Комментарий | 0

Райнер Мария Рильке. Избранные стихотворения (7)

 
 
 
Рильке – поэт нюансов. Поэтическая ткань его стихотворений чрезвычайно плотна. Буквально каждое слово занимает свое место не просто так, а с целью повернуть излагаемую концепцию человеческого бытия новой гранью, подсмотренной поэтом в жизни. Вместе с тем, в «Новых стихотворениях» нет той назойливой философичности и клишированной «надмирности», что проявляют себя во многих переводах поэзии Рильке на русский язык. В «Новых стихотворениях» Рильке пишет о вещах, переполняющих современный мир, и о психологии людей, этими вещами пользующихся. Пишет о природе вещей и глубинных принципах, которые лежат в основе человеческого поведения. Пишет о внутреннем мире не только человека, но и вещи, как бы раскрывая изнутри сердцевину происходящего с нами и всем, что нас окружает. Еще раз скажу, что переводить стоит не слова, а образы, которые, в отличие от слов, у Рильке довольно прозрачны.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Сестры
 
Тот же в них потенциал, а все же
за плечами разные пути.
Будто впрямь в одном пространстве может
время с разной скоростью идти.
 
Каждая из них сестру-близняшку
поддержать пытается, но зря,
ведь и та не сделает промашку:
кровь – одна, короче говоря.
 
Вот они вдвоем в аллеях сада:
каждая ведома, но ведет
под руку сестру – такого ж склада
обе-две, да только шаг не тот.
 
 
 
 
Фортепианный этюд
 
Жужжащий зной. И свежее белье,
под модным платьем лишь сбивало с толку,
Этюд был труден. Втихомолку
к реальности тянулась плоть ее.
 
Вот выучит, окажется по ту
неведомую сторону, что где-то
неподалеку. День в истоме. Лето.
Соседний парк блаженствовал в цвету.
 
Открыв окно, себе сказала: «Пуст
без книги день!» Скучать имея свойство,
жасмин вдохнула и, придя в расстройство,
презреньем обдала духмяный куст.
 
 
 
 
Взгляд на розы изнутри
 
Внутреннему альтернатива
где? Впрямь ли, мягче льна,
боль утолит, на диво
легкая ткань? Игриво,
высветив глубь до дна,
в чашу роз окунется солнце каких небес?
Жребий – свобода, солнце,
а не прожить им без
этой руки дрожащей, жаждущей расплескать
сущую благодать...
Сами они едва
сдерживаются, чтоб не
выплеснуть все вовне,
в дни, полной чашей казавшиеся сперва.
Розы припрячет лето,
сузив былой размах
вплоть до размеров комнаты этой,
что затерялась в снах.
 
 
 
 
Посторонний
 
Не терпел, когда из уст зазнобы,
утомляя, сыпались вопросы.
Он – подруг, они ли парня с носом
оставляли, но привык он, чтобы
 
ночь любви венчал ночлег в дороге.
Он без сна их проводил в итоге,
эти удивительные ночи!
Так сияло звезд сосредоточье,
словно в битву вдруг вступили боги.
 
А порой луна меж звезд-соседок
к деревням вела его – и чарку,
как трофей, вручала напоследок.
Или он на миг в господском парке
прикорнуть готов был на скамейке,
даже зная, что поди сумей-ка
щель найти, где места нет заботам,
и за каждым новым поворотом
ждут поля, мосты, дороги... Дальше –
только город, где довольно фальши.
 
И всегда отсутствие привязки
к славе, к месту, ко всему, что мило,
для него важнее счастья было.
И лишь воду из колодцев стылых,
ставя на булыжный край бадью,
пил взахлеб, как собственность свою.
 
 
 
 
На подъезде
 
Чем вызван брички поворот лихой?
Не видом ли барочных изваяний –
тех ангелков, чей спектр воспоминаний
украсил колокольчик луговой?
 
Огромный парк, вобрав в себя возок
приезжим дал проехать по аллее,
хотя теснил и обступал все злее,
и вдруг оставил, словно изнемог.
 
Вдоль длинного фасада на рысях
промчалась бричка, словно бы по знаку
стеклянной двери, обнажившей вход.
 
А после сразу встала. И собаку
как ветром выдуло на первый план, вперед,
к пролету лестницы, на мрамор плоских плах.
 
 
 
 
Солнечные часы
 
В том саду, где редок птичий гомон,
где сырая гниль приходит в ужас,
если капли, вниз сорваться тужась,
слушают, стучит ли дождь о гномон,
что, над майораном и кинзой
возвышаясь, мерит летний зной
 
тенью удлиненной, – лишь порой
«флорентинка» некой важной дамы,
за которой паж спешит упрямо,
бросит тень на весь цифирный строй.
 
В редкий день покров листвы могучей
пробивает ливень неминучий,
в ступор циферблат вводя;
и тогда беседки назначенье
будет в том, чтоб взять на попеченье
время в паузе дождя.
 
 
 
 
Опиумный мак
 
Есть сон-цветок, что дружит с вечным Злом.
Он зеркало перед тобой поставит,
и ты любовь свою увидишь въяве
податливой и юной, как в былом.
 
Но посмотри: меняются личины,
мечта спешит взобраться на котурны;
зеленый стебель – тонкий, гибкий, длинный –
лелеет семя в чем-то вроде урны,
 
хранящейся внутри бутона, в чаше
из лепестков. Но чуда ждать не стоит:
они – у гроба, стало быть, не краше,
и льнут к сосуду с опийным настоем.
 
 
 
 
Пес
 
Его пространство соткано из троп,
а мир над ним безудержно изменчив.
Но будет час, когда упрямый лоб
уткнется в нечто. Робок и застенчив,
 
пёс смотрит, тщетно силясь совместить
картинку и действительность. Он будто
в сомненьях пребывает: тем ли быть,
кем раньше был, или побыть в минутной
 
в картине мира? Силясь удержать
то в памяти, что он почти постиг,
с чем вроде согласился, в тот же миг
пёс понимает, что пора бежать.
 
 
 
 
Сердоликовый скарабей
 
Тут не звезд сияющие лики,
но умом не схватишь, хоть убей,
что за тайна скрыта в сердолике.
Если перед нами скарабей,
 
почему в нем столько окоема,
соразмерного душе твоей?
Распознай по знакам незнакомым,
почему стал ближе и родней
 
тот предел, чье имя – бесконечность.
Всех собратьев этого жука
в каменную плоть вдавила Вечность,
чтобы их баюкали века.
 
 
 
 
Будда в славе
 
Стержень стержней – он, всех истин храм,
тот миндаль, что сам себе утеха,
даже звезды для него – лишь веха
на пути, и этот путь – он сам.
 
Славься, Будда! Ничего вовне
для тебя не значимо. Ты – семя
в мякоти плода, чей сок все время
копится под солнцем в вышине.
 
Не одно, а много солнц горит,
грея плод, чья кожура – обитель
Будды в славе. Он же – прародитель
тьмы, что и без солнц творит.

 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка