Проза

 

 

                                                                                                                             А.С. Пушкин  «Песни западных славян»

 

 

В сказаниях западных славян ходит одно предание о несчастной красавице Елене, которая была убита своим возлюбленным Феодором по злому навету. Оболгали бедную красавицу злые люди, а бедняжка и оправдаться не сумела, покорно пошла навстречу своей неминуемой участи. Отсек ее возлюбленный голову ей по плечи в страшном гневе, не слушая ее, даже не взглянув в умоляющие глаза своей суженной. Когда раскрылась правда, в глубокой печали стал стенать Феодор: «Горе мне, убийце! Я сгубил Елену понапрасну». И целует ее в мертвые уста и кричит в безумном исступлении вдаль непроглядной ночи: «Елена, где ты, моя милая Елена, эге-гей Елена, горе мне, горе!». Но молчат уста мертвой красавицы, лишь ветер доносит отзвуком страшным: «Хелена, Хелена, … Хальна…». И вот ходит он день и ночь, ходит всю свою проклятую жизнь и не может обрести покоя и только кричит: «Елена, Елена…», а ветер в ответ: «Хальна, Хальна…» Так и родил звук того ветра новое имя: «Хальна», а сам ветер прозвали «Хальный ветер». А люди сказывают, что когда приходит этот сухой и холодный ветер с юга, то приносит он в своих косматых пыльных вихрях образ той Елены, которая кружит по горам и равнинам, в окна людям заглядывает и своей страшной красотой и страшной смертью с ума всякого сводит. И еще говорят, что много несчастий происходит, когда появляется этот ветер. Не находят себе места люди, и даже с жизнью расстаются в эти темные времена, когда бушует этот странный ветер. Боятся его люди и всякие ужасы рассказывают. А все остальное время пытаются жить счастливо и безмятежно. Пока снова не приходит Хальный ветер. Так и поныне.

 

 

Уже вечерело, когда мы не торопясь возвращались в отель. Весь этот солнечный весенний день мы с моим попутчиком Мареком провели в Закопане, наслаждаясь прогулкой и осмотром дивных красот природы. Казалось, что мы обошли полсвета, и нас все время сопровождало приятное чувство нескончаемости этого дня. Толпы ленивых туристов со всех уголков мира создавали особо непринужденное ощущение какой-то райской беспечности. Время как будто замерло, и мы оказались во власти абсолютной беззаботности. Не часто себе можно позволить такое. Но приближались сумерки, как всегда принося легкий привкус вечерней тревоги. В тот вечер мы оба заметили, что это была не обычная будоражащаяся кровь весенняя тревога; в воздухе повисла какая-то неприятная мгла, от которой хотелось поскорее скрыться.

Марек был моим переводчиком и гидом. Он весь день напролет без устали рассказывал о всяких необычных вещах, связанных с местной природой и культурой. Это был гид Божьей милостью, если так можно сказать. Столько разнообразных диковинных историй и их самых необычных, порой сбивающих с толку, трактовок могло уместиться лишь в голове такого человека – одновременно историка и поэта, и даже метафизика, страстного любителя старины, знатока литературных преданий, обладавшего потрясающей способностью обобщений, сравнений и самых точных проникновений в суть народных поверий! Он не столько передавал, сколько порождал новые миры, тут же создавая какое-то свое собственное предание. При этом игра его воображения была не лишена научной строгости и достоверности, что делало его поистине уникальным рассказчиком и незаменимым собеседником.

Время летело незаметно, усталости не чувствовалось и новые открытия давали необыкновенный прилив сил. Марек превосходно говорил по-русски, что значительно облегчало наше общение, давая возможность вникать в тончайшие подробности местного ландшафта. Он в равной мере любил и Польшу, и Россию и поэтому было понятно его желание кропотливого внедрения в мое сознание деталей польского историко-культурного наследия при одновременной демонстрации его знаний о каких-то невероятно глубоких вещах о России. Мы даже состязались с ним в знании некоторых философских текстов. Далеко не каждый отечественный специалист мог похвастать такими знаниями, какими обладал Марек. Это были не просто сухие и отвлеченные знания, коими порой набита голова историка, но любовь к своему предмету. Знания, помноженные на любовь, давали просто невероятный результат.

