Это было в первой моей жизни...
Наталия Кравченко (11/06/2024)
***
Это было в первой моей жизни.
А теперь живу я во второй.
(Хоть порой мне кажется — лишь свистни –
я прорву десятилетий строй).
И от этой жизни, где любила,
где с тобой вдвоём ещё идём,
отделить меня бы можно было
только хирургическим путём.
В первой жизни я была счастливой.
Я была любимой и женой.
Расцветала словно от полива
розою ажурной кружевной.
В первой жизни я была, как птица,
а теперь закрыты все пути.
Без тебя мне нечем защититься,
некуда и незачем идти.
В мире пусто, холодно и сыро.
Но живу, уныла и тиха,
и души зияющие дыры
закрываю кружевом стиха.
***
Ты вырвал меня с корнем
и шрам, как ножевой.
Ты вырвал меня с горем
и с радостью живой.
Из прежней тёплой жизни,
из прочного дупла,
и нету ненавистней
холодного угла.
Я за тобой, как хвостик
летела сквозь метель.
Ведь я к тебе не в гости,
а в общую постель.
Оборванная лямка,
отрезанная я.
Осталась только ямка,
где жизнь была моя.
***
Уходя, я зажжённое око
оставляю в своём дому,
чтобы не было так одиноко,
возвращаясь в ночь к никому.
Чтоб окошко бы светом чайным
всё врало бы душе о том,
что ты ждёшь меня, ставишь чайник
и обнимешь меня потом.
Как когда-то ты свет на кухне,
забывая, меня бесил,
так с тех пор он пускай не тухнет,
из последних светя мне сил.
Я приму твою эстафету,
как свечу из упавших рук.
Пусть весь мир заливает светом
моей лампы настольной круг.
И сейчас, когда нас опасность
стережёт среди всей земли,
я не дам очагу погаснуть,
что когда-то мы развели.
***
Шесть лет прошло уж, как тебя не стало,
но всюду только ты.
Я среди звёзд дорожку протоптала,
ища твои следы.
Я слышу, как ты любишь бессловесно,
касаешься лучом,
и бабочкой, и птицей поднебесной,
а смерть тут не причём.
Твои очки, закладки — всё на месте,
(а смерть – какой-то сбой).
Листаю книги, что когда-то вместе
читали мы с тобой.
Они теперь мне словно обереги,
рассеивая мглу...
и как с тобой мы ели чебуреки
на Вольской на углу…
Набоков не нашёл своей Лолиты
в том хоре голосов,
а мы с тобой теперь навеки слиты
и слышен мне твой зов.
И руки твои тянутся как реки,
чтобы меня обнять…
Я родилась, чтоб быть с тобой навеки,
и это не отнять.
***
Бокал слегка надтреснут,
но я его храню.
И наши дни воскреснут,
пробив годов броню,
когда, на счастье зарясь,
доверившись глотку,
губами прикасаюсь
к родному ободку.
Оранжевый в горошек
любимый твой бокал.
Как будто с неба сброшен
закрыть души прогал.
Да, не заполнить бездну.
Безмерна та печаль.
Но только мне известно,
как пил ты утром чай.
И трещинку былую,
где губ твоих был след,
как будто бы целую
через преграды лет.
***
Я съела яблоко в раю,
оно отравленное было,
и вот с тех пор, как будто сплю
и вижу сон, как я любила.
Живые по могилам спят,
а мёртвые проходят мимо,
над строчкой тонкою тупят
и множатся неутомимо.
А я учу души ликбез,
пишу судьбы кардиограмму.
Пришли мне молнию с небес
на строк скупые телеграммы.
Пуста, темна моя нора,
но есть подпитка и подсветка:
синицы теньканье с утра,
листву роняющая ветка.
И в опустевшее гнездо,
в своё надземное подполье
несу я каждый смех и вздох,
улыбки, смешанные с болью.
А после, переплавив в стих
в своей сердечной мясорубке,
его читаю для своих,
оставив на сердце зарубки.
И кажется, что я в раю,
и что тебя там догоняю,
когда я с небом говорю
и с вечностью чаи гоняю.
***
Сологуб ждал жену бессонно
и стелил на двоих по ночам,
накрывал стол на две персоны,
смерть старательно не замечал.
И пока лишь весною тело
не нашли полувмерзшее в лёд,
было всё, как она хотела,
перед тем, как сорваться в полёт.
Книга всё на той же странице
и свеча, чтоб ей было видней,
и воткнуты в вязанье спицы –
всё не тронуто, всё как при ней.
Он любил её после смерти
и кольцо на свой палец надел.
Так и надо, не верьте, не верьте,
у любимых другой там удел.
