Проза

…Вдруг послышались странные звуки!

Гаврилыч насторожился, осторожно высунул голову из башмака и его чуткие уши сразу побелели и свернулись в трубочку.

Деревья сияли! Каждая веточка была покрыта тонким льдом и казалась прозрачной и голубоватой. Деревья тихонько шевелились и позванивали ветками как колокольчиками. Воздух был таким острым, что у Гаврилыча перехватило дыхание, и он от неожиданности закашлялся.

На чистом голубом небе пронзительно торчало солнце, так, что его свет был похож на удар кулаком в глаз, искры вышибает! Солнце сияло справа, но и слева солнце сияло тоже, и спереди, а назад Гаврилыч уже побоялся взглянуть. Снег искрился и, казалось, хрустел от миллионов своих голубых искр, каждая искра была длинной и тонкой, как игла.

А посреди этого великолепия стоял Великолепный Медведь и с наслаждением растирался этими искрами. Он черпал их горстями и развозил по груди, по плечам, по бокам. Застрявшие в его шерсти искры делали Медведя похожим на косматое ночное небо в звездах.

Гаврилыч втянул голову в домашнюю теплоту башмака и свесил уши над печной плитой, чтоб они хоть немного расправились. Но не вытерпел, и, обмотав голову платком, снова выглянул наружу.

Великолепный Медведь как раз кончил растираться снегом, зажал уши лапами и, жизнерадостно гукнув, солдатиком прыгнул в прорубь. Через минуту он по пояс выскочил из соседней проруби и опять ушел под воду. Вынырнул из третьей проруби, потом из четвертой. Он заранее прорубил в озере двадцать прорубей, хвастался, что идет на рекорд, потому, что прошлой зимой их было девятнадцать.

Гаврилыч поднял голову, прищурился и из-под ладошки посмотрел вверх. Из шляпки на верхушке дерева нелепо торчали красные дрожащие лапы и синий нос.

- Ворона! – Позвал Гаврилыч. – Иди ко мне домой, хоть погреешься!

Ворона не заставила себя упрашивать. Она вывалилась из шляпки, и даже не думая помогать себе крыльями, шмякнулась в сугроб. А потом, смешно подпрыгивая и подвывая, бросилась к башмаку.

Гаврилыч посторонился, и ворона, влетев в башмак, быстро вскарабкалась на печку и там затихла.

«Зима-а!» - Уныло подумал Гаврилыч.

В дверь постучали, и в дом, окутанный паром, ввалился Шмокодявка. Ввалился, и сразу заявил, что, дескать, хорошо, что уши у него сами по себе красные, а вот нос был когда-то зеленым, а теперь фиолетовый.

Гаврилыч набил чайник снегом и поставил на печную плиту, над которой по-прежнему тихонько подвывала ворона.

Шмокодявка вытащил из кармана банку с вишневым вареньем и начал расставлять чашки.

Маленькому Куке приходилось хуже всех. Он видел, что дым из трубы на башмаке Гаврилыча повалил гуще, верно Гаврилыч опять подбросил в печку свежих дровец. Он тоже направился к Гаврилычу, но просто не мог перебраться через сугроб, карабкался вверх, и опять съезжал вниз. Хорошо, хоть, легкий, не проваливался под снег. Да и морозец покрыл сугробы снежной коркой.

Подобрав полы сарафанчика, Кука упрямо пробирался вперед, переваливая через высокие сугробы, как через горные хребты. Дойдя до озера, он увидел, как медведь выскочил из пятнадцатой проруби и подивился.

Башмак Гаврилыча заманчиво темнел впереди, но между ним и Кукой лежало светящееся синей глубиной заледеневшее озеро, оставшееся от долгих осенних дождей. Кука порылся в карманчике, вспомнил, что конфету он съел утром, и осторожно ступил на лед. Ножки его сразу разъехались, но Кука, упрямо собрал их в кучку, и растянулся на пузе. Забил всеми четырьмя лапками и покатился носом вперед.

Так, носом вперед, он и въехал в дверь Гаврилыча, тоже окутанный паром. Куку подняли, укутали, сунули конфету и налили чаю. Кука удовлетворенно вздохнул.

А на печи, все так же тихо и печально, подвывала ворона.

В дверь громко забарабанили. На пороге в облаках пара показался Заяц и заявил: «В гости пускают?!». Из-за его спины робко выглянула прирученная прошлым летом лиса, взятая Зайцем для уюта. Она повела по сторонам длинным, чутким носом и улыбнулась.

