Проза

 

Гимар, как всегда, плотно позавтракал, с удовольствием доев вчерашние блины собственного приготовления, подогретый пирожок с мясом и несколько твороженников с вишневым вареньем. Арзуль остановилась на твороге со сметаной и говяжей сосиске, через силу закусывая холодным подтвердевшим ломтем лепешки – вполне достаточная пищевая подстилка для защиты желудочных стенок от предстоявшего наплыва утренней порции лекарств.

                Солнечные лучи все настойчивее пробивались через мелкие пробелы в ухоженном винограднике над узкой прямоугольной площадкой двора вдоль дома, тянувшейся от ворот до небольшого садика с несколькими кустами роз на газоне, свежепокрашенным белым краном, чей нос был бесконечно растянут вставленным в него и расползшимся по газону кремовым шлангом. Нетерпеливое солнце, казалось, опережало естественное течение времени, выхлестывая и как-то очень уж быстро выжигая, словно его самого нарочно подогревали, распрямляющую душу утреннюю прохладу, ради которой, собственно, Арзуль и Гимар вставали пораньше и, не ленясь, накрывали завтрак во дворе.

Прохлада прощалась с ними, обещая вернуться к ночи, но они делали вид, что не слышали ее влажных вздохов, которые то ли иссушались, то ли на короткое мгновенье надувались в крохотные пузырьки и сразу же лопались, оставляя за собой никому незаметные пылинки. Арзуль и Гимар всегда верили, с гордым и непоколебимым упрямством, именуемым силой, в верховенство и правоту собственного мира и потому, когда потягивали горячий чай, не раздражались повсюду выступающим потом, а наслаждались шлейфом уплывающей свежести, смотрели не на облитый жаром садик, а на то, что пока еще оставалось в тени – на стол, футбольный мяч, который только на днях робко пинал любимый внук Азамат, и, конечно, друг на друга.

Они тяжело вздохнули, когда звонок в дверь ознаменовал начало рабочего дня. Они сейчас откроют, и хищная городская суета, ерзающая повсюду за стенами ворот, сразу просунет в их тихую норку жадную мордочку и высосет то умиротворение, которое нежилось между полупрозрачными волнами-нитями паров горячего чая над пиалами.

- Привет, Фанечка, это ты? – поприветствовала Арзуль подругу в дверях. – Ты рановато, я тебя к десяти ждала.

Они поцеловались, и Фания тяжелой покачивающейся походкой зашагала по двору. Арзуль закрыла дверь и последовала следом за подругой обратно к столу.

- Доброе утро, Гимар! – поздоровалась Фания, перекладывая увесистую сумку из одной руки в другую.

- Привет, Фаня! - весело выкрикнул Гимар. - Что так рано?

- Не знаю, не сиделось что-то дома, хотелось уже день начать, - она заступила на порог дома, - да и автобусы сегодня хорошо ходят.

- Садись, завтракать будешь? – вопрос был рабочим, так как Арзуль знала, что Фания всегда завтракала у них.

- Сейчас, только переоденусь, - игриво улыбнувшись, Фания крупными грубыми пальцами подтянула буквально на несколько миллиметров легкое салатовое платье, свободно висевшее на сильно располневшем теле.

Хозяева уже привыкли к новой манере Фанечки так привлекать их внимание к новому наряду в ожидании комментариев. Арзуль в таких случаях была, как правило, выдержана и ограничивалась легким комплиментом. А Гимар, человек крайностей, то позволял себе разрушительные ремарки что-то вроде того, что «нет у тебя вкуса, Фаня, нет и все!» или «хорош молодиться, не к лицу тебе это», то с одобрением говорил, что «вот это другое дело, вот так ты и должна ходить». Одобрил он платье и сейчас:

                - Фаня, а платье-то у тебя сегодня ничего!

                - Да, Фанечка, салатовый цвет очень освежает, - добавила Арзуль. – В эту оглушительную жару очень к месту.

- Спасибо, на заказ сшила, - скокетничала Фаня и исчезла в доме.