Я ложусь всё с того же краю,
не сминая подушек твоих,
и свой ужин разогреваю
по привычке порой на двоих.
И мне кажется, что, невидим,
ты не раз меня уже спас...
Если смерть мы в упор не видим –
она тоже не видит нас.
***
Я ещё отсутствую,
глаз не разлеплю...
Первое, что чувствую –
я тебя люблю.
Будет день с заботами,
путаницей дел,
радостью, что вот она –
близость душ и тел.
Это в жизни той ещё,
много лет назад…
Унесло сокровище
в занебесный сад.
Помаячил лучиком,
да и был таков.
Прячешься за тучками,
между облаков.
Выпадаешь дождиком,
как живой водой.
Звался раньше Додиком,
а теперь звездой.
Над балконом светишься,
жизнь мою храня…
Счастье, не отвертишься
больше от меня.
***
Я Всевышним была поцелуема,
я любила всему вопреки,
а потом, как с моста Поцелуева,
полетела в объятья реки.
Было счастье, что черпала ложками,
но не может быть небом земля.
Выставлялись цветы на окошко мне, –
их, как Плейшнер, не видела я.
Не боясь с роем звёзд хороводиться,
я дразнила богов как быков,
и они отомщали как водится,
сбросив вниз с грозовых облаков.
В строчек хворосте топятся горести.
Шмель на хмель, в огонёк – мотылёк,
а по свету на бешеной скорости
мчится жизни моей самотёк.
И подумаешь — может, и ну его,
этот тела постылый фастфуд,
оборвавшись с моста Поцелуева
в тихий омут, где черти живут.
Мне откроется многое, многое,
неземная глубин глубина...
И зажжёт свой ночник одинокая
над моим изголовьем луна.
***
По небу облако плыло,
как будто бы душа без тела,
как будто мёртвое крыло...
Куда оно не долетело?
Любимые, вы миражи.
Я без тебя тут издыхаю.
Звезда мигает и дрожит.
Алло, не слышу, связь плохая…
Звезда мигает и дрожит.
Алло, не слышу, связь плохая…
О свет мой, облако во мгле,
сквозь тучи чёрные пробейся,
от несвиданья на земле
до встречи скорой в поднебесье.
***
Эта истина очень проста.
Если некому вымолвить: «здравствуй»,
одиночество — не пустота.
Одиночество — это пространство.
Отступают шторма, маята,
уж в стакане воды не бушуя.
Не безлюдье и не немота,
одиночество — это бесшумье.
Можно жить всё равно что вдвоём,
охраняя от ветра огарок.
Не изъятие и не отъём,
одиночество — это подарок.
***
Ты высматривал мои окна
и высчитывал, где живу.
До сих пор во мне не умолкло
то не бывшее рандеву.
Надо мною любовь витала
и впитала всё, что вокруг,
и в стихах твоих трепетала,
а потом замолчала вдруг.
Божий замысел был неясен,
мне казалось, всё ни к чему.
И отправилось восвояси
чудо, принятым за чуму.
Восемь лет тебя нет на свете.
(Тот недуг заложил тротил).
Так меня тогда и не встретил,
хоть по тем же местам бродил.
Твои строки меня согрели.
Не держи на меня обид.
И родился-то ты в апреле,
25-го, как Давид.
***
Одно лишь слово нежное послать,
чтоб даже воздух рядом засветился,
и вот уж человека не узнать,
как будто бы он заново родился.
Не ждать, готовясь к лучшим временам, –
ни жизнь, ни смерть не терпит проволочку.
Как облачко, что пухом будет нам,
душа летит, прорвавши оболочку.
И я за всё тебя благодарю.
Любовь мой воздух и моё лекарство.
За каждый шаг к тебе по февралю,
за все мои блаженные мытарства.
О если бы любому ниспослать
такой любви счастливые этапы –
и вот уже планету не узнать, –
какой она бы стать могла тогда бы…
***
Жизнь на экране, в окне и во сне
мне заменила живую.
Но не понятно всё это весне,
что настаёт, торжествуя.
То, что привыкло скрываться в душе,
быть потаённым и личным,
то нараспашку теперь, неглиже,
жизнь захватила с поличным.
Мир, что из крови и плоти мясной,
музыка нежного сердца...
Очная ставка меж мной и весной,
мне уж не отпереться.
И не беда, что просрочен билет
в край, где прошедшее мило.
Нет у поэтов ни смерти, ни лет,
всё им любовь заменила.
***
Это не просто музыка –
вздох, навеянный сном:
ноты муската, мускуса
в воздухе неземном.
Это не просто облако –
полутона легли –
а очертанье облика,
узнанного вдали.