- Конечно! – Обрадовался Гаврилыч. Гостей собиралось все больше и больше, становилось все веселее. Отогревшаяся ворона перестала скулить и свесила розовые лапы и нос с печи.

- Ворона, а ворона! – Подразнил ее Шмокодявка. – Хочешь сыру?

Ворона покосилась укоризненно.

- Тебя, хоть, как зовут-то? – Спросил Гаврилыч.

- Крр-ак. – Сказала ворона и спланировала с печи прямо за стол.

- Вот имечко-то… - Прошептал Кука.

Вечерело, уже закончился пятый чайник чая, и съели все варенье Шмокодявки. Ворона спела несколько песен, и потихоньку вытаскала-таки весь сыр со стола. Уже все рассказали по сказке, как пришел Чубрик и сказал, подняв палец вверх: «Тихо! Вы ничего не слышите?»

Все замолчали и наступила такая тишина, что даже зазвенело в ушах.

- Ничего! – Растерянно пискнул Кука.

- И впрямь, ничего. – Пожал плечами Шмокодявка.

- Точно! – Воскликнул Гаврилыч. – А, ведь, и в самом деле, ничего!.. – Он удивленно посмотрел на гостей.

Действительно! Снаружи не доносилось ни звука! Уже несколько часов не было слышно ни уханья Медведя, ни скрипа его бегущих по лесу лап, ни плеска, когда он погружался в очередную прорубь!

Все вывалили наружу и замерли от восхищения.

Покрытая тонким ледком, возвышалась на берегу озера прекрасная статуя! Там стоял и светился Великолепный Синий Медведь! Он сиял и подмигивал красным глазом.

 

 

- А до Нового Года достоит? – практично поинтересовался Заяц.

- Я обязательно сложу об этом поэму! – Прошептала ворона. – Но не сейчас, а потом когда-нибудь, летом. Когда он будет спать в берлоге и не услышит ее.

- Точно! – Прошептал в ответ Шмокодявка. – Красоту нельзя называть по имени, она может рассердиться.

Гаврилыч ничего не сказал, но подумал, что если Медведь достоит до весны, то это будет новый рекорд, невиданный и неслыханный, как и все у Медведя. Потому, что прошлой зимой он достоял только до февраля.

 

 

 

Гаврилыч со Шмокодявкой лежали на снегу и смотрели на Луну.

 

- Сыр. – Сказал Шмокодявка.

- Репа. – Сказал Гаврилыч.

- Сыр. – Не согласился Шмокодявка.

- Репа. – Не согласился Гаврилыч.

- Ну, пусть репа. – Пошел на попятный Шмокодявка.

- Да ладно, пусть сыр. – Сдался Гаврилыч.

- Репа. – Сказал Шмокодявка.

- Сыр. – Сказал Гаврилыч.

- Ну, пусть сыр. – Согласился Шмокодявка.

- Да пусть ее, репа. – Решил Гаврилыч.

 

На небе плыла то ли репа, то ли сыр.

Носатая ворона подлетела к Луне поближе и уверенно заявила:

- Кр-рак!

- Вот, видишь! – Сказал Шмокодявка.

- Да-а! – Призадумался Гаврилыч.

 

Ворона, усевшись на краешек Луны, посмотрела вверх.

Над нею плыла то ли сыр, то ли репа, на которой лежали Гаврилыч со Шмокодявкой и глядели вниз.

Было видно, как грозно вышагивают бембексы, деловито надуваются пузанчики и суетятся мозгляки, видно было, и ничего с этим не поделаешь. Какой мир, такая и красота, и эта красота не слишком нравилась вороне.

 

Она зажмурила голову и обреченно упала вверх.

- Забавно! – Сказал Гаврилыч, поднимая ворону и отряхивая с нее снег. – Вот так живешь, живешь, а на самом деле всю жизнь падаешь с Луны, а тебя ловят за хвост. Что же тебе, ворона, на Луне-то не сиделось?

- Там тоже нет красоты! – Ответила ворона.

 

 

 

 

Рано утром Еж потянулся спросонья, зевнул и пошел умываться так, как он всегда привык. Он забрался на верхушку большого сугроба, свернулся в клубок и покатился вниз, обрастая снегом и превращаясь в снежный шар.