                Арзуль и Гимар как-то сошлись во мнении, что с годами Фаня эволюционировала. С одной стороны, от непростой жизни ее тело отяжелело, нос с мелкой рябью по центру стал еще круглее, а прикрепленная к правой ноздре родинка одновременно вздулась и уплотнилась. А с другой, стала она, как выразилась Арзуль, «какой-то летучей, даже где-то по-своему романтичной». Арзуль напомнила тогда Гимару, как в молодости Фаню все считали тихой, боязливой. А теперь, как охотно она идет на контакт, особенно с мужиками – и это в свои шестьдесят три! Конечно, ничего серьезного, совсем детская болтовня, но все равно неприятно, считали они, смотря на жизнь Фании целиком, со всем ее прошлым, двумя умершими мужьями и четырьмя детьми, по паре от каждого брака.

Да, гений первого мужа-художника годами висел на ее рабочей шее, а ладонь второго, сантехника, иногда прикладывалась к грубоватой, но все же женской, коже на щеках. Но надо же вести себя по годам!

«Фаня наша совсем закривлялась, – сказал Арзуле Гимар, - и нутром своим кстати тоже!» Что имелось в виду под «нутром», объяснить было трудно, и вместо этого Гимар рассказал Арзуле, как проходил ремонт, затеянный им сразу после того, как он положил ее в стационар на лечение, которое теперь было строго предписано каждые полгода после неожиданного приступа в прошлом году, когда ее чуть не потеряли.

- Представляешь, за пару дней Фаня умудрилась втереться в друзья каждому из ребят, - живо рассказывал Гимар. – И ладно, молчала бы, так нет, сразу бежит ко мне и все выплескивает: Николай от бесплодия лечится, Рустам так рано приходит, потому что от скандальной невестки убегает, а Сергей, плотник, еще оказывается и портной, и согласился ей платье сшить. Я ее поругал, чтобы не лезла не в свои дела, и тем более не отвлекала Сергея от работы, а она рассмеялась и все!  

                Арзуль молча слушала, задумываясь о том, что значит знать другого человека и насколько это возможно. С Фанечкой они знались лет с трех-четырех, жили на соседних улицах, вместе прошли школу, институт. Факты ее жизни помнит не хуже чем свои, если где-то не лучше, сознание ведь себя иногда защищает, затуманивая, где надо, больные места на теле старушки-памяти. Но жизнь так много разного закидывает в котел человеческой природы, и делает это чуть ли не ежесекундно, что, даже зная ингредиенты, невозможно не только предсказать, но и полностью понять вкус бесконечно бурлящего и меняющегося варева. Возможно ли хоть какое-нибудь постоянство, есть ли на что опираться?

                «Конечно, есть, - ответила себе Арзуль, - не надо преувеличивать. Но, наверное, не у каждого. К тому же важно, кто есть человек: просто котел или все-таки повар тоже. А если повар, то потом все зависит от выбранного рецепта и качества продуктов…Фанечка, по-моему, совсем не повар, но почему-то на старость лет захотела им стать…Бедняжка, как все неуклюже».

                - Но вот что мне действительно не понравилось. Тебя нет, и она возомнила здесь себя хозяйкой! – возмущался Гимар. – Выскакивает на порог, и давай, протяжно и заигрывающе: «Ма-а-льчики, к столу-у». Они, потные, голодные, уплетают за обе щеки и давай ее нахваливать – спасибо Вам, тетя Фания, все вкусно – а она, как девчонка, смущается и комплименты собирает: «Кушайте, кушайте, для вас старалась». А готовил ведь все я! Ты же знаешь, я ее к готовке не подпускаю. Даже покомандовать ими себе позволяла: тут делай, тут не делай. Я уж устал ее одергивать!

