Поэзия

 

 

Может, было всё иначе.
Может, не было. Не знаю.
Может. Только небо плачет.
Только звёзды уплывают

на какой-то дальний берег.
Только птица плачет тоже –
без упрёков, без истерик,
потому что не поможет.

Мы с тобою – с каждым словом,
каждым вдохом, вскриком каждым –
понимаем, что фигово
всё закончится однажды

голубым таким рассветом,
нежным очень, очень нежным,
бесконечно светлым светом,
безнадёжным, неизбежным.

 

 

 

 

 

 

Старые фламандцы, стынут реки,
птицы замерзают налету.
Отчего-то кажется – навеки
сладкий привкус холода во рту.

Кажется, ни много и ни мало,
люди в скарлатиновом бреду
окунали кисти в ртуть каналов,
в маленькие проруби во льду.

Рисовали страшное не страшно –
снег и ветки, стужу и огонь,
котелки какие-то и брашна,
небо и дырявую ладонь.

Всё настолько ясно, что куда там
букварю. Глаза себе зашей,
будешь помнить – алые солдаты
весело кончают малышей.

 

 

 

 

 

 

 

Мастера реальности и спорта,
можете дудеть в свою дуду.
Я не к вам со старого офорта
в чёрном полыхании сойду.

Сколько можно нынче на червонец 
водки выпить, закуси купить,
слушая, как тянется со звонниц
благовеста шёлковая нить?

Я вам нужен? Вот и мне не надо
ни меня, ни, если честно, вас.
Пусть кружится падаль листопада,
в жёлтой бочке прокисает квас,

и хрипит певичка в хит-параде,
угасает тихий светоч дня.
Что угодно, только, Бога ради,
пусть всё происходит без меня.

На бумагу я ложусь, что копоть,
умудряясь, и об этом речь,
самое надёжное прохлопать,
самое насущное сберечь.

 

 

 

 

 

 

 

Занимайся делами и плачь, не дыша,
потому что дыхание дико.
Это знает в Аиде любая душа,
это знаешь и ты, Эвридика.

Не дыши, потому что надышишь себе
только ночь, только сумрак невнятный,
сквозь который проступят опять на судьбе
фонари и оконные пятна.

Потому что не адское пламя горит
и сжигает тебя до рассвета,
а привычный и местный вполне колорит –
электричество белого цвета,

то, чего не отдашь, то чего не отдам,
непростительный пафос прости мне,
разливая в стаканы Букет и Агдам,
словно метрику в греческом гимне.

 

 

 

 

 

 

1

КОЛОК

По утрам – перелётные стаи
и неясная горечь внутри.
Но вбиваются крепкие сваи,
сверхнадёжные сваи зари

в безнадёжную прелесть простора.
Значит, есть и заря и простор.
А иначе бы – без разговора –
взять ружьё, передёрнуть затвор,

словно русский похмельный помещик,
выпивающий Гамлет в степи,
описательной прозы подлещик,
говорившей ему "Потерпи.

Всё наладится, станет попроще,
просияет какой-нибудь свет
из-за этой вот чахленькой рощи,
из-за неба, которого нет".

 

 

2

СУМЕРКИ

Последние дни уходящего лета
похожи на дни уходящего года.
В них столько такого же – зимнего – света,
в них та же печаль, хоть другая погода.

Кончаются в сумерках ахи и охи,
и хочется спрятаться, хочется скрыться.
Последние дни уходящей эпохи,
старухи, вначале хотевшей корытца

 

 

3

СТЕПНОЕ

Может... А может быть, всё обойдётся?
Снова приникнет гортанная лира
к сладкой водице степного колодца
конскою мордой и ртом Велимира?

 

4

ЗА ГРАНЬЮ

За гранью... А что там – за гранью?
Огромный небесный шатёр,
бинты засыхают на ране,
негромко трепещет костёр?

Намного ведь лучше, чем дома,
чем воздухом – против шерсти,
спокойствие Тихого Дона
и Млечное русло Пути.

И всем нам, дошедшим до ручек,
по клавам стучавшим в ночи,
прозрачный кивнёт подпоручик –
"Теперь от души помолчим".

 

 

 

 

 

 

 

Акробаты, циркачи, атлеты,
те, которым умирать не в жилу,
те, которым солнечное лето
голову как следует вскружило,

"розовый период", трали-вали,
всё прошло, закончилось, в итоге
даже вы, друзья, поумирали,
нищие земные полубоги.

На трико под мышками потёки,
налицо тигриные повадки,
были вы прекрасны и жестоки,
и нежны, как дети и лошадки.

Высохли трава, деревья, краски,
с розовых кустов цветы опали,
облаков скользнули безопаски
по щекам небесным твёрже стали.

Выскользнуло время, словно мыло.
Всё, конец. Финита ля, короче.
И пошли вы розовым распылом
в чёрные небархатные ночи.

Осень пахнет ржавчиною влажной,
пахнет Ахерона красной глиной.
И летит над нею клин бумажный
музыки двусложной журавлиной.