А с другой стороны озера Белка проснулась и начала делать зарядку так, как привыкла, то есть, запрыгала по веткам. Хорошенько взбодрившись, она солдатиком прыгнула на верхушку сугроба и покатилась вниз, накручивая на себя снег, как простыню. И уже как большой снежок, она выкатилась на лед.

Два снежных кома устремились по озерному льду навстречу друг с другом. Они столкнулись под статуей ледяного медведя, и там, в предрассветной тьме, при свете двух красных медвежьих глаз началась игра! В этом и состояла игра: кто окажется сверху, кто внизу, и как снизу перебраться наверх.

Гаврилыч наломал веток на растопку, скрутил вязанку и, проваливаясь в сугробы, пошел домой. За ним оставались ямки следов с осыпающимися краями. Дул ветерок, в мороз облизывая щеки шершавым кошачьим язычком. Глаза слезились, а кончик носа леденел при каждом вдохе, быстро оттаивая при выдохе. Лес гудел зимним треском и шорохом, то есть, тем, что привычно считалось тишиной.

Было обычное зимнее утро, когда уже проснулся, но надо подождать еще часа три, пока рассветет. А так, вроде бы, ночь. Хотя и знаешь, что это уже утро, но не понимаешь, зачем проснулся в такую рань. Темное небо, густо, как мукой усыпанное звездной пылью, почти не отличалось от снега и сугробов вокруг.

Гаврилыч тащил вязанку и думал, что надо бы расчистить дорожки вокруг дома и выскрести лед на озере, а то на коньках не покататься. Надо утоптать дорожку к домику Куки, а то бедняга через сугробы перебраться не может, очень уж росточек маленький. Надо проложить лыжню к Шмокодявке. Чубрику лыжня не нужна, он – пузырь и на лыжах не катается, а летает. Привяжет их к ногам, подпрыгнет и летит, размахивая лыжами над головами прохожих. Заяц же сам делает, правда, не лыжню, а лапню. С такими-то лапами, как у него, никакие лыжи не нужны! И надо, наконец, вытащить причал из снега и унести в дом, замерз, наверное.

Гаврилыч, шумно дыша, втащил вязанку на пригорок, свалил ее с плеч и сел сверху передохнуть. Он выдохнул густым паром и подумал: ишь, как дракон, только пламени не хватает! А здорово было бы, уметь пыхать огнем: печку топить, крокозябликов пугать!

Лес ровно и привычно молчал со всех сторон, но в его потрескивающем молчанье, вдруг, почудилось что-то постороннее. Что-то гукало, повизгивало и попискивало, Гаврилыч насторожился. Он привстал с вязанки и посмотрел по сторонам.

Прямо на озере в предутренней темноте колыхалось что-то белое и непонятное. Поколышется и метнется, поколышется и метнется, то в одну сторону, то в другую. У Гаврилыча уши встали торчком и рот открылся от удивления, многое он в лесу повидал, но привидений тут еще не было. И болталось это привидение прямехонько между Гаврилычем и его башмаком, преграждая дорогу. И повизгивало при этом.

Вроде, как снежная баба, но с пушистым серебристым хвостом, изогнутым вверх и вниз. Вместо морковки – черный блестящий носик, блестящие же черные глазки-пуговки, и на голове не ведро, а торчащая во все стороны игольчатая щетина. И тут голова снеговика наклонилась вперед и укусила собственное пузо. Снеговик подпрыгнул и хвостом мазнул себя же по физиономии. На лету у снеговика вдруг выросли когти и цапнули его же за голову.

Гаврилыч, затаив дыхание смотрел, как странный снеговик крутился на месте, кусал собственный живот и царапал собственную голову. Такому не стоило попадаться, а стоило выждать момент, когда он уберется с пути и незаметно прошмыгнуть в дверь. Гаврилыч опять уселся на вязанку, вцепился в нее и даже голову втянул, стараясь быть незаметнее.

Снеговик плясал, прыгая то на одной лапе, то на другой, дрался сам с собою и болтал колючей башкой. Его загадочный танец сопровождался уже отчетливо слышным визгом, шипением и плевками. Время от времени, голова снеговика отделялась от туловища, подлетала вверх, но сразу же садилась назад, будто цеплялась. А туловище явно стремилось отделаться от головы. Иногда снеговик перекувыркивался, становился на голову, а потом опять переворачивался. В какой-то момент он даже поднялся на кончике вытянутого хвоста. Казалось, будто ему очень хочется встать на голову, но голова была не согласна и упрямо оказывалась наверху.