Арзуль вспоминала их молодые годы. Она опекала Фанечку, хоть та и была чуть старше. Фанечка следовала за подругой молча, послушно, смеялась, когда Арзуль смеялась, пыталась, насколько могла, думать ее мыслями и дышать ее воздухом. Фанечка рождена быть в тени и со временем стать тенью. Арзуль же, яркая, красивая, со звонким голосом и строгим взглядом была у всех на виду и на слуху. В свите Арзуль мир перед Фанечкой открылся интересным и драматичным: борющиеся за Арзуль кавалеры, интриги завистливых однокурсниц, слезы, поцелуи, одним словом, молодость со всем ее отчаянием и размахом. Защищенная ореолом подруги, Фанечка, казалось, чувствовала себя счастливой и везучей. Повезло даже с учебой, которая так трудно давалась. Арзуль проучилась и за себя, и за Фанечку.

Красота Арзуль была особенной, в ней не было ни мягкости, растапливающей мужские сердца, ни заколдовывающей загадочности. Ее красота – это летящий навстречу клинок, она была неистовой, бескомпромиссной, и даже фатальной. Арзуль была триумфом идеализма и гордости, и от того временами была резка и несгибаема. Дружба с девчонками, где вокруг каждого слова и вздоха выстраивается эмоциональный лабиринт, для прямолинейной Арзуль всегда была непростым делом. А с Фанечкой все было проще. Та слушала, не спорила, в закулисных играх замечена не была и потому по праву считалась преданной подругой, которая и теперь по прошествии сорока лет с тех бурных студенческих времен неизменно оставалась рядом.

 

***

Фанечка, переодевшаяся в рабочие черные штаны и хлопковую оранжевую майку с полустертым рисунком, села за стол. Гимар и Арзуль молча понаблюдали за подругой, а вернее за тем, как ломти лепешки, две сосики и твороженник – оставшиеся доблестные воины, выстроевшиеся на параде завтрака –– были нещадно брошены в плен Фанечкиного желудка. Когда Фанечка заканчивала пить чай, Гимар потер руки и объявил, что ему пора на работу.

Как и всегда теперь, Арзуль останется один на один с Фанечкой на целый день до возвращения Гимара. То неудобство, которое Арзуль испытала лет восемь назад, когда подруга Фанечка впервые пришла к ним помогать по дому, давно улетучилось. Тогда Фанечка сама попросилась, ей нужны были деньги, и Арзуль согласилась.

Жизнь, как песочные часы, перевернули обратно. Первое время на песке старой дружбы вырисовывались штрихи ушедшей молодости и воспоминания, а над песками кружил ветерок, приносивший отголоски задушевных кухонных бесед о детях, внуках и здоровье. Со временем, как-то незаметно, Фанечка растворилась в жизни дома, стала частью его тишины, тенью на стенах, голосом, сопровождавшим совместный вечерний просмотр сериалов, равно как и молчаливой свидетельницей драм домашнего производства, чье качество обеспечивалось бурным темпераментом Гимара и Арзуль. Все это стало и жизнью самой Фанечки. Ее дети обзавелись семьями, разъехались, и кроме памяти об умерших мужьях и их причудах, в доме у Фанечки мало что осталось.  

В те, по словам Арзуль, «первые» годы Арзуль особенно привязалась к подруге, сильнее чем когда-либо. С возрастом Арзуль стала чаще обращаться к своей молодости, восхищаясь былой девичьей уверенностью и силой, особенно после того, как здоровье так неожиданно рано ее подвело. Она скучала по упругому молодому телу, длинным каштановым волосам, нескончаемому потоку энергии, от которого, она знала, ее карие глаза искрились, скашивая многих вокруг. Те, кто это знали, но теперь были на пьедестале, предпочитали об этом не помнить. Помнил только любящий Гимар и Фанечка, дорогая Фанечка.

В тихом пустом мире, скрывающимся за чернотой ее круглых, вечно полуудивленных глаз, призыв Арзулиной красоты расходился еще более долгим, раскатистым эхом. Фанечка об этом не стеснялась вспоминать, а благодарная Арзуль, согреваясь в душе, все теплее относилась к Фанечке, надежной хранительнице их общей молодости.

