по необходимости, определяемой изнутри, а не извне), но обязан добывать себе пропитание общественно полезным (хотя и не обязательно каторжным) трудом. Насчёт суицида все намного сложнее, а вот что касается эвтаназии, то здесь, как по мне, последнее слово должно быть за тем, кого хотят "отключить". Впрочем, палка о двух концах: подчас из гуманных соображений не грех и облегчить муку безнадёжно больного.

О.Я. (…) Не менее серьёзным заделом к упорядочению хаоса моих интуиций, бьющих через край, как раз и может стать прочтение мною лекции, почему и обратился к Вам за содействием по этому вопросу. Хотите, я могу переменить название, дабы за адепта "Синего кита" не сойти. Вообще, мы с Вами ни разу не делились соображениями по поводу философии права. Но, как я смог уже понять, наши воззрения здесь скорее сходятся, чем расходятся. А это не может не радовать.

А.Ч. В продолжение утреннего диалога скажу, что в спешке перед уходом на работу я очень упрощенно и даже грубо говорил о проблемах смертной казни, суициде и эвтаназии. Ты помнишь, что я 10 лет в Челябинске читал философию права. Мог бы изложить свою позицию гораздо более утонченно и аргументированно.

О.Я. (…) Мы вскользь вчера затронули тему самоубийства, и я хочу здесь, пока из головы не вылетело, высказать некоторые соображения. Тема Кириллова, поднятая гением Достоевского, фундаментальна, ибо она показывает, что человеку должно быть не объектом, а субъектом собственной смерти – господином смерти так же, как и жизни. В этом парадокс одоления смерти смертью крестной жертвой Христа, возымевшей свой апофеоз в Воскресении, миф о котором senso allegorico обозначает не так давно открывшуюся мне истину "преображения через смерть", по Вашему же слову – преображения воли (трансформации), которое в снятии (Aufhebung) одолевает утверждение воли (аффирмацию) посредством ее простого отрицания (негации). (...)

…А суть в том, что единственно нравственным, а значит и подлинным резоном к осуждению самоубийства может быть понимание жизни не как извне определённого нам обязательства, за исполнение которого мы держим ответ перед чьим-то судом (таково общее место морали и права, почему я не вижу никакого затруднения в обосновании смертной казни соображениями пользы, объединяющей как право, так и мораль), но как долженствования, принятого нами на себя в акте свободного волеизъявления, заключенного не в existentia, как полагали раньше, а в essentia, как этому верно учат Кант и Шопенгауэр (в их учении о свободе умопостигаемого характера как раз таки и состоит их непреходящее величие). Короче говоря, единственный резон к тому, чтобы жить – это "Я хочу", а не "Ты должен", которое означает не вседозволенность, но принятие на себя всей полноты ответственности перед самим собой за последствия осуществляемых нами поступков. С одной стороны, все осуществляется по необходимости, а с другой стороны, все происходит свободно – это настоящая антиномия, глубокомысленное разрешение которой было дано только великим Кантом.

Выходит, что всякий раз, когда перед человеком встаёт вопрос о самоубийстве, единственным резоном к упреждению себя от такового шага может быть лишь полнота осознания того, что удары судьбы суть наши собственные, которые надлежит принимать не с ропотом, а с благодарностью. "Все, что меня не убивает, делает меня сильней". Итого, мы же и есть хозяева наших судеб. Смутное видение этой истины было дано задолго до Канта и Шопенгауэра ещё преп. Максиму Исповеднику, который учил, что должно внять божьей волей, как собственной, иначе она всегда останется для человека только внешним актом. Из чего, однако же, не следует, что мы имеем право осуждать самоубийц, ибо таков их личный выбор, таково их право, опирающееся на свободу, как единственный резон к тому, чтобы нам жить. Поэтому я, в отличие от мракобесов всех мастей, нахожу за человеком неотъемлемое от него право на эвтаназию. Что же касается изложенного мною довода против самоубийства, то, к сожалению, он убедителен лишь для такого человека, который имеет за собой способность к метафизическому познанию. А таких, сами знаете - раз, два, и обчелся.