Гаврилыч смотрел во все глаза, все крепче держась за вязанку.

В это время усатая ворона проснулась в своей шляпке и вылетела поискать чего-нибудь съедобного. Ее тоже заинтересовал пляшущий снеговик, и она спланировала на вершину сосны, прямо над Гаврилычем. С сосны сорвался снег, густо насыпавшийся на ветки за ночь, и обрушился на Гаврилыча, набиваясь в уши, в нос, а главное, за воротник.

Гаврилыч взвизгнул, когда у него за шиворотом неожиданно оказалась ледяная пригоршня снега, сорвался с пригорка и на вязанке верхом, как на санках, покатился прямо на озерный лед. Вытаращив глаза, он мчался на страшного снеговика, пока не уткнулся лицом в его живот. Из живота высунулась еще одна морда, выпучилась на Гаврилыча, и обе морды, сверху и снизу хором спросили: «Парень, ты – чего, ты не ушибся»? Сверху опустилась когтистая лапа, и с помощью еще одной лапы, вытянувшейся снизу, поставила Гаврилыча на ноги, а серебристый хвост заботливо стряхнул с него снег.

Гаврилыч взвыл, вырвался и очертя голову бросился к спасительному башмаку, и влетел в дверь, приперев ее спиной.

Снеговик развалился на два клубка, из нижнего вылезла белка, а из верхнего еж. Они удивленно переглянулись, прихватили вязанку с двух сторон, дотащили ее до башмака Гаврилыча и вежливо постучали в дверь.

 

 

 

Ворона кивнула и спланировала с дерева. Она потопталась на льду, где плясал снеговик. Прошлась взад-вперед, заложив крылья за спину, задумчиво наклонив голову вбок, посмотрела на пригорок, где сидел Гаврилыч. А потом, вытащив из снега уже наполовину заметенный причал и нахлобучив его на голову, тоже направилась к башмаку, сгорая от любопытства.

Она присутствовала при рождении мифа, который непременно надо было занести в историю!

 

 

Медленно падал снег. Снежинок было много, и их полет был похож на звездопад. Пухленькие снежинки на фоне круглой луны неожиданно вытягивались в длинные иглы. А подсвеченные синим ночным небом, иглы заострялись и втыкались в уши, щеки и носы, заставляя непрерывно хвататься за них и растирать.

Наступал первый праздник приближающегося лета: день наконец-то станет с утра длиннее. Пусть, поначалу всего ненамного, но зима пойдет на убыль, Значит, и морозные иглы уже не так страшны, и обжигающий ветер. Хотя ветер все еще давит на лицо большой и шершавой ладонью и заставляет кланяться ему, низко нагибая голову, чтобы не упасть. Скоро Новый Год, и значит, пора украшать елку.

Первым такое предложение решительно выдвинул Чубрик. Все согласились и призадумались. Раньше всегда под елку ставили наряженного под Деда Мороза заледеневшего Медведя. Вернее, елку ставили над ним, потому что Медведь слишком тяжел. А еще вернее, Медведь всегда замерзал под какой-нибудь елкой. На этот же раз он ухитрился превратиться в статую прямо на берегу озера, в ста шагах от ближайшей елки. Дерево рубить нельзя, Медведя перетащить невозможно.

Гаврилыч, поплотнее обмотал уши платком, вышел из башмака и чихнул, нос его сразу забился снегом и морозным воздухом. Гаврилыч хотел измерить точное расстояние от Медведя до ближайшей елки и подумать, что здесь можно сделать.

 

- Ввввввв!!! – Застучал зубами бешенный Ёж.

- Уууууууу!!! – Завыла сверху сумасшедшая Белка.

Еж бешено сверкнул глазами вверх на белку.

Ух! И сверху на ежа обрушился град ореховой скорлупы. Белка умеет плеваться, как из пулемета.

Однако, что же с новым годом-то делать? – Подумал Гаврилыч, глядя на них и зябко обхватывая себя руками.

Да… - Проворчал тихо подошедший сзади Чубрик. – Не вовремя этот спортсмен за рекорды взялся. Надо или Медведя менять, или елку.

Гаврилыч обернулся и строго посмотрел на друга.

- Ну, что ты такое говоришь, а традиции?

- Традиции тоже менять следует, время от времени.

- Ну, и кого на кого?

- А ты посмотри, как у них здорово получается!

Оплеванный еж стоял на задних лапах и грозил белке кулаками.