Суета курортного городка, в котором оживление соседствует с беспечностью, придавало нашему походу характер приятной легкости и подъема. Мы часами смотрели на горы, потом долго осматривали дом, в котором жил Виткевич. Марек знал подробности буквально каждого шага этого необыкновенного писателя, проведшего здесь очень плодотворный период. Все дышало его пребыванием, словно вчера он тут бродил, думал, переживал, окутанный странными видениями. Вот дорога, по которой он уходил в горные леса и оставался там на несколько дней, испытывая свой дух или делая что, о чем ни один смертный не имел никакого представления; вот равнина, с которой он любовался, (а скорее ужасался) горными пейзажами. А вот и место, где он писал, обозревая одновременно небо и землю и порождая свои, оставшиеся до конца непонятные современникам, образы и мысли.

В музее, где находились картины Виткевича, мной почему-то овладело невольное беспокойство. Ведь здесь тайное тайных писателя, его рисунки и даже юношеские фотографии. Здесь хранится многое, связанное не только с этими чудными местами, но и вообще, с секретами мироздания. Мы долго и помногу рассматривали экспонаты, возвращаясь к одним и тем же картинам. Смысл как будто улетучивался, и многократными просмотрами мне хотелось как можно глубже проникнуть в сокровенное и таким образом удержать в памяти  изображение.

Одна странная фотография привлекла мое внимание, но отвлекшись, я не успел расспросить о ней подробнее. Я лишь успел отметить огромные клубы пыльных облаков стремительно, словно хищные птицы в поисках добычи,  надвигавшихся на землю, поглощая в свои темные недра все находившееся на поверхности. Черно-белый фон и повисшая в небе тревога. Я и не думал тем солнечным днем, что через несколько часов воочию столкнусь с тем же, что было изображено на фотографии.

 

*

Был конец марта, и погода еще не вошла в свою стабильную колею, меняя настроение так часто, как меняется настроение мечтателя. Величественная картина гор неожиданно подергивается мутной пеленой, отчего их очертания становятся мрачными и угрожающими. Но в следующий миг появившееся солнце вновь возвращает действительности всю ее сказочно легковесную реальность, в которой напрочь исчезают всякие следы тревоги.

Однако, в тот вечер что-то насторожило Марека, когда он некоторое время неподвижно смотрел вдаль, в голубой пустоте которой вдруг появилось серое облако. Оно приближалось к нам, быстро увеличиваясь в размерах. Я заметил, что Марек произвел над собой значительное усилие, чтобы скрыть тревогу. Он скрыл свой испуг, чтобы не испугать меня; однако, его тревога все же передалась мне. «Нам стоит поспешить»,– сказал он, – «нужно успеть в отель до наступления темноты». На мой вопрос, в чем дело, он ответил уклончиво и неохотно. Но видя мою настойчивость, Марек был вынужден поведать историю о Хальном ветре, который, по видимости, нагрянул в ту самую минуту.

Несмотря на ужасающие порывы ветра, Марек все-таки успел  рассказать, что два раза в год в южных областях Польши из Словакии начинает неожиданно надвигаться холодная пыльная масса. Такой ветряной тайфун – совершенно непонятное природное явление, известное еще издревле. Конечно, ученым оно понятно, там все объясняется перепадами давлений и прочими геологическими и климатическими вещами, однако у населения этот ветер вызывает священный ужас. У людей чувствительных, склонных к психическим расстройствам, начинается необъяснимая депрессия, иногда приводящая к самоубийствам. Конечно, никакой статистики здесь нет, но люди естественно склонны трактовать это мистическими свойствами Хального ветра.