Это не просто дерево –
вслушайся, улови:
это души доверие,
шёпот самой любви.
Это не просто узники
пазлов, узлов, основ,
это пленники музыки,
книг и туманных слов.
***
В нашей стране удивительно холодно,
даже когда и тепло.
Не принимает душа моя Воланда,
глаз ледяное стекло.
Плачет поэзия скрипкою Ротшильда,
дождиком плачет с небес.
Сколько бы лет мною ни было прожито –
всё постигаю ликбез.
Боже, прости мне мои притязания, –
слов мельтешащих плотва...
Знаю, нужны для любви описания
только большие слова.
Боже, с Олимпа взгляни же участливо
и между строчек прочти...
Я, впрочем, даже бываю и счастлива.
Ну, может, только почти.
***
Когда бы я была нужна,
как я была б с тобой нежна,
но мне какого же рожна,
когда ты вот он.
И я варю тебе рагу,
его я не отдам врагу,
а лишь тебя я обреку
своим заботам.
Я ухожу в любви запой,
забыта Богом и толпой,
но лишь бы только не тобой,
всё остальное
переживу, приняв урок,
лишь ты бы жил в любой из строк
и был как в песне тот сурок
всегда со мною.
Всё в топку было – смех и плач,
сама себе и враг, и врач,
и счастье резвое, как мяч,
в слезах топила...
Не спросит Бог в краю ином,
грешна ли духом или сном,
а спросит он лишь об одном:
а ты любила?
Но если где-то впереди
к тебе мне станет не пройти,
и я почувствую, в груди
погас фонарик –
куплю себе, чтобы простить,
чтобы навеки отпустить,
чтоб научиться не грустить,
воздушный шарик.
***
Как царевна в сказке той, что спит, но
смерть уже дала обратный ход.
Столько счастья! Только вам не видно.
Просто угол зрения не тот.
Так тонки связующие нити –
лучики, пронзающие тьму...
Не нарушьте только, не спугните.
Не мешайте счастью моему.
У него причины вроде нету,
повод может быть ничтожно мал.
А оно согрело б и планету,
если бы никто не отнимал.
Мотылёк порхает во вселенной,
не заденьте пальцами пыльцу.
Не ломайте счастье об колено,
поднесите бережно к лицу.
И коснётся тайная отметка
как перстами розовой зари,
как цветами вспыхнувшая ветка
или как подсветка изнутри.
Будет небо радовать отливом
и луна выглядывать из тьмы.
Кто-то может сделать нас счастливым,
а кого-то можем сделать мы.
Иногда, однажды иль отчасти,
вспомнив, как мечту лелеял Грин...
Или просто так примерить счастье,
словно шляпку в зеркале витрин.
***
Любовь, рудимент, атавизм,
моё безнадёжное дело.
Вне разума, доз и харизм,
была лишь такой, как хотела.
Лишь тешилось это дитя,
хоть плакало тоже немало,
на бал над землёю летя,
сбегая, как золушка с бала.
Но всё же на россыпи тыкв,
на все тумаки и мытарства,
на вой у могильной плиты,
одно лишь скажу: благодарствуй.
Любовь, ты вне брендов и мод,
берёшь за живое нас снова.
Твой лепет, твой бред и бормот
дороже и выше, чем слово.
Все мудрости падают ниц
цепочкой рассыпанных мнений
пред трепетом губ и ресниц,
волшебных лица изменений.
Не рядом, но всё же вдвоём,
и в вечном заоблачном споре –
бессмертное счастье моё,
моё неизбывное горе.
***
Я так люблю, что высыхают слёзы,
что не боюсь Харонова весла.
Я так люблю, что расцветают розы
там, где трава сто лет уж не росла.
Чем дальше и темнее – тем виднее
мне этот свет одним цветным пятном.
Я так люблю, что ненависть бледнеет
и розовеет воздух за окном.
О пусть бы длилась эта божья милость,
не брошенная временем в костёр...
Я так люблю, как никому не снилось,
как сорок тысяч братьев и сестёр.
И солнце, подменённое луною,
с меня не сводит свой янтарный глаз…
Любовь ли это или паранойя,
но я сейчас так счастлива за нас.
***
По памяти волнам босой душой ступая,
я радуюсь стихам, как снегу и цветам,
и ими вас с земли, как с неба осыпаю,
почувствуйте себя не здесь уже, а там.
Под солнцем места нет, но я хожу под Богом,
боюсь и веселюсь, печалюсь и молюсь,
под месяцем кривым в пространстве однобоком,
где боком выйдет всё, за что не уцеплюсь.