Острую мордочку он вытянул вверх, а на ней словно звезды на ночном небе ярко сверкали глаза. Все иголки ежа были увешаны ореховой скорлупой, и он был похож на маленькую и странно украшенную елочку.

- Добавим немного конфетных фантиков, а на нос нацепим серебряную шишку, и дело в шляпе! – Вдохновенно продолжал Чубрик.

- Однако! – Усмехнулся Гаврилыч, потирая кулаком щеку. – А как же ты Медведя под ежа поставишь?

-Чубрик приуныл. Медведь под ежом явно не помещался.

- А может быть, наоборот, ежа под Медведя? Медведя нарядим елкой, а ежа – дедом Морозом! – Сообразил Гаврилыч.

Еж обернулся, и гневно блеснув глазами, погрозил кулаком Чубрику и Гаврилычу.

- Не согласится… - Вздохнул Чубрик.

- Не согласится. – Подтвердил Гаврилыч.

 

Белка спрыгнула на нижние ветки и метко обстреляла ежа шишками.

Еж запрыгал на месте и начал кидаться в белку снежками.

Белка высунула язык, и противным голосом сказала: «Бе-е».

Еж брякнулся на хвостик и показал белке нос, используя как передние, так и задние лапы. Нос получился с когтями.

Белка повернулась к ежу задом, и, задрав хвостик, обидно завертела попочкой.

Еж запустил в попочку шишкой, и попал.

Белка завизжала и взметнулась на самую вершину елки.

- Ага! – Торжествующе завопил еж. – Сдаешься!

Ну, как же! Белка швырнула в ежа даже не шишку, а шишищу, и тоже попала! Еж перекувырнулся через голову и растянулся на пузе.

- Сдаешься! – Заорала сверху белка.

Ну, да!

Еж вскочил, и все началось заново.

- Ффу!.. – Сморщила нос ворона и пробурчала тихо: «Такие нынче у молодежи развлечения»! Ворона поглубже забилась в свою шляпку и нацепила очки. Ей надо было сочинить новогоднее стихотворенье, но в голову приходили только всякие глупости. – Ффу…

 

- Надо вот, что! – Заявил подошедший Шмокодявка. – Надо их попросить. Нам же и дед Мороз нужен, и Снегурочка.

- Вот он пусть и будет Снегурочкой! – Крикнула из поднебесья белка.

Оскорбленный еж вцепился когтями в дерево и, пыхтя, полез вверх по стволу.

- Смотри-ка, что обида делает! – Удивился Шмокодявка. - Ежи на дерево полезли!

- А ты его еще больше раздразни, так он и летать будет! – Заявил Гаврилыч.

Еж обернулся, фыркнул презрительно, и еще быстрее покарабкался вверх.

Перепуганная белка не ожидала от него такого. На всякий случай она ласточкой прыгнула с дерева и, распушив хвост, прямо на хвосте, как на парашюте, вниз головой полетела к Медведю, а еж, немедленно свалился вниз и припустил за нею. Белка спланировала Медведю на голову, и еж прыгнул следом, на лету сворачиваясь в клубок.

Это был великолепный прыжок, все затаили дыхание, глядя на полет ежа! Но еж, все-таки, еж, а не птица, он не долетел. Колючий шарик со всего размаху воткнулся Медведю чуть-чуть ниже поясницы, и случилось чудо!

Медведь хрюкнул, вздрогнул, и пошатываясь, медленно, застывшим шагом двинулся вперед, на ходу стараясь заледеневшей лапой смахнуть ежа. Он прошел сто шагов и снова замер, но уже под большой и разлапистой елкой.

Еж и белка сидели рядом и во все глаза смотрели на Медведя.

К ним подошел Чубрик.

- Вы чего это, с ума сошли? – Спросил он строго. – Чего деретесь?

- Кто дерется! Мы деремся?! – Снова обиделся еж. – Мы играем!

- Ага, в салочки! – Подтвердила белка. – Холодно же!

- Вот, и лето начинается… - Тихо сказал Шмокодявка. – Новый день родился.

 

 

Праздник прошел великолепно! Пели, смеялись, водили хороводы вокруг Медведя и елки, скакали, катались на коньках, и просто с горки. Одним словом, веселились от души.