Марек вспомнил несколько действительно ужасных случаев, которые произошли под воздействием, как утверждала молва, этого ветра. Кстати, оказалось, что и невеста Виткевича покончила с собой, якобы поддавшись демоническому действу Хального ветра. Она была беременна, и это невероятно усиливало драматизм ситуации. Я еще раз вспомнил фотографию в музее, которая оказалась фотографией этого самого ветра, сделанного пятнадцатилетним Виткевичем. Передо мной возник расплывчатый образ горного пейзажа, охваченного сильными вихреобразными движениями, напоминавшими смерч или скорее ураган. Этой силой был ветер, и Виткевич, видимо, будучи осведомлен о его необычных свойствах, попытался запечатлеть его на фотографии. Вот кто знал истинную природу ветра; эта фотография, сделанная писателем, являлась каким-то подлинным свидетельством инфернальных свойств этого явления.

Закопане уже не казалось мне таким безмятежным и блаженным местом, как это было в течение всего солнечного дня. Я вспомнил и другие картины  художника и передо мной возник калейдоскоп небывалых сюрреалистических образов, захвативших сознание в плен своей таинственной магмы. Что-то в них было финальное и роковое, с чем не могло смириться нормальное человеческое естество и что оно, в конце концов, должно было принять как единственную неизбежность и неоспоримую достоверность. Это был единственно истинный в своем роде реализм, поскольку обнажал какую-то жуткую правду существования.

 

*

Наш отель располагался на возвышенности тысяча триста метров, и расстояние, которое нужно было преодолеть, чтобы достигнуть цели при усиливавшемся ветре, оказалось невозможным. Темнота и серая колючая мгла приближались с молниеносной быстротой. Опасаясь за свою жизнь и будучи не в силах выносить ненастье, мы вынуждены были свернуть в ближайший проулок и просто ворваться в первый попавшийся дом, поскольку порывы ветра уже сбивали нас с ног.

Мы почувствовали себя спасенными, до того была злая непогода. В доме, в котором нас приняли на ночлег, проживала обычная польская семья, состоявшая из мужа, жены и двух детей – подростка Михала и его старшей сестры Эжены. Когда мы ворвались в дом, по-другому это никак нельзя было назвать, то сразу почувствовали угрюмое беспокойство, которым были охвачены жители этого дома. Нас они встретили вполне дружелюбно и гостеприимно, однако след какой-то давно длящейся тревоги неотступно преследовал весь вечер гнетущим безмолвием. Здесь как будто недавно произошла какая-то беда. Или … должна была произойти.

Мы с Мареком естественно ни о чем не расспрашивали хозяев и были вполне довольны, когда нам выделили небольшую комнату с двумя спальными местами на втором этаже этого, в общем, скромного дома. Хозяин Анджей принес нам еду и предупредил, чтобы мы не вздумали прогуливаться в такое время. Это было очевидно, но он почему-то счел необходимым сказать об этом. Подробно поговорить нам не удалось, но по его прогнозам нам точно придется остаться у них до утра, поскольку ветер будет бушевать всю ночь. Утром появится возможность добраться до отеля, так как нужно будет успеть до следующей атаки, которая непременно наступает и бывает более яростной и жестокой. «Проклятый ветер», – как мне показалось обмолвил он, взглянув в окно перед тем, как выйти из нашей комнаты.

Я был немного раздосадован тем, что не состоится общая «трапеза», на которой можно было бы подробнее узнать у самих жителей, почти что горцев, об этом ветре. К тому же, приятно провести время в обществе такой интересной особы, которой была Эжена. Она сразу привлекла мое внимание, как только мы перевели дыхание, вырвавшись из смертельных объятий Хального ветра. Пронзительный взгляд глубоких, подернутых легкой синевой глаз, приветливо встретил незнакомцев, что-то пообещав, как мне почудилось в тот странный момент. Это обещание было настолько невесомым и необоснованным, что я поверил в него, подчинившись иррациональной страсти, вдруг моментально проснувшейся во мне. 

