Византия
Владислав Пеньков (02/07/2019)
Византия
Я спою о византийских жёнах.
От дождя все улицы распёрло,
пальцы византийских прокажённых
обхватили утреннее горло.
Не о жёнах надо бы. Но всё же!
Лишь они с утра достойны песен.
А пятнистый этот, с гнойной кожей,
мне пока ещё не интересен.
Вот когда пойдёт слепой – на ощупь,
гнусным голоском просить монету,
обдавая сладкой вонью площадь,
может быть, тогда спою об этом.
Задрожит мой голос, что у птицы,
а пока не о себе – о том, как
смотрят мимо, опустив ресницы,
тёплый хлеб кладут в мою котомку.
И уходят быстро. Так, что пятки
их сверкают, звякает монисто,
словно хуже нету этой взятки
из ладони розовой и чистой.
Джентльмены фортуны
Е. Ч.
Когда ты где-то рядом,
тогда я где-то дома.
Лечу болезни ядом
и выпиваю рому.
Мы вспоминаем Флинта,
мы вспоминаем реи,
и пьём – за пинтой пинту,
и лыбимся добрее.
Всё небо в белом тесте
и розовом ажуре.
Мы выпиваем вместе,
и лампа в абажуре.
Вопит котяра лешим,
как только можно в марте.
.........................
А порт, где я повешен,
как язвочка на карте.
Оперетта
У меня гудят гобои
Иоганна-старика.
У меня желты обои
от плохого табака.
Это истина простая –
за моим поёт окном
воробьёв горластых стая
об одном да об одном,
что и впредь гобоям мучить
в сердце тёплую тоску,
что текут по небу тучи,
а стекают по виску
каплей крови при Вердене,
там – на Первой Мировой.
Боже, как прекрасно в Вене
опереточной весной.
Штраус ходит по бульвару,
опираясь на смычок,
хочет славы и навару,
хочет счастья, дурачок.
Ремейк
Вот ночь миновала, вот утро пришло, –
пою, как бессонный акын.
И холод сшивает норд-веста иглой
деревья моих палестин.
Сшибаясь друг с другом, ветвями – с тоской,
гудят за окошком они.
Рассвет загорелся – треух воровской,
и вспыхнули в окнах огни.
Напрасно стараться – потом и сейчас.
Напрасно в глаза мне глядеть.
Погас я, как спичка, как свечка, погас,
и это мне некуда деть.
Вот, бритвой играя, прохожий идёт.
Скажу я – Рогожин, привет!
А он рассмеётся – Привет, идиот!
И бритвой помашет в ответ.
Скользнёт по металлу горячая кровь,
и дальше пойдёт человек,
и будет он весело петь про любовь,
как весь девятнадцатый век.
Колокол
Наплевав, что я – дурак,
завтра утром солнце встанет.
И закурит натощак
мой сосед – печальный Гамлет.
Выйдет покурить во двор,
скажет тихо – Вай! Как странно.
Летом пахнет Эльсинор
розоватым Ереваном.
Может быть, я не умру.
Доживу до возвращенья –
двор, чинары на ветру,
прегрешений отпущенье.
Уильям, добрый бог Уильям,
пусть над рощей в Эльсиноре,
нам звонит армянский храм
в ежедневном счастье-горе.
Колокольный звон, как свет,
только горнее и дольней,
как сказал один поэт
об английской колокольне.
Древний бог
За день городок жару накопит,
вечером – цикадами вернёт
тот стакан, что мною был не допит,
тот стакан, где сумерки и мёд.
Скрип арбы, и горная дорога
в городок, откуда близко мне
до того серебряного бога,
что обосновался на луне,
поливая светом-тишиною
белого прозрачного вина
всю усталость нашу под луною.
Вот такая здесь висит луна –
щит с изображением гуляки –
бога виноделен и гуляк.
И глядят туда его собаки –
есть такие среди всех собак.
Подымают ласковые морды,
тычут в небо влажные носы.
На луне – подвыпивший и гордый –
поправляет бог себе усы.
Льёт на радость, значит – занят делом.
И хотите, дам один совет –
чем вино на лунном свете белом
ничего на свете слаще нет.
Птицевед
Наташе
-1-
Я еду на ярмарку. Выпал снежок.
Скрипит под колёсами лёд голубой.
А где-то в лесу напевает рожок –
"Давно мы не виделись, фея, с тобой!"
Давно он засох, тот венок из травы –
из синей травы и ночной глубины,
из чёрной травы и ночной синевы,
из вздохов и вскриков твоей тишины.
По Англии еду и в толк не возьму –
вокруг лишь одна незнакомая речь.
И словно мой разум в каком-то дыму,
и словно бы разума мне не сберечь.
Какой-то мужик, над столом наклонясь,
царапает буквы чужие о том,
как двое вступили в любовную связь,
как ты мне шептала и сердцем и ртом
про то, что рубашка на мне из травы,
из синей травы и ночной глубины,
из чёрной травы и ночной синевы,
из вздохов и вскриков твоей тишины.
По-русски он пишет? Рожок! Где рожок?
Какая-то песня степная, звуча,
рассыпана белой волною, дружок,
по милым твоим, по британским плечам.
Лошадка бежит и возок дребезжит,
и волчьи глаза просверкали с небес,
огромная степь, как подруга, лежит,
и где он? и где он, мой Шервудский Лес?
Мне так непривычно. А этот толстяк
всё пишет и пишет, и пишет про нас.
И красные звёзды над нами висят
огромною волчьей вселенною глаз.
-2-
Рано выходили из порта мы.
Флаг повис, как тряпка, над кормой.
Я ушёл искать объятий дамы –
нежной и подводно-голубой.