- Фанечка, ты тогда начни со двора, - Арзуль встала из-за стола, готовясь проводить Гимара. – Подмети для начала, видишь сколько листьев попадало с виноградника. А потом домом займемся, там сегодня куча дел.

Куча дел была всегда. Гимара тряпки, мойки, ведра и швабры сильно раздражали, и он торопился убежать от бесконечных уборок. Арзуль все постоянно казалось нечистым, хотя со строго гигиенических позиций, дом вряд ли нуждался в уборке чуть ли не каждые полсуток. Она билась с Гимаром ежедневно, пытаясь заставить его увидеть грязь, которой не было. Дом, двор, да, в конце концов, весь мир нуждался в чистке! Как он не понимает?! Пусть жара и сил нет, пусть соленый пот глаза режет, но надо мыть, тереть, скоблить, стирать.

Так они с Фанечкой и терли тряпками, меняли их и терли снова и снова.

С некоторых пор Арзуль заметила, что убираться Фанечка стала небрежно. На мебели и полу оставались размывы, подметала настолько неважно, что приходилось после нее еще раз веником пробегаться. Где-то все время застревала. Временами Арзуль ловила ее то за перелистыванием газет или книг на полках в кабинете, то за непонятным копошением в шкафах. А однажды Арзуль застала Фанечку в спальне, где та растирала на руках, от локтей до ладоней, и на лице щедро налитые порции дорогого крема с добавками граната, который Арзуль тщательно берегла.

- Так вот, почему он так быстро пропадает! – воскликнула тогда Арзуль в абсолютном недоумении. – А я голову ломала, как же он так уходит, я ведь им совсем по чуть-чуть пользуюсь. Даже Гимара заподозрила! Фанечка, что ж это такое?! Ты же меня даже не спросила…Потом это для очень сухой кожи, и тебе это совсем не нужно.

Фанечка отбросила бутылек на место и как никогда замялась, прикладывая ладони на беспорядочные размывы крема на щеках, по-бульдожьи трясшихся. Она забубнила, что ей просто хотелось попробовать, что это в первый раз. Арзуль показалось, что Фанечка покраснела, но краснота, даже если она и выступила, была незаметна на ее смуглой и к тому же залитой не до конца растертым и впитавшимся кремом коже. Она не стала ее дальше стыдить и вышла из комнаты, не вполне понимая что стояло за Фанечкиной проделкой.

Так же как человек может не стесняться своей наготы перед тем, кто уже хоть раз был ее свиделем, так и пойманная с кремом Фанечка перестала сдерживать и прятать нараставшие в ней желания, проявлявшиеся всякий раз в новых проделках, которым, казалось, не было конца и которые вводили Арзуль во все более нарастающее смятение. К примеру, и Гимар, и Арзуль заметили, как Фанечка, погладив их белье, складывает его в квадратик, а затем долго поглаживает его и что-то себе под нос приговаривает. Гимар отругал ее пару раз и запретил ей притрагиваться к белью. Но даже после взбучки, Гимар все-таки поймал ее копающейся в Арзулином белье в спальне. Фанечка отмалчивалась или просто бормотала какую-нибудь ерунду в ответ на окрики Гимара. Так что вразумительного объяснения о причинах интереса к их белью получено не было.

Гимар предложил «выкинуть сумасшедшую», но Арзуль не согласилась, сказав, что все со странностями и, что с Фанечкой надо просто быть поосторожней и «держать дистанцию».

Гимар и Арзуль вспыхивали быстро, но так же быстро и остывали. Поэтому возвращались моменты, когда Фанечка представала перед ними все той же старой Фанечкой, тогда как крем на щеках и колдовской шепот над бельем казались чем-то придуманным или просто смешным. Фанечка в часы оттепели вспоминала добрые истории из общего прошлого или благодарила друзей за всю их помощь на протяжении жизни, за бесконечные подарки детям и ей «из-за границы», где супруги провели много лет, за то, что со свадьбой дочери помогли или за то, что Гимар ее сына в свое время в институт устроил.