Девушка мне показалась совсем не современной, хотя все атрибуты современности как раз были налицо. Несмотря на традиционный уклад жителей этих краев, я увидел рваные джинсы, проколотые уши, тату, непонятную стрижку, какие-то экзотические и несуразные браслеты, майку с модной панк группой, что-то еще... И при этом чувствовалась одичалость в ее взгляде, повадках, вообще во всем ее образе. Именно эта одичалость и перекрывала весь внешний налет современности, сквозь который все-таки проглядывал образ древней славянской красавицы.

Мне очень хотелось завязать с ней разговор и в один момент удалось перекинуться какими-то любезностями. Это было приятно вдвойне, поскольку девушка хорошо говорила по-русски. Я успел спросить, чем она занимается и откуда знает язык, но возможности для продолжения общения не оказалось. Эжена потупила взор, когда я попытался сделать ей комплимент по поводу ее внешности. И возможно, что мы смогли бы поговорить и больше, но когда за окном в очередной раз завыло каким-то запредельным воем, Эжена съежилась и вмиг исчезла за дверями своей комнаты.

Ничего не оставалось, как уединиться наверху с Мареком и продолжить наши мистические беседы, находясь в плену у этой самой мистической силы. Конечно, ни о чем ином мы и не говорили, проведя всю ночь напролет в рассказах и догадках об этом странном явлении.

 

*

Трудно описать и передать словами, что творилось за окном в ту ночь. Небывало дикие порывы яростного ветра, в страшных завываниях которого слышались стоны умирающих и скорбные рыдания по умершим, не прекращались до самого утра. Временами казалось, что стены дома вот-вот рухнут под чудовищными накатами дьявольской стихии, грозившей, перевернуть весь мир вверх дном. Иногда нам чудилось, что действительно кто-то стонет и плачет за окном, или внизу в одной из комнат дома. Как бы поддаваясь тайному сговору, мы иногда прислушивались, но ничего не могли расслышать отчетливого из-за бешеного скрежета, который производила обезумевшая стихия.

Я даже решился раскрыть окно, чтобы разглядеть, что творится вовне. Но лишь черная пустота ударяла в лицо: до того непроглядна была тьма, покрывшая землю в эту минуту. Ставни едва не выскакивали из петель, а стены, полы и потолок просто-напросто ходили ходуном, а весь дом был словно корабль, застигнутый яростным штормом в открытом океане. Еще миг, и мы бы сорвались со своего места и полетели в какое-то неведомое пространство, где царит лишь одна беспредельная власть – власть Хального ветра.

В действительности ветер был не так силен, гораздо сильнее было распалено наше воображение: именно оно и рождало чудовищ, которых не в силах был укротить наш разум. Марек, наверное, вспомнил все страшные случаи про ветер, которые знал. Не удивлюсь, если он тут же сочинял новые истории, восполняя пробел в существующей литературной традиции по поводу Хального ветра.

 

*

Как всегда утром все стало на свои места. Погода вернулась в привычный для конца марта ритм, и от страшного ветра не осталось никакого следа. Даже странно, что мы могли так испугаться какой-то природной стихии. Повторного приступа ветра не наступило, и мы, простившись с хозяевами, благополучно добрались до своего отеля. Но все время из моей головы не выходил образ этой странной девушки, Эжены, представлявшей собой необыкновенное сочетание архаики и современности.

В ее глубоких голубых глазах определенно засела печаль. Чувствовалось, что она жертва какой-то, скорее всего, трагической любви. Так мучителен был ее несчастный взгляд, в котором сквозило одиночество, граничащее с отчаянием. Мне бы очень хотелось от нее самой все узнать. Но, увы, это было невозможно. Да и на что я, собственно говоря, мог рассчитывать? Все это было сущим безумием, но безумие более всего и привлекало меня всегда. Разве не безумна была жизнь и творения Виткевича? Это человек определенно вдохновлял меня.