Я её найду в морях столь дальних,
что не снилось вам, не снилось мне,
среди тёмных зарослей печальных,
на печальной чёрной глубине.
Проплывут, мерцая, злые рыбы,
пучащие сферы жутких глаз,
а над нами волны, словно глыбы,
и звезды тропической алмаз.
Проплывёт на лодке краснокожий,
за борт бросит сети в глубину.
Что ты знаешь, лондонский прохожий,
про беду, в которой утону.
Что ты знаешь? Это будет блеском!
Пенье труб и губы так близки.
В счастье – ослепительном и резком –
обретают гибель моряки.
И звучат туземные напевы,
и волны пружинится хребет.
Смерти нет, а есть подводной девы
голубой и сладкий страшный свет.
-3-
Все чудесные голуби мира,
все цветы – одуванчики, маки,
все оттенки дневного эфира,
все скулящие ночью собаки,
все Шалтаи, все Кролики, блики,
все вишнёвые косточки детства.
Каждый вдох – это подвиг великий.
Каждый вздох – в направленье соседства
с Королевой и казнью Валета.
Дай мне руку, Алиса! Скорее!
Синеву уходящего лета
детским потом ладошка согреет.
Каждый миг – непрерывен и сладок.
Если б только дышалось полегче.
Что с тобою Алиса? Припадок?
Ты ведь видела странные вещи.
Тонкий голос врывается в уши.
Словно в детстве, под веками – странный
есть клочок Зазеркалья и суши,
неотмирный, но не иностранный.
Пыль ложится на крыши и руки.
Летний день как прощание с веком.
Я уже не заплачу от скуки.
Я тоскую. Я стал человеком.
Все деревья, все сказки их веток,
тонкий голос, поющий оттуда.
Сказка. Лето. Деление клеток.
Вечера. Ожидание чуда.
-4-
Много и горя и горечи,
много печалей и бед.
Но ведь на тысячу сволочи
есть и один птицевед.
Знает скворца он и сокола,
и без труда отличит
тахикардию от около
сердца скворец верещит.
Птицы Америк и Азии
в душу влетают, крича.
Не в мировом безобразии,
а у него на плечах
сойка и чибис со славкою,
голубь, синица и дрозд.
А над сиренью и лавкою
первые капельки звёзд.
Словно в раю, словно горькое
не потечёт из-под век,
словно зачитанным Лоркою
ветер играет в траве.
-5-
Грабитель Иоганн
Я знаю откуда всё это –
мне кажется, это дорога,
ты вышел туда до рассвета,
ограбить Всевышнего Бога.
И вытряхнет Он из карманов
и тихую речку, и небо,
и нежность германских туманов,
и запах полыни и хлеба.
Уйдёт Он, как прежде богатый,
а ты возвращаешься вором –
с прелюдией или токкатой,
Вселенной, исполненной хором.
El Condor Pasa
Кто о чём, а я о птичьем.
Жизнь прекрасна и легка.
Видишь ты, с каким величьем
проплывают облака.
Видишь, кондор проплывает,
флейты тихие поют.
Да, по-всякому бывает –
то обнимут, то убьют.
Только в синем небе птица –
всех свободнее она
этой птицы заграница,
эта дальняя страна.
Жизнь прекрасна. Клёкот птичий.
Ты о главном не забудь.
Как своих подружек кличет
кондор, клюв вонзая в грудь.
Одесская песенка художника
Наташе
Художник рисует настурцию.
Художник рисует натурщицу –
на ней рубашонка из Турции,
глаза её – тоже из Турции.
А чайки волну раскачали,
и волны качаются бешено.
И солнце твоё янычарами
за рёбра на небо повешено.
И музыка вроде советская,
и нежность как будто приятная.
Рубашка цветная турецкая
цветёт, словно маками, пятнами.
И хочется смерти у берега,
и хочется гибнуть по полному,
тонуть без усилий, без пеленга
накрыться солёными волнами.
И тихая музыка вечера
сощурилась нежными веками.
И может, уже с человечиной
торгуют везде чебуреками.
Волчата
Наташе
Ясные ночи, зори, и
выпивки столько-то грамм.
В солнечном лепрозории
место нашлось и нам.
Вырваться не пытаемся.
Милая, перестань.
Мы хорошо питаемся,
видим в окно Бретань.
Чайки и верезг чаячий,
скрип башмаков по песку,
вечер, нам обещающий
сладость свою – тоску.
Ну, а что люди крестятся,
глядя из-под чепцов...
Белый рубец полумесяца
портит моё лицо.
Вот и глядит Арморика
искоса при луне
на лепрозорий дворика,
таллинского вполне.
Ходят крестьянки парами,
крестятся и молчат.
Смотрит Бретань гагарами
на пожилых волчат.
Лунный ветер
Наташе
Тебе спокойно и спокойно мне.
Луна сияет над тобой и мною.
Мы эту ночь проводим при луне.
Мы эту ночь проводим под луною.
А если мы сейчас пойдём туда –
по морю, в облака, по звёздной пыли,
то заночуем в лунных городах,
которые мы знали, но забыли.
И от ворот к вратам переходя,
будя их стражу, заходя в харчевни,
всё, что мы вспомним – это гул дождя,
земной, прощальный, голубой, вечерний.
Закажем кружку пива на двоих,
и будем пить, прислушиваясь к вою,
покуда лунный ветер не затих,
засыпав нас песками с головою.
Последние публикации:
Мне дано уменье умирать –
(01/09/2021)
Жена –
(17/08/2020)
Весь этот джаз –
(07/08/2020)
Аделфи –
(23/07/2020)
Ветер –
(01/07/2020)
Рождение трагедии из весеннего вечера –
(01/06/2020)
Ласковый май вечности –
(11/05/2020)
Прощай, красавица! –
(16/04/2020)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
