Поэзия

 

* * *

Капли из-под крана

исполняют марш.

В молодости крал я

булочки и фарш.

 

Порваны обои,

книги на полу.

Не переживаю,

я пою.

 

Все, к чему стремился,

то и получил.

Я не отрешился

- я решил.

 

 

 

 

 

* * *

Шел отряд по берегу
и пришел ко мне.
И сказал: Запомни эти звезды,
видишь это все в последний раз.

 

Тридцать три царевны,
дядька и стакан,
Помню я Манхэттен,
помню Абакан.

Или вот сегодня
по пути в собес
лед реки запомнил,
и запомнил без.

Болтики, шурупы,
или, там, в четверг
не забуду глупый
фейерверк.

Мне отряд доверил
помнить ерунду.
Высокие, главные,
ду-ду-ду.

Где б теперь ты не был,
- чей-то шум в башке.
Оглянись на небо
на-лег-ке.

В вечернем супермаркете
ты пустися в пляс.
Потому что видишь это
ты в последний раз.

 

 

 

 

 

* * *

Я утратил последовательность зрад,
мне не платят субсидию веры.
Я пакета кефира несчастный солдат,
я – скульптура дворовой фанеры.

 

На меня осуществляют наброс
и с меня обтекают офшоры.
Это я с Бондаренкой целуюсь взасос
и скачу с Януковичем в горы.

 

Это солнце блестит во дворе на снегу,
потому что Семенченко – сука,
а на крышах дымки заплетают серьгу
и втыкают в небесное ухо.

 

Сам себе волонтер, не порежь, не нагни,
и пейзаж вокруг – в бритвенной пенке.
Там вдали за рекой зажигались огни -
то ямщик встретил взвод Тимошенки.

 

Фейерверками фейков правда горит, -
Фредди Крюгер ее охраняет.
И качели поскрипывают. И магнит,
лунный месяц, сияет, сияет.

 

 

 

 

 

* * *

На дорогу вышел фейк,
у него в кармане ножик,
запасной эксперт без ножек,
активист и кофе-брейк.

 

Шел навстречу избиратель,
три ноги, без головы,
грудь отверстая, совы
клюв на лбу и черный шпатель.

Так сошлися в середине
чуть кремнистого пути.
Месяц новенький блестит.
Ночь морозная. Пустыня.

Никому не расскажу
их партийную программу.
Это тайна. Я вам тайну
ни за что не расскажу.

 

 

 

 

 

* * *

Я с Трампом пил трехглавый нооскоп,
меня сенат изгнал из ку-клукс-клана,
мной брезговал закусывать циклоп
и для меня Мугабе встал с дивана.

 

Со мною кровью мазаны клопы,
надеждою и верой – Макьявелли.
Я тыльной стороной своей стопы
играю Шнитке на виолончели.

Я подменял анализы мочи,
смешно сказать, на том Суде, на Страшном.
Передо мною, правда, – все молчи,
и Тора, и Рогозин, и "Две башни".

- Бог знает, что себе бормочешь,
Ища очки или ключи.

 

 

 

 

 

* * *

В небесах чудной страны
жил архангел Хоть Бы Хны.
Он парил над белым снегом
на четыре стороны.

Приходил к нему лечиться
не олень и не волчица.
Да никто не приходил.
Даже не было Жар-птицы.

Я не знаю, как так сталось,
снежна пыль заволновалась,
и возникло это все:
НДС и колесо.

Хоть Бы Хны витал кругами,
Цокотуху и цунами
сделал он из снежной пыли.
И меня в большой панаме.

У меня есть юрлицо,
но оно заподлицо
в желтой рамочке багета
с государством как отцом.

Я един во всех трех лицах:
я как юр, и я как птица,
я как сам себе отец,
вот такая небылица.

 

 

 

 

 

* * *

Это верлибр, – я сказал подполковнику.
Не сказал я, конечно, я сам не знал.
Это было давно, в одна тысяча девятьсот
восемьдесят четвертом.
Я зашел в обитый ворованным двп кабинет
и попросил его отправить меня в Афган.
Комбат был алкаш – в будущем,
довольно молодой для комбата – в настоящем,
в окно разорялось солнце и пыль с плаца. 
За деревянным забором – болото.
Теплый стан, сейчас, кстати. Как там он, стан.
Комбат уставился на меня –
у него бывали припадки, когда выпьет.
Мог бы убить одним ударом,
вырывал косяки дверей с мясом.
Но говорили, что жена красива,
и это временно его спасало.
Тебе жить надоело? – спросил меня он.
И я постеснялся сказать, что "да".
Если б вдруг, то я запросто мог бы 
стать чем-то вроде бойцов на Донбассе,
на широтах иных, правда.
И в окно разорялось бы солнце и пыль,
а за забором – болото.
Но не стал я бойцом. Потому что
даже пьяный комбат был в те годы трезв, - 
пил и никак не мог он напиться.
Так я и не убил никого лично
и узнал, что такое верлибр.
Мне просто повезло.