Перед самым уходом мне все же удалось всунуть в ее ладонь свою визитку; я почувствовал, как она нервно сжала свои холодные тонкие пальцы, на какую-то долю секунды задержав мою руку в своей. Задержала, бросив при этом чуть ли не умоляющий взгляд на меня. В этот  момент я знал, что она полностью мне принадлежит, что стоит мне сделать малейшее  движение ей навстречу, и она навсегда останется в моих объятьях. И мы станем самыми счастливыми людьми в мире.

Может я и преувеличивал, но мне вдруг представилась картина наших отношений, нашей любви, которая зародилась вот так безумно и внезапно в заброшенном Богом месте, в смертоносных порывах дьявольского ветра, в каких-то совершенно ничтожных словах и жестах. Я точно знал, что эта девушка была безумна, и ее безумие заключалось в безумной жажде любви, которой она не могла найти в этом мире. Поэтому и страдала и уже подумывала о том, как бы скорее закончить это невыносимое страдание. Для большинства любовь – это наслаждение и лишь немного мука, а для некоторых, это смертная мука, тоска и трагедия. Такой была Эжена, вдруг в какой-то невероятный короткий миг прозревшая, в то, что только я могу ее понять.

Но нужно было уходить, почему-то нужно было уходить. Вся семья, собравшаяся нас проводить, стояла с понурым и тоскливым видом, словно это был наш последний путь. 

 

*

За те два дня, которые мы еще провели вместе с Мареком, мне удалось многое узнать о местных легендах. В том числе, и о трагической истории несчастной невесты Виткевича. Официальная версия ее самоубийства была скучна и скорее скрывала, нежели раскрывала случившееся. Мне почему-то показалось, что она должна была быть очень похожа  на Эжену. Я даже попытался набросать историю этих трагических отношений, используя реальный образ девушки, чем привел в небывалый восторг Марека, когда прочитал ему свои записи. «Ох, пан, – лукаво говорил он мне, – придется вернуться и забрать девушку с собой».

Я, между прочим, был не против, и на явную шутку моего друга ответил вполне серьезно, предложив еще раз навесить наших недавних знакомых. К моей радости Марек легко согласился. Однако нам не довелось этого сделать. Ему нужно было срочно возвращаться в Краков, а сам я бы ни за что не решился на такой поступок. Мне не оставалось ничего иного, как только бродить по окраинам этого чудесного города, предаваться сладостным мечтам и надеяться на случайную встречу с Эженой. 

До отъезда оставалось три дня, которые мне предстояло провести одному, поскольку Марек оказался вовлечен в срочную работу. Я с воодушевлением занялся работой над своими заметками, стараясь совместить фактический материал с литературной мистикой, связанной более всего с Хальным ветром.

Он мне не давал покоя. Я все время видел перед собой этот дикий ураган, в котором все было перемешано, все подверглось риску быть унесенным в бесконечную даль горных просторов, где обитают злые демоны несчастий. И все время возникал образ Эжены; такое странное сочетание девушки и ветра. Мне почему-то казалось, что это она переодетая в современный наряд и есть та самая героиня древних преданий. Она словно ворвалась в наше время из прошлых времен, когда жизнь была не разделена на быль и вымысел, а представляла собой одно сплошное сказочное действо. Я уже с тоской думал о ней.