А.Ч. Не помню, рассказывал я тебе, Олег, или нет, но скажу так. Лишь однажды в жизни меня посетило желание самоубийства (обстоятельства расшифровывать не буду). Но на пути моему "хочу" или "не хочу жить", что в данном случае одно и тоже, стало препятствие – "должен". Должен жить, ибо от этого зависит судьба дорогих мне людей (жены, дочери, внуков, сестер), надежды моих родителей (тогда еще живой мамы и уже покойного отца) и просто чувство стыда перед людьми (ведь никто не будет тебе – уже покойнику – сострадать, а будут в душе – причем, и ты был бы с ними заодно – насмехаться, мол, слабак). И что? Минутный напряг жить должен перевесить вот это всё? Срам да и только. Не только перед людьми, но в первую очередь перед собой. Это себя не уважать. И таким мелким и позорным показалось мне это подташнивающее желание (вроде поблевать захотелось, а ты и не сдержался). И такими ничтожными и смехотворными стали выглядеть все аргументы о свободе личности, о хозяине своей судьбы, что мне просто стало стыдно не только за свою слабость, но и за свою глупость. Если что-то и может оправдать добровольный выбор смерти, то лишь жертвенный подвиг во имя даже не чего-то (идеи, символа веры, славы и прочей чепухи), а исключительно во имя кого-то (разумеется, не Бога; ему-то это зачем?) – личная смерть как дар жизни не только близкому, но и дальнему.

Что же касается эвтаназии смертельно больных, невидящих света белого от боли, ничем неутолимой, неспособных просто физически покончить собой, поэтому они просят помощи в этом страшном деле. На мой взгляд, это в принципе не может и не должно быть предметом права. Иначе говоря, эвтаназию нельзя законодательно ни разрешать, ни запрещать. Соответственно, за эвтаназию нельзя наказывать, но нельзя и поощрять. Мол, вот умница: всё правильно сделал. Есть вещи, на которые нравственный человек просто не должен смотреть, ибо он – сторонний тут. Это вопрос сугубо интимного отношения людей, которых судьба свела в минуты трагедии. Вопрос обоюдного и добровольного греха. Например, в бою товарищ помогает умереть смертельно раненному, ибо нет ни малейшей надежды выжить ему, а муки адские. Другое дело, что в законодательстве должно быть четко прописанные критерии, когда под видом эвтаназии (якобы из-за сострадания к смертельно больному) кто-то прячет вполне корыстные цели, то есть на лицо состав преступления. Причем, самого тяжкого – убийства. Я много читал юристов на эту тему. Есть сторонники запрета эвтаназии. Есть сторонники ее легализации. Много умных суждений и очень мало мудрых.

О.Я. То, что Вы сейчас мне сказали, напомнило мне мою фразу из послесловия к Доктрине: ты можешь распорядиться своей жизнью сообразно тому, как ты хочешь, но не будет ли это насмешкой над собой? В одном с Вами не согласен, а именно, что своими жизнями мы никому и ничем не обязаны. Точнее, обязаны (родителям, например), но для моей "ядерной самости" это настолько ничтожный и смехотворный аргумент, что я его сразу же обхожу стороной. Нельзя по определению любить то, что тебе навязано помимо собственной воли, каким бы самообольщением не выглядел аргумент от свободы, особенно с точки зрения человека, который, вместо того, чтобы думать своей головой, позволяет другим думать заместо себя. Источник рабства человека – в свободе человека. Пускай это "ересь", "сатанизм" и прочие жупелы – честно говоря, плевать. В одном с Вами бесспорно соглашусь: нравственно оправданной может быть только добровольная смерть. Поэтому для меня герой по определению выше гения.

А.Ч. P.S. К своей фразе "...идеи, символа веры, славы и прочей чепухи" я должен был добавить слово "свободы". Свобода по определению (…) и без того есть у каждого человека как вещи-в-себе, а "что имеем – не храним", хотя ее даже потерять невозможно: либо ты есть и уже потому свободен, либо тебя просто нет, и тогда вопрос о твоей свободе просто не встает перед тобой.

О.Я. Подписываюсь под каждым словом. Серьёзно.

P.S. Здесь – всё, а дальше – ничего. А там, где ничто (иначе говоря, смерть), там и о свободе рассуждать не доводится. Факт нашего существования уже есть акт нашей свободы – этого вполне достаточно.

А.Ч. В продолжение нашего разговора о смертной казни, самоубийстве и эвтаназии хочу сказать, что в те годы, когда я читал курс философии права для юристов и управленцев (студентов, разумеется), то на семинарах регулярно проводил среди них опрос об отмене смертной казни в отношении убийц. Несмотря на то, что я на предварительной лекции (это предполагал учебный план) излагал доводы, как сторонников отмены смертной казни, так и противников, намеренно не озвучивая своей позиции. В каждой группе примерно из 25 человек только 2-3 человека (как правило, девочки) были за отмену смертной казни. Но самое интересное – это их аргументация: слишком легко хотят отделаться – расстрелом, а надо, чтобы они всю оставшуюся жизнь мучились. И ни одного (!) аргумента из человеколюбия, прощения или желания дать шанс убийце раскаяться, встать на путь истинный. В связи с этим вспоминаю Николая Бердяева, который писал, что для него все люди делятся на две категории: тех, кто за смертную казнь, и тех, кто против. Само собой, Бердяев был против. Против принципиально, метафизически. Мол, человек – не Бог, чтобы решать вопрос о жизни и смерти. В ту же эпоху Лев Толстой – в разгар крестьянских волнений 1905-1907 гг. и действия скорых на смертный приговор военно-полевых судов Столыпина – написал статью "Не могу молчать", в которой призвал отменить смертную казнь. Чувствуешь разницу? В начале 90-х годов Ельцин ввел мораторий на смертную казнь не из соображений гуманности, а чтобы понравиться Западу. Свою же "гуманность" он очень наглядно продемонстрировал, отдав приказ стрелять 4 октября 1993 года по парламенту, когда по разным оценкам погибло от 2 до 5 тысяч человек, которых потом тайно целыми штабелями сплавляли на баржах по Москве-реке (по слухам под руководством Александра Починка, сделавший после этого головокружительную карьеру).