- Кстати, Гимар, помнишь ты Бахтику тогда часы подарил, такие большие, японские? – спросила Фания.

После того, как Гимар кивнул, она восторженно сказала:

- Так вот он их до сих пор носит, даже сейчас спустя столько лет, когда он себе сам все может купить! Говорит, они ему удачу приносят, как талисман бережет. Рука у тебя хорошая, везунчик ты, поэтому после твоего подарка, все у Бахтика идет как по маслу.

Арзуль вспомнила эти слова, когда как-то в выходные заехала к Фанечке домой и увидела в столовой на тумбе свою фотографию. Там она, еще не замужем, сидит в кремовом платье. Открытое задумчивое лицо крупным планом, которое она оперла о тонкую белую ладонь. Взгляд устремлен на кого-то или на что-то, но видно, что мысли витают где-то вдалеке.

Арзуль давно забыла об этом фото, которое снял брат на только что подаренном фотоаппарате. Мысли тогда прыгали, как воробушки, и думала она о разном – о загадочном ухажере Гимаре, о предстоящих экзаменах, о том, как летит время, как хочется счастья, большого полета, как тягостна неизвестность, как хорошо дома, какая приятная ткань у этого платья.

- Откуда у тебя эта фотография? – Арзуль угрожающе шагнула навстречу Фанечке.

Та, чуть отступив, тихо ответила, что Арзуль сама ей ее подарила.

- Что ты врешь?! – воскликнула Арзуль. – Никогда и никому я свои фотографии не дарила! А тем более эту. Как она здесь оказалась и почему?

Фанечка будто разучилась говорить и молчала, хлопая глупенькими черными глазами.

Видя, что фотография стоит в темно-бордовой рамке, Арзуль, стремительно покидая комнату, выкрикнула перед тем как захлопнуть дверь:

- Чтобы завтра же вернула фотографию!

Арзуль хотелось побыстрее умчаться из Фанечкиного дома и этой комнаты, пропитанной странной смесью сырости и пыли, где тюль у окон растянулась как проснувшийся призрак в полумраке. Как посмела Фанечка так коварно выкрасть ее мечтания, ее красоту и бросить их в свою темницу, заставив их смотреть на эту жуть?!

У Арзуль сжалось сердце. Она поняла, что Фанечка разъедала ее молодую, ее настоящую. Она теперь не могла вспомнить, пережить ту минуту на фото без зловещего шепота Фанечкиных тюлевых призраков. Память у Арзуль не делилась на полочки и шкафчики и получалось, что настоящее поменяло прошлое. Как ужасно. Неужели яркости мечтаний, чистоте порывов той пылкой девичьей души, было суждено померкнуть и исчезнуть в сырой и мрачной пустоте Фанечкиной комнаты?

                Фанечка фотографию так и не вернула. Она принесла другую, на которой Арзуль защищает диплом. Кто ее сделал, уже точно никто не помнил, но фото было тоже хорошим. У нее, стройненькой и собранной, приоткрыт рот, на щеках здоровый румянец, рука чуть приподнята и указательный палец вот-вот что-то покажет и докажет, а глаза устремлены вроде бы на зал, но при этом ни на кого в отдельности. Если присмотреться, то будет видно что взгляд направлен поверх голов сидящих и скоро поднимется еще выше, ближе к высокому потолку старого институтского здания.

                Фанечка вновь не смогла или, скорее, не захотела объяснить Арзуль откуда взялась эта, другая фотография. Настолько много и часто закидывала подругу обещаниями в скором времени вернуть первое фото, что пока Арзуль их разгребала в своей голове, запутавшейся поведением подруги, эмоциональных сил требовать возврата уже не осталось.

                Арзуль не подозревала, что вернуть то фото было для Фанечки невозможным. Она ведь долго, кропотливо выстраивала свой новый мир теней.

