Проза

  

      – Но эти костыли надо отдать, я их у соседа взял, – сказал отец.

    – Как? А где же наши?! – сказал я.

    – Я их отдал.

    – Кому?

    – Я их отдал уже давно.

    – Ну, так надо забрать, ты ведь их не подарил?

    – Нет.

       – Ну, так надо забрать...

       – Да, но ведь тебе и так скоро снимут гипс...

       – Во-первых, не скоро, а во-вторых, почему ты не хочешь забрать костыли? Кому ты их отдал?

       – Соне.

       – Соне Таубэр?

       – Да, её муж сломал ногу.

       – Я не понимаю, как ты мог вообще взять костыли у соседа, вместо того чтобы забрать наши у Таубэр! Я вот этого не понимаю!

 – Но ведь соседу в данный момент костыли не нужны, а у Сони муж сломал ногу... 

 – Но раз я тоже сломал, а костыли наши, пускай они достают где-нибудь, а не мы, если у них костылей  нет, а у нас есть, то тогда они должны доставать, а не мы!

       – Ну, какая разница, если я взял у соседа и все сейчас с костылями!

       – Но ведь мы с этим соседом почти незнакомы, он только переехал, неудобно одалживаться, но не в этом дело, взял так взял, меня волнует другое, я бы и разговор этот не затевал, если б меня не волновало другое... ты хоть вообще собираешься забирать наши костыли обратно? Сейчас или позже... Но в принципе?

       – …

       – Нет, я уже вижу, ты их решил оставить, да? Я не понимаю, что плохого, если ты заберёшь костыли? Ну что? Скажи, ну что плохого? Не обязательно сейчас, а когда-нибудь... а потом? Вдруг нам в будущем понадобится, мало ли кто-нибудь ещё сломает ногу, а костылей нет и достать их негде, они не продаются... понимаешь?

       Отец молчит. Он в ванной комнате молча вытирает руки. Я иду на кухню к бабушке, к бабе Лене. Она умерла уже давно, но сейчас она на кухне. Ещё при жизни она была с отцом в плохих отношениях, они не разговаривали, поэтому сейчас, как и при жизни, она не вмешивается в спор. Она скромно что-то делает на кухне. И сейчас, как и при жизни, она словно изолировала себя каким-то светлым, добрым самонастроем от всех неурядиц, как домашних, так и служебных.

      – Баба Лена, – говорю я энергичным голосом, – скажи, прав я или нет, что костыли нужно забрать?

      – Мне кажется, – говорит баба Лена очень добрым отстранённым голосом, не глядя на меня, и я воспринимаю только её затылок – крашенные в тёмно-каштановый цвет волосы, добрый, обессиленный наклон шеи, – мне кажется, что забирать костыли сейчас всё же не следует, – говорит очень спокойно, вежливо, даже робко, стараясь никого не обидеть, – а потом, когда больной выздоровеет, и костыли ему уже не понадобятся, их, наверное, можно забрать, и здесь ты, по-моему, прав...

      – Ну вот! – иду я уже по коридору обратно к ванне. – Слышал?! Баба Лена тоже считает, что костыли нужно забрать! Не сейчас, сейчас не обязательно, а потом, когда муж Сони Таубэр выздоровеет! Это же идиоту ясно, что в этом нет ничего плохого! Если ты их не подарил, конечно...

      – Нет, не подарил...

      – Ну, так вот, я не понимаю, что ещё тут нужно доказывать!

      Однако я всё явственней чувствую, что не костыли мне важны, мне важно переубедить отца, но почему мне это так важно?.. Что-то раздражает меня в нём, и я хочу изменить его... В том, что он не хочет забирать костыли, есть что-то странное... ужасно угнетающее меня почему-то. Если б он их подарил, то разговору бы не было, а то ведь ясно, что и не думал оставлять насовсем, а забирать почему-то не хочет... почему?

      – Тогда не давал бы, если ты знаешь за собой такую странность! А если дал, то ты должен забрать или подарить должен был...

      – Ну вот, я теперь им и подарю, – с облегчением говорит отец.

      – Ну, ты ведь не хотел им ничего дарить! Ты хотел дать на время, а потом забрать, ну так и забери, чего проще! Тут надо просто умом чётко рассчитать: обидятся они, что ты заберёшь костыли, или нет? Нет, не обидятся, наоборот, будут благодарны, что ты их выручил. Ну и всё. Спокойненько взять и забрать. И всё! Сперва понять, что это нормально, а потом поставить себе цель и действовать, добиваться её, хотя тут и добиваться нечего...

      – Да... – вдруг отвечает отец, опустив глаза и выходя из ванной комнаты, и видно, что он обрёл уверенность в каком-то решении. – Да, – говорит он, – но если ты не можешь «умом чётко рассчитать», не можешь «понять, что это нормально», не можешь «поставить себе цель», то тогда и «добиваться её» и «действовать» невыносимо тяжело, возникает непреодолимое бессилие...

      – О Господи! – кричу я. – Значит, ты решил навсегда оставить нас без костылей?! Да?! Говори, да или нет?! Давай тогда вообще всё раздадим, всё...

     Но кричу я так уже по инерции. Уже не хочется мне этих костылей, не хочется переделывать отца, ибо он это сделает через силу, и вообще пропади всё пропадом, начиная с костылей и кончая всем, всем на свете, лишь бы не лишать отца уверенности и не вынуждать его жить и действовать сообразно тому, как живут и действуют все, если это вызывает в нём чувство бессилия. Конечно, чтобы он чувствовал в себе силы! Ради этого можно всем пожертвовать, абсолютно всем, тем более какие-то костыли... Конечно же, эти костыли должны навечно остаться у Таубэр. Да мне они никогда и не были так уж нужны, зачем я настаивал?.. И вдруг замечаю в углу коридора какие-то костыли... Беру их в руки – они сделаны из камыша и опереться на них, конечно же, невозможно, а вроде бы даже это один камышовый костыль, только один, вернее, половинка его. Но всё равно мне приятно, что у нас тоже есть хотя бы камышовая половинка костыля... а в следующий миг я вижу мужа Сони Таубэр, его переломы превратились в страшные: переломаны ноги, позвоночник, уже никогда не срастутся – теперь он навечно прикован к нашим костылям…