И вот мне подумалось, что за отмену смертной казни (в принципе, а не ситуативно) выступают те, кто в глубине души готов стать убийцей. Так сказать, "соломку подстелить", если что. Мол, "все умрут, а я останусь". В сущности, это не гуманизм, а напротив – эгоизм даже и скрытая мизантропия и, конечно, уход от ответственности. Так что вопрос не в кровожадной мстительности, а в чувстве справедливости, которую 18-летние студенты с непосредственностью, свойственной юности, и демонстрируют ответами о своем отношении к вопросу об отмене смертной казни.

Конечно, всегда встает вопрос о судебной ошибке. Не буду расписывать всю предполагаемую систему их предотвращения, которую выстраивают сторонники смертной казни из числа юристов (уже работающих, а не студентов), но хотел бы обратить внимание на то, что почти никто не ставит вопрос об юридической, а не моральной ответственности судьи, выносящего смертный приговор. А ведь в этом суть проблемы судебной ошибки! Как гласит легенда, все судьи приговорившие Сократа к смертной казни, впоследствии покончили жизнь самоубийством. А если бы это была закрепленная в законе норма? Как тогда бы выглядела проблема судебной ошибки?

P.S. А по поводу «смехотворного аргумента» (обязанности родителям) скажу так. Если ты согласился со мною в том, что самим фактом нашего существования мы – свободны, то как раз именно этой свободой мы и обязаны родителям. Парадокс, конечно, но это так и есть.

О.Я. Здравствуйте, Александр Степанович!

Я знаю, что нет ничего проще, чем убить человека, но и нет ничего труднее, чем жить с этим. Вспоминаю одну притчу, когда старец, дабы остановить солдата, намеревавшегося его убить, воскликнул: "Ты меня не обманешь! Ты тоже, ты – Бог!"

Место в "Самопознании" о делении людей Бердяевым на сторонников и противников смертной казни, а также знаменитое эссе графа Толстого, выступившего с осуждением "столыпинских галстуков", мне хорошо известны. Недаром Бердяев постоянно дрейфовал от ницшеанства к толстовству, и наоборот. Между тем, Ницше, равно как и его великий русский "двойник", К. Н. Леонтьев, глубоко мною чтимый, при всей своей напускной свирепости и ненависти к "человечеству" (не к людям!), были в быту людьми чуткими и добросердечными. Вы прекрасно знаете, что прологом к безумию Ницше стала трогательная (говорю без иронии) сцена защиты им лошади, изнуренной под ударами бесноватого кучера. Этим мне и Ницше, и Леонтьев очень близки, почему мораль сострадания, это "розовое христианство", идущее от Шопенгауэра, я шлю куда подальше. Христианство учит не состраданию, а любви – милосердию, а не жалости. Спаситель, прежде чем снизойти (!) к хананеянке, обделил ее своей жалостью, но изъявил безграничность любви к ней. Ницше, явно почерпнув свои искаженные представления о христианстве у Достоевского и Толстого, не заметил, что "мораль господ" прописана уже в Евангелии. "Подставить другую щеку" - это жест не ressentiment, а господства над самим собой. Недаром критики говорят, что у Достоевского на евангельского Христа походит куда больше гордый Ставрогин (один из моих кумиров, как и у Бердяева), а не юродивый князь Мышкин.

О судебной ошибке я и сам думал, но здесь принцип "на все воля Божья" как нельзя лучше подходит для объяснения подобных эксцессов. Лучше разом оборвать ниточку, нежели, исходя из свирепых побуждений, обрекать несчастного на вечную неволю. "Смерть, это предельное зло, благороднее жизни в этом мире" (Бердяев).

С уважением,
Олег

P.S.

Понял теперь я: наша свобода –
Только оттуда бьющий свет

(Н.С. Гумилев).

Родители – это судьба. Ни меньше, ни больше.

А.Ч. Согласен.