Грачи прилетят
Владислав Пеньков (28/11/2018)
Грачи прилетят
Хромота и зевота.
Позевай, помолчи.
А весною работа –
прилетели грачи,
и обрушились, словно
(укради, спастерначь)...
Нет, не то! Уголовный
распрокудинский плач.
И без всяких прикрасы,
на одной красоте,
понимает Саврасов –
это самые те,
эти самые ноты
этой самой судьбы –
от гулянки до рвоты,
от любви до пальбы.
И с того, что по ляжкам
пот холодный течёт,
с небольшою натяжкой
начинаешь отсчёт
колоколен и вышек,
деревенек и зон,
и сезонов одышек.
И – дыханья сезон.
Не дойти до крылечка,
не взойти на крыльцо.
Только ветер и свечка.
Только мрак и лицо.
Фрейлахс 26 ноября
Н. П.
Это не я сказал,
это не ты сказала,
это твоим глазам
снится ресница-жало.
Если бы мы могли
вырвать его из нас.
Белый Покров на Нерли,
солнечный белый час.
Нерль из грудей течёт,
облако – по реке.
Клезмер в Одессе пьёт
это же в кабаке.
Словно похожий вид,
словно звучит псалом,
словно пастух Давид
царствует за столом.
Птица белее в траве,
словно любовь, бела.
У неё в голове –
медные колокола.
Клезмер в Одессе спит,
видит во сне, что он –
царь и пастух Давид –
слышит какой-то звон.
26. 11. 2018
Вифлеемская звезда
Наташе
Небо, небо, ты тише, чем птица,
потому что ты не навсегда.
Но – ответчица, а не истица –
Вифлеемская светит звезда.
А ещё нам поэзия светит
и больничная наша тоска.
Но горит, Что горит, и ответит,
Что горит – за судьбу волоска,
на судьбу колоска и былинки.
А пока что – до неба пешком
по обычаю и по старинке,
без мешка, если даже с мешком.
И не просто пешком, а босыми –
тёплый снег вифлеемский готов
прикоснуться к мозолям и к стыни
и ступней обнажённых и ртов.
Тристан и Изольда
Хоть это не ночь, и не светит звезда,
хоть "здравствуй" не сможет она мне сказать,
хоть женщину эту уже навсегда,
но этой пластинке нельзя доиграть.
Никто не запомнил – зачем и почём
играла пластинка, лоснился паркет,
и даже не зная, что он обречён,
в квартире стоял электрический свет.
Стоял, прислонившись к дверям и стене,
порой прислонялся к причёскам и ртам,
к другой стороне, утонувшей стране.
Я тоже ведь мёртвый! Зачем я не там?
Зачем, почему ночевали потом,
лежали в постели, боясь шевельнуть
рукою, ногою, налившимся ртом,
боясь быть как все, кое-как, как-нибудь.
Долго куришь
Р. Г.
Старый город, домишки и башни,
торфяная слащавая гарь.
Просыпаешься ночью от кашля –
рановато ты начал, звонарь!
Впрочем, нету такого закона,
чтоб ничем не платить за жильё
по соседству со строчками Донна
и азовских степей ковылём.
Сорок девять не мало, а много!
А когда-то ведь выпала честь –
горожанину из Таганрога –
две четвёрки, которых не счесть.
Долго пьёшь – не напиться из кружки.
Долго куришь. И вот – за плечом
встанет музыка в виде подружки
с разводным и Пиерским ключом.
Наше
О. Б-кой
Я читал тебя и плакал.
Господи, зачем
колокольчиком прозвякал
месяц-Вифлеем?
За окном моим косматы
гривы облаков.
За окном шестой палаты –
лица стариков.
А в шестой палате пусто –
только скрип доски,
только вонь гнилой капусты
и больной тоски.
Только бродит кто-то ночью,
кто-то – по утрам,
кто-то ставит многоточье,
весит пару грамм.
И на старые ступени
(вход во флигелёк)
старый-старый куст сирени
ветками прилёг.
Я тебе пишу об этом,
сам не зная – нах?
Потому ль, что быть поэтом –
это быть в слезах?
Ну а что поэту ближе,
чем январский день,
запах призраков из книжек,
белая сирень?
Мой одинокий друг
Ни Богу, ни брату, ни сыну,
ни Августу, ни ноябрю
о том, что дотлею и сгину,
не жалуюсь-не говорю.
А только – простору и ветру,
в просторе создавшему брешь.
А нищему в шляпе из фетра
скажу – "Напоследок поешь!
Вот спелая гроздь винограда,
вот хлеба и сыра кусок.
Вот смотрит с балкона отрада,
и смотрит не наискосок.
Она – дорогая актриса,
и нету такого вина
в харчевнях родного Тифлиса,
какого не стоит она.
Но ласки её – суеверье.
Ты с нею не ляжешь в кровать.
Одни лишь глазастые звери
придут, чтоб тебя провожать.
Коровы с глазами пророков,
ослята с глазами Христа.
И ты не умрёшь одиноко, –
тебе говорю неспроста.
Начнутся гроза и рассветы,
начнутся закат и метель,
и лозы обоих Заветов
тебе приготовят постель
из самого лёгкого пуха,
из самых пронзительных слёз,
из самого дикого слуха
про площадь цветущую роз".
Для света и слова
Спасибо, родная, спасибо,
что кровь листопадом промокла,
что сердце – и голод, и глыба,
и роза, и ржавые стёкла.
За то, что закатною розой,
за то, что закатною ржавью,
за то, что стихами и прозой
уже ничего не поправлю.
За то, что бывает так пусто,
темно, беспредельно, и ново,
и чёрная музыка Пруста –
приёмник для света и слова.
Словно девочка
Не пойму, что это значит
(разве кто-нибудь поймёт?) –
сквознячок поёт и плачет,
тихо дудочка поёт.
Что-то есть такое в мире,
заменяющее мир –
запах извести в сортире,
свет за окнами квартир.
Бесконечность это что ли?
Что ли нежность навсегда?
В глубине венозных штолен
есть хрустальная вода.
Есть такое не такое –
зубы ломит, смерти нет,
поцелуя и покоя
и грозы подземной – свет,
словно молния приходит,
и уходит в глубину,
словно девочка подходит
ночью к тёмному окну.
Последние публикации:
Мне дано уменье умирать –
(01/09/2021)
Жена –
(17/08/2020)
Весь этот джаз –
(07/08/2020)
Аделфи –
(23/07/2020)
Ветер –
(01/07/2020)
Рождение трагедии из весеннего вечера –
(01/06/2020)
Ласковый май вечности –
(11/05/2020)
Прощай, красавица! –
(16/04/2020)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