Никто не замечал, что глупенькая Фанечка не настолько глупа, чтобы не понять, что границы жизни уже не так далеко. Как хотелось подплыть к ней не тонкой тучкой, а грозой, оглушительной и ослепительной, хоть раз! Пусть пограничник испугается, сначала накинет капюшон, а потом вообще убежит и замерзнет в будке под шум Фанечкиного дождя.

Терпеливая Фанечка еще со школьных лет, когда она впервые научилась заплетать черные толстые косы, верила, что все у нее будет. Надо просто ждать, идти, как разведчик: бесшумно, аккуратно, и крайне бдительно. Быть готовым к невзгодам и трудностям. Вера в заветный час питала Фанечку, делала сильней.

Пусть она не так красива и умна. Но главное, что она с этим не смирилась. Несогласие – это война, и она будет биться любым орудием. Даже ядом, который копится у тех, кто в тени.

Да, они становятся тенью тех, кто под солнцем, мрачным пятном, заполняющим контуры жизни избранных. Но яд копится и растекается по тени, сполна и без пробелов, а значит, тот, кто под солнцем начинает травиться собственной тенью.

 Однако, нельзя допустить полного отравления. Единственный путь к солнцу, который Фанечка знала, это путь Арзуль. Надо хоть немного стать самой Арзуль, всего отобрать не получится – жизнь во многом пройдена. Все, что остается – это пообкусать Арзуль как можно больше, да попить ее соков, сочных и чистых: красть красоту с фото, колдовать над бельем, приближаясь к ядру жизни, вкусить ее эликсиры.

Арзуль при этом надо беречь. Уйди Арзуль, и Фанечке станет нечем питаться. Тогда мечтам конец. Так что, беречь и холить, а затем травить и есть.

 

***

Арзуль вскоре после тех событий стало неожиданно и резко плохо. Сердечный приступ, врачи едва спасли. Лечение, ослабленный организм, долгий уход.

В добавление обнаружили какой-то синдром, название которого Гимар даже не силился запомнить. Врачи предупреждали о «частых панических атаках и страхах», говорили, что за женой нужен постоянный уход, рядом все время должен находиться надежный человек.

Гимар делал все, что мог, но и без его заработка они остаться не могли. Арзуль противилась чужим людям в доме. После долгих споров выбор сузился на одной лишь Фанечке, от услуг которой Арзуль после инцидента с фотографиями отказалась.

- Какая-никакая, все-таки подруга. Все мы небезгрешные, - сказала свое слово Арзуль. – Все она здесь знает, и про меня тоже. Стесняться ее я не буду.

Гимар предложил Фанечке еще более высокую оплату.

Фанечка ликовала. Не из-за денег. Нужды в них, кстати говоря, у нее уже особой не было. Старший сын неплохо устроился в Испании, а младшему свезло еще больше. Он уже в крупной нефтяной компании в Сингапуре который год работал и о матери не забывал.

Дом Арзуль – это был и Фанечкин дом. Ее словно отправили в ссылку, и, к счастью, она возвращается на родную землю. Вдали от Арзуль она чувствовала себя старухой, уставшей и обессилевшей. Теперь дома, она расправит плечи в тени ее хозяев, будет днем о них заботиться, а перед сном их же тенью их и накрывать. Она будет сильнее и моложе, а они будут слабеть.

Арзуль была, в целом, благодарна Фанечке. Та убиралась, делала массаж, и, самое главное, просто была рядом и где-то уводила внимание от симптомов синдрома, который слова врачей забросили, словно бомбу, в ее и без того мнительную голову. Все взорвалось, и Арзуль чувствовала себя беззащитной и зависимой от врачей, от Гимара и от Фанечки.

Она по возможности старалась не принимать близко к сердцу Фанечкины странности, которых накопилась так много, что всех не перечислить. Как изголодавшийся зверь, Фанечка чутко следила за всем, что могло ее омолодить. У Арзуль, верила Фанечка, всегда был нюх на лучшее, она знала толк во всем. Надо пить и есть, одеваться, как Арзуль, и, вообще, делать все, как она. Вот секрет молодости и счастья!