Нет выхода, no choice, закрыты все таможни,
надежда умерла, чёрт выдал, Бог не спас.
Да, здесь нам жить нельзя, но находиться можно,
поскольку нет другой планеты про запас.
На свете счастья нет, оно внутри таится.
Стою ли у плиты иль вешаю бельё,
во мне стучит любовь, как бьёт крылами птица,
услышьте не слова – дыхание её.
И месяц в вышине, как путь земной мой, светел,
и есть над чем дрожать, шептать и ворожить.
Я поняла теперь, что стоило на свете
жизнь положить на то, чтобы её прожить.
***
Жизнь прошла, и остался лишь кончик
в неизвестном количестве лет.
Он протёрся до дыр и истончен.
Сквозь него пробивается свет.
Жизнь прошла, но остались нюансы.
Компоненты, детали, штрихи...
Листопада прощальные вальсы
или белые снега стихи.
Вековая деревьев усталость
и небесные птиц виражи...
Жизнь прошла, а сама я осталась.
Разве так не бывает, скажи?
Не оставь меня в вечном покое,
словно личную речь под замком.
Удержи меня беглой строкою,
тихим окликом, поздним звонком.
Жизнь идёт и идёт себе мимо,
позабыв меня в тёмном углу.
Но со мною тут всё, что любимо.
Всё, что может рассеивать мглу.
***
Наше одинокое свиданье
где-то за кулисами земли
будет вечно длиться в мирозданье,
потому что звёзды так легли.
Постепенно подводить к итогу,
оставляя нас без никого...
И стихи бегут по водостоку
раненого горла моего.
Страшен жизни неприглядный снимок,
этих черт не вынесет мольберт.
Но потом нам в вазочке для сливок
смерть преподнесётся на десерт.
Не к губам, а к сердцу поднесите
зеркало, оно вам не соврёт.
Языка любви своей носитель
не умрёт, я знаю наперёд.
Я прошу судьбу второго шанса.
В горле трепыхается комок.
Он в слезах моих перемешался,
за окном воробышком намок.
Боже, с твоим замыслом сличи нас...
Дождь идёт с небес наискосок.
Ничего, что жизнь не получилась.
Главное, что замысел высок.
Что любовь проносится как знамя,
потрясая всех до потрохов...
Продолженье следует за нами,
уходя на цыпочках стихов.
***
Пока сей мир я не покину –
жить как приходится вдове,
в постель ложиться как в могилу
и греться на твоей траве.
Но не хочу сгореть в золе я,
поскольку верю, что в земле
тебе там станет чуть теплее,
когда прильну к тебе во мгле.
Нас будут укрывать метели
и убаюкивать дожди.
Мои слова к тебе летели
и шелестели: подожди...
Я знаю, что ты непременно
их там по-своему прочтёшь.
Прости, что очень откровенно
и что всегда одно и то ж.
Как будто дождик монотонный
всегда о том, о чём болит…
Моя любовь к тебе бездонна
и не уместится меж плит.
Пробьётся по весне цветами,
зеленоглазою травой...
И станет Божьими устами,
любовью общей мировой.
***
Удержись, моя радость, и даже печаль,
удержись, удержись.
Ибо всё унесёт в несусветную даль
быстроногая жизнь.
Ты уходишь сквозь пальцы, водою в песок,
испарясь в небеса.
Не удержат бегущего наискосок
тормоза колеса.
Ты бежишь, всё тараня на встречном пути,
все сметая посты,
не удержат тебя сотни тысяч прости,
поцелуев мосты.
Моя радость, останься, остановись,
иль с собою возьми.
Но не видят глаза, устремлённые ввысь,
хоть ты ляжешь костьми.
Лист обронит иль птичье в ладони перо –
это знак с облаков.
Мне осталось смятенье, влезанье в нутро
и плетенье слогов.
До рассвета я лампу настольную жгу,
день немыслимо длю.
На живых и на тех, кто уже ни гу-гу,
я давно не делю.
Пусть бы миг этот чудный, что бел и пушист,
как компьютер, завис.
Мир – театр, так надо сыграть эту жизнь,
чтоб просили на бис!
Последние публикации:
Публичная профессия (15) –
(03/12/2024)
Публичная профессия (15) –
(13/11/2024)
Публичная профессия (14) –
(07/11/2024)
Публичная профессия (13) –
(29/10/2024)
Публичная профессия (12) –
(24/10/2024)
Публичная профессия (11) –
(18/10/2024)
Публичная профессия (10) –
(09/10/2024)
Публичная профессия (9) –
(06/10/2024)
Публичная профессия (8) –
(01/10/2024)
Публичная профессия (7) –
(24/09/2024)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
