Проза

Я держал магазин часов на одной из самых оживленных улиц нашего города, обстроенной уродливыми, необъятных размеров многоэтажными домами. Это были конструкции не обычной прямоугольной формы, скорее они напоминали фигуры великанов – пузатых и тощих, коренастых и стройных, крепких и хилых.

Улица вечно была запружена людьми: они толпились так густо и плотно, что не только занимали весь без остатка тротуар, но еще и выпирали на проезжую часть, затормаживая автомобильное движение. Поэтому неудивительно, что торговля здесь шла бойко.

Мой магазин располагался в одном из самых огромных домов; я сам толком не представлял, сколько в нем насчитывается залов. Кажется, их были сотни.

<--- Катя Берестова. Илл. к рассказу "Мера вемени"

Моделей часов у меня было собрано так много, что у покупателей глаза разбегались. Некоторые люди торчали в магазине сутками, прежде чем окончательно делали выбор. Меня покупатели, по правде говоря, раздражали, но приходилось их терпеть: ведь это мой магазин, я – продавец. Каждому приходится исполнять свою роль, вот я и играл свою.

Движимый противоречивыми стремлениями – не видеть непрестанного людского копошения и одновременно – следить за жизнью магазина, я обычно проводил время в наиболее пустынных и редко посещаемых залах. Помощников мне брать при этом не хотелось, поскольку я не мог бы никому доверить дела в магазине, он был слишком тесно и глубоко связан лично со мной. В результате посетителям, желающим сделать покупку, иногда долго приходилось разыскивать меня по лабиринту залов.

Чаще всего меня можно было застать, собственно, в одном из них – так называемом зале организмов. Здесь были собраны часы, выполненные в форме различных живых существ или внутренних органов.

Центр зала занимали гигантские часы в форме человеческого туловища с циферблатом вместо лица. Жизнь этого тела шла соразмерно с ходом часов: при каждом передвижении секундной стрелки на одно деление производился удар сердца, по всем сосудам перекачивалась кровь, тело дышало. Каждый час руки тела хлопали в ладоши положенное число раз – это действие заменяло привычные удары, отмеряющие время.

Вокруг них были расположены другие изделия: часы в форме всевозможных конечностей и органов – например, часы в форме живота или спины, носа или уха, в форме пальцев рук или ног, губ или подбородка, локтя или колена, шеи или пятки; часы в форме сердца, желудка, печени, почки, легких, мозга; в форме жаб, змей, водомерок и комаров, ворон и воробьев, гусениц и ящериц, осьминогов и каракатиц. Да и чего там еще только не было! Долго было бы перечислять. Некоторые изделия имели вид настолько необыкновенный, что их и не описать-то человеческим языком.

Иногда, разумеется, мне приходилось обслуживать покупателей и в других залах, скажем, в зале звезд, древесном зале, патронном зале, караванном, табунном, булочном, рисовом, пресноводном, в позабытом зале, в тронном, забубенном, казусном. В каждом из них имелись часы соответствующих форм.

С наступлением очередного часа большинство изделий производили тот или иной шум – у некоторых пронзительный и болезненный для слуха. Однако, парадоксальным образом, звучание всего магазина в целом получалось мелодичным; общее биение формировало своеобразную музыкальную композицию – нечто среднее между звуками оркестра и шумом завода. Некоторые посетители приходили в мой магазин только ради того, чтобы послушать этот ежечасный бой, который иногда бывал весьма продолжительным.

День за днем моя жизнь шла ровно и размеренно, словно ее тоже, как часы, завели, и все происходило само собой, механически; торговля шла великолепно – до тех пор, пока не произошел удивительный случай.

Однажды в мой магазин зашла женщина – на вид невзрачная, средних лет; в ее взгляде, впрочем, мне сразу померещилось нечто безумное. Больше в помещении в этот момент никого не было.

Женщина спросила: «Сколько времени?»

«Здесь же столько часов, – сказал я. – Посмотрите на любые – и увидите».

«Я не вижу», – сказала она.

«Слепая она, что ли? – подумал я. – Но смотрит так внимательно. Что бы это могло означать?»

Я поглядел на ближайшие висевшие напротив меня часы, имевшие форму разветвляющейся змеи, и сказал: «Пять пятнадцать».

«Не то, – ответила женщина. – Я спрашиваю, сколько времени?»

Я посмотрел на другие часы, в форме лопаты, – и тут осознал, что не могу толком понять их показаний. Я и в предыдущий раз не мог понять, а ответил машинально, чтобы отделаться от мешающей посетительницы.

«Три», – сказал наконец я, долго вглядываясь в часы.

«Нет, не то», – даже с каким-то испугом покачала головой женщина.

Мы оба стали с возрастающей тревогой обводить взглядами окружающие часы – и все как будто показывали что-то разное.

«Полкило», – сказал я, поскольку молчание меня нервировало.

«Не то, – сказала женщина. – Вы же знаете, что не то».

«Двадцать пять процентов», – сказал я.

Женщина помотала головой.

«В заднем кармане», – сказал я.

«Да что же такое? – спросила женщина. – Вы же знаете, время этим не измеряется».

«От холма до горы», – сделал предположение я.

«Пока рак на горе не свистнет», – выдвинула версию, в свою очередь, она, хотя и явно не рассчитывала на успех.

Складывалось впечатление, будто кто-то третий, незримый, экзаменует нас. Стало вдруг ясно, что наше привычное представление о мере времени ошибочно, и нужно было срочно найти верную единицу измерения для него, чтобы восстановить его правильный ход.

«Торт в двух слоях, в многих слоях!» – говорил я.

«Куб каберне», – сказала женщина.

«Волос на колосе, колос на голосе, голос на волосе», – говорил я.

«Нет, цифры, цифры!» – поправила меня она.

«Кролики! Кролики! Талые кролики!» – как-то сдавленно воскликнул я.

«Палочный, барочный шум! В визге кованых кораблей расслышим шепот дикарей!» – вторила женщина.

В этот момент, словно ее слова были призывом, получившим отклик, одни из часов начали бить.

Это были часы в форме головы старика, весьма необыкновенного вида: сухие серые волосы на его голове торчали справа, словно пакля, а слева почему-то прилегали к черепу; вся кожа на лице была во вмятинах и морщинах, словно ее месили руками; у глаз его не было зрачков и радужек, они, выпученные, были совершенно белыми. Изо рта его на выдвигавшемся языке вылезал дятел, взлетал в воздух, долбил клювом по лбу и возвращался обратно.

Стал раздаваться глухой стук, он мешал нам сосредоточиться.

«Лови его! Пламя гаси, гаси!» – закричал я.

Видимо, я не случайно подумал о пламени: может быть, дело заключалось в том, что время, обычно тихо тлевшее, теперь вспыхнуло.

Может быть, к этому привела избыточная концентрация часов?

Следом за головой старика сразу многие часы вокруг начали бить. Они словно бы проснулись; все новые и новые включались в общий бой, будто подавая сигнал тревоги.

Часы в форме грозы грянули громом, бомбовые взрывались, каторжные часы гремели кандалами, бубновые давали разряды вальтов, часы танца вальсировали.

«Заземляй! Заземляй!» – крикнула женщина.

«Како? – говорил я. – По нявому?»

«По сявому, веси, воединяй!» – завизжала она.

Но было поздно. Часы в форме времени завременили – и время прошло.