Мне вспомнилось, как напряжена была девушка в тот вечер, когда мы попросили ночлега у ее семьи. Мы почти не общались, поэтому и удивительно, что те краткие мгновения, которые мы все же вырвали у обстоятельств, вонзили в память сильный и крепкий образ, образ, в котором необыкновенно переплелись высокая поэзия грусти и современная нервозность. Скорее всего, она депрессивная натура и подвергается губительному действу этого страшного ветра, который доведет ее до смерти. Мне почему-то очень хорошо представилась эта жуткая картина ее самоубийства. Вот почему она так умоляюще посмотрела не меня тогда. Я представил, как черный ветер врывается в ее комнату, разбивая окно и выдергивая с корнем ставни, и как она оказывается в его мрачном обладании. А он уносит ее высоко-высоко в горы, в те области, в которых никогда не бывало человека, где обитают лишь духи умерших. А на утро ее находят с перерезанными венами, или с пустой банкой сильного снотворного, и врачи холодно констатируют статистику молодежного суицида.

Зря я так дал волю своему воображению. А вдруг и вправду что-то случится? Вдруг я накликаю беду своими распаленными фантазиями. 

 

*

У меня возникло сильное, почти непреодолимое желание сходить к ним и все узнать. Хотя бы посмотреть, постоять вблизи дама, увидеть в окне знакомый образ. А если посчастливится, то и поговорить. Но я не помнил точно, где они жили. И вообще, что бы я им сказал, спросил, жива ли ваша дочь? Все это нелепо. Да и самой Эжене, даже если бы мне и удалось вновь оказаться с ней, что бы я сказал? Был какой-то миг, но он уже ушел. И мне ничего не оставалось иного, как смириться с полным неведением и бродить оставшееся время в надежде встретить призрак.

Конечно, возможность встретить человека, даже в таком маленьком городке, была очень мала. Но я не оставлял надежду и каждый вечер выходил на прогулку, испытывая судьбу. Я выбирал разные маршруты, стараясь внимательно смотреть на дома и людей, попадавшихся мне на пути. Один раз мне показалось, что я набрел на их дом. Но я точно не был уверен; в тот ненастный вечер все было настолько перемешано, что нельзя было точно ничего запомнить. А на утро, я впал в крайне рассеянное состояние, и поэтому совершенно не запомнил дороги до отеля. И все же, что-то мне подсказывало, что это был тот самый дом, в котором обитала моя мечта. 

Уже сильно завечерело, и в волнах прохладного тумана, неторопливо сходящего с гор, я различил черты знакомого, которые, несмотря на жуткую погоду, все-таки остались в памяти. «Наконец-то» – вырвалось из моей глубины взволнованное восклицание, и с невероятно учащенным пульсом я направился прямо к дому. Но едва я приблизился к своей цели, как мной овладело тревожное и неприятное чувство. Вблизи дом показался каким-то странным: чужим и неприветливым. Конечно, это можно было объяснить вечерней мглой и туманом, которые буквально за несколько мгновений погрузили  всю окрестность в кромешную тьму. Я едва мог что-то различить на расстояние вытянутой руки. И это тоже было странно, но, увлеченный своим делом, я не стал  анализировать эту явную аномалию. На миг я заколебался, идти ли мне вперед или убраться отсюда поскорее. Но возможность еще раз увидеть Эжену придавала мне сил, и я, не сомневаясь, приблизился к дому.

Хотя на улице никого не было, я, словно вор, крадучись и озираясь по сторонам, обошел несколько раз дом, стараясь не привлечь никакого внимания. Где-то вдали залаяла собака, и мне стало страшно и тоскливо. Обходя дом, я попытался заглянуть в единственное окно на первом этаже, из которого исходил тусклый желтый свет. Окна располагались выше человеческого роста, и мне пришлось встать на лежащее рядом бревно, предварительно плотно придвинув его стенке дома.

