Поэзия

 

 

 

 

* * *

С реальностью пределы компромисса

испытывая, выходя на люди

с плакатом на груди «Долой мантиссы!»

и разве что верхом не на верблюде,

 

что можешь противопоставить кроме рифмы,

оксюморона (Брадис) «целой части»

– живым, на службу прущим логарифмам,

влачащим за собой хвосты несчастий?

 

– Нет. Ничего. Не можешь. Противопоставить.

 

 

 

 

 

 

Как видишь, даже социальность

предполагает, как уступку, нам

день тишины в предвыборном бедламе.

Природе уступая, спит Навальный,

 

И Порошенко спит, и прикорнул Бандера.
Игрушки спят, усталые детишки

сопят в две дырки, ткнувши носом в книжки,
и спит уставший караул фанерный.

 

Паллиативом между днем и ночью — насморк

ведет желтеющую, падшую войну
за право представлять морозную страну

на тех полях, которыми не Бисмарк
 

управляет, не УПА в окопах, не слеза

заведует хозчастью бренных дней,

не Робин Гуд, не Фродо-Берендей,

а — так, какой-то чех с фамилией Замза.

 

Все потому, что мы неправильно молились:

предполагали качественно, быстро лечь в затон.

А глядь — как раз-таки не умерли, живем.

И на биллборды нашей жизни вылез

какой-то клоун запредельный, черт.

И вместо жизни – тянется биллборд.

Неиссякаемая театральность морока

влечет занять места подальше, на галерке.

 

Но в этом тоже — поза и картина,

разрушенные, как Пантикапей.

Я здесь, я здесь под дыркой у дверей,

что нос пробил твой, деревянный, Буратино!

 

 

 

 

* * *

Переулок бандита Степана,

что на рынок рулит по субботам,

рассказал мне про Гдетотама

и борьбу его с братом Когдатом.

 

Вместе жили братья, сосали

с одного сосца у волчицы-

НиземлиНиводыНилесами.

Только дух витал безъяицый.

 

Но восстал их дядька Однаждый,

неизвестно откуда проник он

(где-то здесь это было, где каждый

выходной я хожу на рынок).

 

Отвалились братья от груди,

по усам стекли переулки,

над башкою застыли в студень

помертвелой волчицы булки.

 

Укусил Гдетотам голодный

за ключицу брата Когдата,

и ударил Когдат в морду,

и посыпались зубы-Кудаты.

 

Уносились ошметки драки,

по пути создавая место.

Гдетотам основал собаку,

а Когдат придумал невесту.

 

Разожглись звездами оклочья,

междуречья легли, как струны,

и играют на них Междупрочья,

наслаждаясь городом Сумы.

 

Этих девушек было девять,

и поют они без генплана.
Под ногою хрустит щебеть

и заборы шумят океаном.

 

Переулок Разина Степки

рассказал мне историю эту,

когда шел покупать я селедку

для субботнего винегрета.

 

 

 

 

 

* * *

Клио распускается листовками на столбах,
сочится телепередачами,
– желтая весна выборов.
Невидимое древо с побегами отовсюду.
Никто не умирает от любви!
Но многие – в ветвях Клио.
Такие пустяки, что стыдно быть выспренним.
Клио – грибница пустяков.
Стройности метра не дождешься
на ветру.
В ногах у Неизвестного.

 

 

* * *

 

Платаны во Франции – вроде у нас ольха.
Поля у них, как разноцветный паззл.
Для них – нормальный чел, а у нас – шлимазл.
Старые церкви это – сыр с плесенью мха.

 

Если закрыть глаза, земля поплывет
из-под уставших во время ходьбы ног.
Ноги, как учат хасиды и их бог,
важнее, чем голова и на ней рот.

Чайка на крыше – как на заборе петух.
Над черепицей Ярило почти потух.
Тунгусы пасут оленей на небесах.

Черная мамба Африки падает вниз.
Планета кренится к Полярной, она – карниз.
Неслышной пятою шествует Машиах.