Каждый получил подарок: Гаврилыч – новую присоску для пистолета, а Кука – большую шишку, за которой белка специально лазила на самую высокую сосну. Шмокодявка получил третье, запасное ухо, зеленое, и очень обрадовался. Он весь вечер менял уши местами, носился, размахивая разноцветными ушами, прятался в сугробе, и неожиданно выскакивал оттуда, пугая всех.

Чубрику подарили насос для накачивания пуза, и он чуть не лопнул, испытывая его. Зайцу вручили барабан, его лисе – мешок свежей пыли, чтоб убирала, а ежу – боксерские перчатки. Белка получила в подарок рогатку с оптическим прицелом, и время от времени кокетливо стреляла своими большими и выразительными глазами в ежа через прицел.

Ежу все-таки поставили на нос серебряную шишку, и тот долго танцевал на задних лапках, ловко балансируя ею. Ежа все хвалили за сообразительность, за то, что он придумал, как перенести Медведя. А он краснел от удовольствия, надувался и благодарил. Медведю же подарили двухпудовую гирю и поставили у ног бочонок с медом, чтоб Медведь, как растаял, так сразу и позавтракал.

Носатая ворона в больших очках взгромоздилась на бочонок, опасливо покосилась на возвышавшегося над нею Медведя, и, озаренная его голубым сиянием, встала на цыпочки, вытянула тонкую шею вверх и откашлялась.

- Тихо, тихо! – Зашептались вокруг.

Ворона еще раз прокашлялась, и отведя в сторону крыло с бумажным листком, вдохновенно заскрипела:

 

 

- Урра!!! Закричали все. - Урра!!!

А еж проорал в ответ:

 

 

Проорал и спрятался за спину Чубрика.

 

 

День рос прямо на глазах. Еще недавно беспомощный, новорожденный, он превратился в маленького бузотера. А к тому моменту, когда в воздухе разлился первый запах весны, он уже никому не давал покоя.

Праздники продолжались целую неделю. И целую неделю шел снег. Его насыпало столько, что завалило и башмак Гаврилыча, и домик-кучку, которую летом сделал себе Кука, и бочонок с медом, и даже Медведя завалило выше пояса.

Гаврилычу пришлось рыть из своего ботинка подснежный ход наружу, и Зайцу пришлось, а потом все дружно откапывали Куку. Потом откапывали ворону, у которой с еловой лапы прямо на шляпку обрушился целый сугроб.

А когда обязательные после праздника хлопоты закончились, запах весны был уже таким густым и дурманящим, что казалось, будто раскупорили прямо под носом бутыль душистого вина. В метель, в сугробы, в мороз уже не верилось. Зима стала казаться призраком, как будто она уже начинала таять. Зима потихоньку отогревалась и превращалась в весну.

Гаврилыч проснулся совсем рано, и вскочил на ноги так бодро, будто его толкнули пружины. Наспех обмотав уши платком, он вышел за порог и огляделся. Ожидался рассвет. Еще - ночь, еще – звезды, но на горизонте розовой акварелью уже провели округлую черту.

Гаврилыч зачерпнул пригоршню снега и помял его в ладони. Снег был, правда, все таким же сухим и колючим, но растаял в руке куда быстрее, чем обычно. Гаврилыч вытер ладошку о штаны и пошел к берегу озера. Ему просто хотелось погулять. Обычно в мороз дышать тяжело, давит грудь, перехватывает горло. Сегодня же дышалось глубоко и легко, и воздух казался немного влажным.

На берегу на перевернутой лодке лицом к озеру сидел Шмокодявка. Его темная фигурка была такой одинокой, что Гаврилычу вдруг стало грустно. Он подошел к лодке и молча уселся рядом.

Небо было синим и прозрачным, озеро – большим, и от него поднимался к небу таинственный серебристый свет. Розовая полоса на горизонте увеличивалась. В мире стояла, потрескивая, огромная тишина. Друзья долго молчали, наполняясь тишиной, погружаясь в нее, растворяясь в ней.

- Как ты думаешь, Гаврилыч. Ведь, так всегда будет, а?

- Как?

- Ну, вот так! И наш лес, и озеро, и эта смешная ворона! Она же нам так и не сказала, как ее зовут. И ворчливый Чубрик, и Заяц с Медведем. И эта шумная мелюзга: еж с белкой, и Кука, и мы с тобой. Ведь, всегда, да?

- Не знаю. – Помолчал Гаврилыч. – Что-нибудь должно же измениться…

Из-за озера вырвался ослепительный луч, и ударил в ночное небо, за ним другой. И вот, на горизонте вспух красный солнечный горб, он вздувался, рос, заставляя озерный лед и снег в сугробах сверкать бриллиантовой пылью.