Когда я поднялся, то увидел перед собой огромный зал, уходящий куда-то вдаль, так что нельзя было разглядеть его крайнего предела. Странно, но я совсем не помнил помещения таких размеров в этом доме. В один миг мне показалось, что я вижу Эжену, лежащую в дальнем углу на каком-то столе или диване, окутанную в странные белые и синие наряды. Около нее стоят мать и брат. Мать стоит, скрестив на груди руки, а брат читает какую-то книгу, скорее всего, псалтырь. Его ведь читают по умершим, пронеслась в голове очевидная страшная истина. Я еще сильнее приблизился к окну, пытаясь забраться выше. И вот я слышу, как вперемежку с собачьи воем возникает свистящий звук, переходящий в отчетливые слова: «Хальный ветер убил Эжену, теперь он убьет тебя». Окно разбивается, и из комнаты выпрыгивает черная старуха и начитает меня душить...

Когда я проснулся, то не сразу понял, что нахожусь в отеле, и что уже глубокая ночь. Я и не заметил, как уснул, вернувшись с прогулки усталый и изнуренный бесплодными поисками. Да, это был сон. Мне привиделся самый настоящий кошмар, один из таких, которые откладывают неприятный отпечаток на все последующее состояние. Я никак не мог отделаться от этих скорбных картин, которые привиделись мне в этом страшном сне. Теперь я был уверен в том, что с Эженой случилось несчастье, и что я как-то к этому причастен.

 

*

В последний день моего пребывания в Закопане я был полностью сосредоточен на окончании рукописи. Текст получался большой, но пропустить материал, связанный с Хальным ветром и невестой Виткевича я не мог. Он составлял изюминку всего повествования и существенно видоизменял его жанр. Первоначальный замысел научного исследования сменялся на какие-то бессистемные лирико-философские заметки. И чем дальше я входил в тему, тем хаотичнее и невротичнее было мое письмо. Оно словно захватывало все мое существо, погружая в свои становящиеся все более и более мрачными реалии. Я как будто уже был свидетелем того дикого самоубийства невесты Виткевича, которая бросилась с обрыва самого страшного утеса, распевая песни западных славян.

Вообще, было странно, что это предание о Хальном ветре в основном существует в устной форме почти при полном отсутствии литературных переложений. Лишь несколько редких и незначительных упоминаний. Как будто священное безмолвие окружает тайну ветра, и писатели не дерзают писать о нем. Я заметил, как местные жители, открытые и дружелюбные люди, всегда как-то напрягались и старались уйти от разговора, едва речь заходила о Хальном ветре. 

Едва закончив работу, я увидел появившегося Марека на пороге своего номера. Он возник также неожиданно, как исчез. Это был его сюрприз. Он не мог оставить меня без своего сопровождения. Конечно, я обрадовался, увидев вновь моего друга. Мне не терпелось поделиться с ним не только научными разысканиями, но больше своими переживаниями, навеянными не в последнюю очередь тем страшным сном и вообще глубоким погружением в мистическую атмосферу Закопане. Я уже представлял реакции Марека на мои рассказы, и заранее наслаждался долгой интересной беседой.

К моему удивлению Марек отнесся серьезно к тому, что я ему поведал. Особенно его тронул мой рассказ про Эжену. После некоторого раздумья, мы решили навестить наших недавних знакомым. В компании Марека мне было совсем не страшно. Возможность вновь увидеть девушку вызвала прилив теплой и приятной волны. Это ободрило мой несколько упавший за последнее время дух. 

 

*

Уже наступил апрель, и когда мы вышли из отеля, нас поглотила самая приятная в мире атмосфера. Вновь вернулись легкость и беспечность, как в самый первый день нашей знаменательной прогулки. Горы стояли величественно и гордо; яркий свет солнца, казалось, был собран в одном лишь этом месте, порождая нескончаемый поток земного блаженства. Но такая погода не редкость для этих мест, и наверняка, когда Виткевич решил расстаться с жизнью, солнце светило так же радостно и безмятежно. Но мне не хотелось думать ни о чем трудном, и я старался разогнать невольно подступавшие мрачные мысли. А они почему-то все подступали и подступали, проедая мою, становящуюся все более и более искусственной безмятежность. Конечно, я знал, что уже никогда в жизни не увижу Эжену, что все происшедшее всего лишь эпизод какой-то мистической истории, могущей иметь лишь литературное воплощение. Но я не хотел расстраивать Марека, и делал вид, что все обстоит самым чудесным образом.