Фанечка неизменно следовала этим принципам. Как только Гимар начинал ежедневную процедуру ручного выжимания из гранатов сока для Арзуль, следуя наказам врачей о срочной необходимости повысить гемоглобин, Фанечка, где бы она не была, магически появлялась на кухне, садилась напротив Гимара и завороженно, не отрывая глаз, молча и жадно смотрела, как темные капли свежевыжатого сока прерывистыми потоками наполняли стакан.

- Что уставилась, Фаня? – огрызнулся Гимар. – Если хочешь, так и скажи, я тебе тоже сделаю.

Гимару с того дня приходилось прилагать вдвое больше усилий, так как сок теперь выжимался и для Фанечки.

Арзуль было предписано принимать в больших количествах смоченную в кипяченой воде курагу. Фанечка выписала себя такую же рекомендацию и вскоре поделилась с Арзуль, что у нее, Фанечки, кишечник заработал, «как мотор».

К кураге Арзуль больше не подходила.

С Фанечкой она перестала разговаривать, ограничивалась необходимыми фразами и инструкциями.

В собственном доме хозяйка становилась пленницей. Фанечка угнетала ее с нарастающей силой, и, казалось, уже перешла в наступление, бросала вызов.

Но почему и зачем? «Ведь я ей ничего плохого не сделала», - недоумевала Арзуль.

Полная страхов и тревог, Арзуль обратилась к фэн-шуй, дабы очистить, как она объяснила Гимару, «энергетические потоки в доме». Туалетную дверь, согласно древней науке, необходимо держать закрытой, о чем Арзуль настоятельно просила Фанечку не забывать. Та же после каждого выхода из уборной неизменно оставляла дверь широко открытой, что отражалось в зеркале в коридоре, висевшим напротив шкафа с фотографией внука.

Во время одного из массажей, сидящая на полу Фанечка взяла в руку ладошку Арзуль и на секунду приставила ее к своей, крупной и шершавой. Затем крепко схватив указательный палец Арзуль, Фанечка сказала ровным и тихим голосом:

- У тебя такие тонкие и хрупкие пальчики, прямо как у девочки.  Стоит мне немного поднажать, так они сразу поломаются.

По телу Арзуль пробежал холодок. Она одернула руку и сказала, что на сегодня хватит.

Арзуль вскоре прорвало и она все рассказала мужу, в деталях, в слезах. Сказала, что ей так трудно жить и просвета не видно.

- Когда вернутся силы? Когда я стану прежней, Гимар, когда?! – воскликнула она. – Откуда в людях столько грязи? Что я ей сделала? За что мне все это?

Она проплакала весь вечер. Он напоил ее успокоительными и снотворным, и она уснула. Растерянный, не знавший ответов на ее вопросы, он смотрел на ее спящую грусть и надеялся, что все это пройдет, пусть не сразу, но пройдет.

Фанечке он рано утром позвонил и сказал, чтобы она несколько дней не приходила, потому что он взял отгул и сам посмотрит за Арзуль.

Когда пришло время Фанечке вернуться, он вышел на улицу, чтобы поговорить с ней с глазу на глаз.

- Послушай меня, Фаня. Свои дурацкие штучки чтоб прекратила, Арзуль нельзя волноваться. – Гимар всмотрелся в ее хлопающие глаза.

- Хорошо, понимаю, - Фанечка кивнула, несколько оторопев.

- Отлично, и вот еще что. О проблемах со здоровьем ей не напоминай, все у нее хорошо, и она идет на поправку, ясно?

- Ясно, - Фанечка опять кивнула.

Не успел тем утром Гимар подъехать на работу, как ему позвонила рыдающая Арзуль и попросила, чтобы он вернулся. Она выставила Фанечку за дверь, потому что как только он ушел, та приблизила к ней свое лицо, это страшное лицо с черными глазами, и пробормотала, прямо как ведьма какая-то: «Что-то ты совсем неважно выглядишь, дорогая».