«Какой-то он будет, этот новый день?..». - Подумал Шмокодявка, и вопросительно посмотрел дню прямо в молодое лицо.

 

 

- Кажется, и у нас начинается лето. Первый погожий день с начала отпуска. Если и завтра будет так же хорошо, засучу рукава. – Сказал Гаврилыч и шмыгнул носом.

Утром он проснулся от прожорливого чавканья, а когда, замотав уши платком, выскочил из дома, то на противоположном берегу озера под сосной увидел зад медведя в пушистых меховых штанах. Медведь стоял на голове, а голова была всунута в подаренную ему бочку с медом по самую шею. Медведь был похож на тевтонского рыцаря, стоящего на голове.

- Проснулся, однако! – Усмехнулся Гаврилыч.

А когда он поднял голову, желая погреть лицо теплым солнцем, и даже прищурил глаза, то сквозь прищур увидел огромную черно-серую клубящуюся тучу, низко наплывающую на его башмак, на его озеро и на его лес.

Туча наплыла, натужилась, сморщилась, и на Гаврилыча обрушился ливень. Буря, ураган с завываниями, гром грохотал, будто огромной колотушкой били в огромное ведро, молнии перечеркивали и поджигали друг друга! Деревья все разом нагнулись в одну сторону и с них полетели зеленые листья и толстые, обломанные ветки.

Но медведь упрямо продолжал стоять на голове, строго задом вверх, как маяк, указывающий путь лету, и даже не шелохнулся. А Гаврилыча чуть не сдуло, он пискнул, ухватился за дверную ручку и пыхтя вкарабкал себя в сени. Только там он отдышался и проворчал: «Вот, Лето начинается, ага»!

И лето пришло, оно начиналось, правда, не так, как хотелось Гаврилычу, не с теплых солнечных лучей, а с сильных ветров и бурных дождей, со сломанных веток и шквала зеленых листьев, летящих в лицо. Но – все равно, лето! Оно гораздо, гораздо лучше зимы.

Гаврилычево озеро кипело и пенилось, в нем почти тонули почти корабли. У башмака сами собой завязались шнурки, а у Гаврилыча хвост скрутился в узелок. – И тем не менее, лето!

Пусть, оно лучше зимы.

 

 

Медведь, наконец, покачнулся, сел и отодрал пустую бочку от головы. Нежно облизав ее снаружи, он встал и гулко заорал на весь лес:

- Спасибо, братцы! Считайте, что я ваш вечный должник!

- Считаем, считаем! – Пискнул неизвестно откуда взявшийся Кука.

Медведь вздохнул, помечтал чуть-чуть и побрел в поисках удобного места для летнего сна, обнимая пустую и облизанную бочку.

- Медведь, зачем тебе пустая бочка? – Спросил вовремя затормозивший Заяц.

- Я ее буду нюхать, и она будет навевать мне сладкие сны.

 

 

- Бедный Гаврилыч! – Взгрустнул Кука, всю жизнь ему жить на острове! А там еще и Шмокодявка…

- И там они умрут от голода. – Мрачно заявила Лисица. Заяц покосился на нее недоверчиво.

- Чтоб Гаврилыч со Шмокодявкой, да не выкрутились?

- Ага! – Ехидно тявкнула Лисица. – они будут философствовать, философствовать, пока не превратятся в мифы. И про них будут потом рассказывать.

Ворона на ветке хрюкнула по-поросячьи, и уважительно покосилась на Лису.

- Медведь, вот, ушел, - сказал Заяц, - а надо было его, вечного должника, пару раз сгонять на остров с продуктами.

- Найдем! – Дернулся, было, Кука, но был пойман за подол сарафанчика подошедшим Чубриком.

- Сами справимся! – Проворчал Чубрик. – А медведь и потом не раз пригодится. Пусть пока спит, ему, ведь, жизни-то три месяца в году, пока по прорубям скачет, а остальное – сны. Разбудим – расстроится.

- А что делать?

- Гуманитарную бомбардировку! – Сказал Чубрик. – Банкометание! У нас тут своей авиации дополна.

И через час, на остров надвинулись грозные тени.

Летела ворона, крепко зажав лапами морковку.

Летела Белка кверху ногами на хвосте. Еж кидал ей пачки с чаем, а Белка ловила и переправляла прямо на цель.