Не торопясь мы двигались к месту назначения. По дороге мы разглядывали все приметные детали; Марек без внимания не оставлял ничего, видимо, поставив себе целью, сделать из меня самого дотошного знатока Закопане. К тому же он преследовал свою корыстную цель выступить в роли сводни, я никак не разубеждал его в этом, всячески подыгрывая его дружеским намекам и шуткам. Пройдя несколько километров, стало понятно, что был выбран неправильный путь. Марек несколько замешкал; это чуть ущемило его самолюбие гида. Пришлось идти в обход, чтобы вернуться к исходной точке и теперь уже не сбиться с пути.

Мы прошли еще несколько километров, но дом так и не появлялся. Несколько раз мы путали его с другими очень похожими домами, но стоило его внимательнее разглядеть, как становилось понятно, что произошла ошибка. Наш дом словно исчез. Марек, не будучи местным жителем, больше доверился интуиции, чем точному знанию адреса. Тем более, что адреса мы как раз и не знали. Когда мы возвращались в прошлый раз в отель, дорога была очевидна не только ему, но и мне. А теперь прошло уже несколько часов, а мы словно завороженные кружили вокруг одного и того же места, не в силах приблизиться к цели. Более того, мы как бы возвращались к одному и тому же месту, испытав на себе силу древнего проклятья. 

Дом исчез. Это стало понятно, когда солнце уже скрылось за горизонтом. Мы продолжали свой бессмысленный путь в полной растерянности. Не в силах объяснить происшедшее, мы молча брели по каким-то совершенно отдаленным и заброшенным проулкам. Казалось, что мы попали уже в другой  город, вообще в другой мир. Дом исчез, или его вовсе нее было. Но что тогда было с нами?

Не хотелось верить в то, что мы поддались какому-то странному гипнотическому состоянию, которое внушило нам коллективную форму иллюзии. Это было просто невероятно. Мы же вдвоем были участниками того ночного происшествия. Марек, конечно, поначалу сильно досадовал, что не мог найти дом, но к вечеру его недоумение стало переходить в какое-то оцепенелое состояние.

Когда мы окончательно убедились в том, что нам не найти не только дома, но и не понять того, что вообще с нами произошло, то нас охватило крайне неприятное и гнетущее чувство. Усталые, потерянные, сбитые толку, мы тащились по незнакомым дорогам, которые быстро покрывались ночной мглой. Невероятность происшедшего не давала возможности рационально осмыслить положение дел. Большей частью мы молчали, лишь иногда перебрасываясь каким-нибудь незначительным словом. Значит, все это был мираж, сон, иллюзия? Как это объяснить?

Невольно наше сознание, повинуясь обоюдному чувству, всегда возникающему в моменты крайне напряженные, направлялось в сторону Хального ветра. Какие-то неизученные свойства этого явления могли привести к такому сбою рассудка. Иного объяснения не было. Определенно, мы стали жертвами этой мистерии.

Проходив полночи, мы поняли, что нам уже не вернуться. Нам не вернуться не только в отель, но вообще никуда. Взбудораженные и убитые, потерянные и напуганные мы отрешенно вглядывались в непроглядную тьму. Стало страшно и как-то особенно тоскливо от того, что жизнь может закончиться вот так, прямо здесь и сейчас. В воздухе стояла хрустальная прохлада и тишина. Оказавшись на узкой тропинке, нависшей над обрывом, мы заметили, что с южный стороны прямо из-за самой высокой горной вершины к нам стремительно приближалось серое облако пыли.

Хальный ветер вернулся, принеся в своем смертельном вихре сладкое и воздушное имя Эжены.