- Это было жутко, Гимар! Приезжай, пожалуйста, скорей!

Гимар, заехал к жене и, когда убедился, что с ней все в порядке, сказал, что ему ненадолго надо выехать, и что он скоро вернется.

Заехал он к Фане, взял ее ладонью за шею, когда она встретила его во дворе, приставил к стене и прошипел:

- Я ж тебя просил! Ты что это затеяла, старуха проклятая?

Он сжал ладонь посильнее, и Фанечке уже не хватало воздуха. Она ухватилась руками за его руку, пытаясь высвободиться.

- Чтобы ноги твоей у нас не было, - отпустил ее шею и зашагал к выходу. За спиной услышал тяжелое дыхание вперемешку со всхлипываниями.

 

 

***

 

- Фанечка, заканчивай со стиркой, - выкрикнула из кухни Арзуль. – Все готово, я накрываю, давай пообедаем! Гимар, может, подъедет.

Арзуль и сама была не прочь перекусить, даже несмотря на жару. Это ее порадовало. Аппетит потихоньку возвращается, и, вообще, она приободрилась в эти дни.

С Азаматом она в последний раз почти весь день сама провела. Может, это он, малыш, ей силы придал? Или это Гимар, ее ангел-хранитель?

Она подумала о том, как все-таки хорошо в родном доме, где чисто и спокойно. Здесь – их мир, мир любви, страстей и света. Мудрые стены становятся крепче как от каждой новой радости, так и от всех переживаемых невзгод.

Арзуль накрывала на стол, и в кухню зашла Фанечка.

- Садись, Фанечка, - на губах Арзуль мелькнула еле заметная улыбка. Она подумала, что не в Фанечкину комнату, а в этот дом, где есть любящий Гимар и где играет внук привели мечты молодой девушки на фото.

Она не перестала мечтать, эта девушка всегда будет с ней. А напротив – ее подруга, Фанечка. Без Фанечки не было бы той молодости, которая у нее была.

Чуть более бодрая и сильная, Арзуль начинала понимать, что любила свою жизнь, а раз так, то не могла не любить и Фанечку. У всего есть оттенок: у цвета, звука, смысла и  даже у ее жизни. Фанечка – одна из таких оттенков, а, может, даже необходимое сопровождение ее жизни, и Арзуль это безоговорочно приняла.

От всего она ожидала совершенства, а когда не встречала его, отворачивалась от мира, обижалась на него, а затем и на себя.

Идеализм разрушителен, его вес человеку не по плечу. Фанечка помогла ей сейчас, на шестом десятке, это понять.

Фанечка долго была для Арзуль частью того совершенного мира, которого она искала. Когда Фанечка тихо слушала и кивала, Арзуль думалось, что в этом молчании подруга разделяла ее душевные муки. Фанечка была теплой подушкой для слез, приютом, убежищем для Арзулиного идеализма. А его, оказывается, никто не разделял, а за Фанечкиной тишиной скрывалось что-то другое, для Арзуль совсем непонятное. Значит, не было и не могло быть убежища для Арзуль. Именно Фанечкой мир объяснялся с Арзуль. Фанечкой он ее уколол, чтобы она наконец проснулась, полюбила себя целиком, со всем своим прошлым и настоящим, и поняла, что большего совершенства, чем то, что у нее уже есть, на свете не бывает.

Фанечка научила ее прощать. Пусть она стала плохо убирать, но она очистила Арзуль.

Арзуль помнила, что Фанечка сделала ей больно, но уже не помнила саму боль. Помнила, как Фанечка просила прощения и как она просила Фанечку перестать плакать, обняла ее, так же как они после легкой ссоры обнимались в молодости.

Она надеялась, что и Фанечка забыла охвативший ее животный страх, когда рука Гимара сжала ей шею.  

Фанечка уплетала обед, и ее, казалось, ничего не тревожило. Ей хорошо и спокойно, а это значит, что она дома.

 

04.08.2012