Летел Чубрик. Как настоящий пузырь, он тащил картошку, капусту, сахар, и все это сыпалось на Гаврилыча со Шмокодявкой.

- Чубри-ище! – Завопил Гаврилыч, получив кочаном по голове. Какой ты пузырь, ты же настоящий Воздушный Шар!

- Большой воздушный шар! – Уточнили сверху, и прицельно направили пакет с картошкой на Шмокодявку.

Шмокодявка сидел на корточках, и красными своими ушами указывал цель бомбометания. Уворачиваться ему приходилось чаще, чем Гаврилычу.

Между тем, Заяц не терял времени. Он решил по-своему.

Он догнал Медведя и объяснил ему всё. Медведь, хотя и пора было устраивать сон, всё понял и быстро вернулся на берег. Оценив оперативную обстановку, он решил, что плыть – себе дороже, но можно – иначе.

Он положил медовую бочку на землю, Заяц положил на нее доску, и понеслось!

Заяц подбрасывал банки и склянки со вкусностями: варенье, конфитюры, джемы и прочую радость, не забывая про муку, прямо на один конец доски, а по другому медведь методично шлепал лапой.

Часу не прошло, как башмак Гаврилыча стал похожим на продуктовый склад.

- Хватит, ребята! – Вопили с острова. – Ну, хватит!

- Хватит. – Сказал Медведь, обнял бочку и побрел в поисках своей берлоги. Он ее искал каждый раз. Легко ли, думаете, запомнить место берлоги, когда ты или на озере, или спишь.

- Ребята! – Кричали с острова. – Приходите в гости, скорее!

И вот тут все призадумались. К Гаврилычу хотелось, но перебираться методом бомбометания никто не желал. А те, кто мог сам добраться, так Белка не хотела без Ежа, вороне надо было созерцать со стороны, а Чубрик не мыслил себя без корзинки, так как он не пузырь, а воздушный шар.

Переправа, переправа!

Большой плот, поддерживаемый сверху вороной и Чубриком, медленно двинулся в направление острова. И хотя плыть было, всего – ничего, плыли два часа. Ссорились, спорили, ругались, мирились, но – доплыли, наконец, как раз на хорошо настоявшийся чай, и на успевшие созреть пироги.

А когда весь стол был завален радостями, а все скамейки засажены друзьями, Шмокодявка пошептался с Чубриком, и тот, как настоящий Воздушный Шар, торжественно взмыл над лесом. Он нашел уже прикорнувшего Медведя, и положил ему под сразу вытянувшийся нос пять больших медовых пирогов. Чтоб Медведь, как проснулся, так сразу и позавтракал.

 

 

- Медведь, медведь, - ворчал вечером Гаврилыч, - а что, медведь? Ему всё по-барабану, кроме рекордов и меда, когда он об этом говорит. А когда молчит, да в безвыходной ситуации, как-то сам собой всё делает, даже не задумавшись.

- Иначе бы в Лесу он и не появился, - добавил Шмокодявка. Не только усатая ворона, но и он нечаянно сочиняет наш лес. Ты любишь мед?

- Нет, - сказал Гаврилыч, у меня от него зубы ломит и в горле сохнет.

- А он – любит, у него не ломит, и не сохнет.

- Пусть у него будет как можно больше никому, кроме него, не нужного мёда! – Сказал Гаврилыч.

- Пусть!

 

 

Буря кончилась. Из соседнего дупла высунул голову Шмокодявка. Он вылез, подошел к башмаку и постучал.

- Гаврилыч, - спросил Шмокодявка. – Как ты думаешь, мы – такие? – И кинул в озеро камень, от которого развернулись во все стороны круги.

- Не знаю. – Сказал Гаврилыч, выйдя на крыльцо. – Но думаю, что я – такой! – И он с размаху залепил в воду плоским камешком, которое подскакивало и подскакивало, отлетая от воды, и каждый раз, все выше! Пока не пробило в туче дыру и не исчезло в луче выглянувшего краешка Солнца.

- Да-а? – Улыбнулся Шмокодявка, проследив глазами. – Я тоже так думаю.

 

 

Ворона показала уходящей туче густо обросший нос и расстроенно посмотрела по сторонам. Ветер сдул все прадедовы записки, и теперь ей не у кого было учиться. Поняв это, она вдруг широко улыбнулась, так широко, как это умеют только вороны, и только тогда, когда возвращается лето.