Проза

Нельзя сказать, что цикл стихов, написанный Василием, родился внезапно. Стихи он писал всегда, правда понемногу, медленно, практически никому об этом не рассказывая и, соответственно, мало кому их демонстрируя. Это было, так сказать, его сугубо внутреннее дело, оставаясь таковым долгие годы и в силу его личностной природы, и в силу складывавшихся обстоятельств. Таким образом, не без предпосылок вышло так, что однажды по весне Василий написал – ни много, ни мало – целую россыпь стихотворений, объединенных и темами, и настроением, и стилем. Здесь мы их приводить не будем. К сожалению не будем, потому что стихотворный цикл действительно вышел хорош.

Закончив работу, Василий почувствовал радость создателя, удовлетворение от осуществления замысла, но важнее было чувство, на углубление, развитие которого, собственно, и был направлен сочинительский процесс. Он как бы помог этому чувству дойти до нужного накала и самообретения.

Потом начались будни, привычные заботы, но временами Василий вспоминал, что рукопись лежит у него дома на полке. «Может, отправить ее куда-нибудь?» – спрашивал он себя, имея в виду какие-либо места, где любят и ценят поэтическую речь. Но он не знал, как это делается, и, будучи неглупым человеком, понимал, что никто толком не вчитается в вещь, созданную никому не известным автором, прежде никак себя на поэтической стезе не проявлявшим и никогда не вращавшимся в соответствующей среде.

В общем, вспоминая каждый раз про свои стихи, Василий вспоминал и про то, что сборником можно было бы поделиться с читающими людьми, но ничего для этого не предпринимал. Пока однажды приятель не пригласил его к себе на ужин, где, как он восторженно сообщил, будет и приехавшая из какой-то страны, но все же русская известная поэтесса (которая, правда, ненавидела слово «поэтесса», предлагая называть ее либо «поэт», либо никак).

Поэтесса приехала накануне, провела творческий вечер, собравший местную культурную элиту. Василий, к ней вполне относимый, его пропустил. Он даже не знал, что жена его приятеля – дальняя родственница знаменитости и что они уговорили ее остановиться у них на пару дней.

«Это ли не шанс, который предоставляет мне сама судьба? – подумалось Василию. – Сам я ничего не предпринял, но, похоже, почти все предпринято за меня. Осталось лишь сказать два слова и сделать всего одно движение руки, протянув пачку листов. Это мне ничего не стоит, значит – надо сделать».

Он принял приглашение и прихватил с собой свой небольшой сборник, чтобы в удобный момент предложить его вниманию поэтессы. Он так и представил, что, когда они познакомятся, пообщаются и когда она уже поймет, что Василий не сумасшедший, какие, бывает, подходят после публичных выступлений, он расскажет, что тоже пишет стихи, и предложит ей  распечатку, заметив, что если ей не понравятся первые две страницы, то дальше можно и не читать, преспокойно отправив бумагу в корзину для мусора. «Не хочу вам докучать и обременять вас тем, что вам неинтересно, – деликатно скажет он. – Прочитайте это не ради меня, а ради себя, то есть ровно до тех пор, пока вас это занимает».

Василий пришел вовремя. Подготовка к ужину завершалась. Василий предложил свои услуги по раскладке столовых приборов и принялся за дело, осваиваясь и осторожно изучая обстановку. Бросалось в глаза: в то время как хозяева дома – муж с женой – несколько лебезили перед гостьей, создавая впечатление, будто они есть нечто, служащее чему-то другому, миловидная поэтесса демонстрировала независимость и самодостаточность. Знакомые Василия спрашивали у нее, какие напитки ей принести, как она себя чувствует, в третий раз повторяли, каким прекрасным был вчерашний вечер и как они любят читать ее стихи летними вечерами. Она же спокойно прогуливалась по гостиной, не спеша и с иронией отвечала на расспросы, не выказывая не только желания производить впечатление, но даже ни голода, ни жажды.

«Если я заговорю про свои стихи и тем более начну предлагать их к прочтению, я тоже окажусь в положении человека, который зависит от поэтессы; выкажу себя тем, кому что-то надо, и по сравнению с кем тот, кому ничего не требуется от других, выглядит сильнее и достойнее», – подумал Василий. Почему бы и ему не вести себя так, словно нет у него ни в чем необходимости – в том числе в том, чтобы прочли цикл его стихов; словно он пришел сюда просто побыть среди людей, немного отдохнуть, ничем им не обязанный и ничего от них не ждущий, кроме легких бесед. Наверное, ей будет только приятно – обнаружить, что в комнате есть человек, равный ей. И дело даже не в том, что ей будет приятно. Просто разве он не самодостаточен тоже? Разве не сможет он держаться – пусть какое-то время – так, словно ему ничего не надо? Разве это не гармоничное состояние? Разве не лучше быть свободным, чем зависимым, пусть даже и с гениальными строчками на руках?

Поэтесса словно бы подавала пример, словно бы намекала: «Будь как я, потому что оно того стоит». И Василий не был бы Василием, а был бы кем-то заскорузлым и нечутким, если бы не внял этому намеку. Возможно, самодостаточность облика поэтессы была связана с тем, что она добилась успеха, что у нее и правда есть многое, о чем многие только мечтают; возможно, она держалась так независимо, потому что всего в трехстах километрах езды находился мир, в котором все у нее обстояло самым замечательным образом, однако Василий догадывался: оно того стоит даже и в его случае – в случае того, кто по сравнению с ней куда менее благополучен и успешен.

Оно того стоит – держаться так, будто у тебя нет ни в чем нужды, даже если это не вполне коррелирует с действительностью. Но в том и штука, что переживания, подобные переживанию свободы, случаются скорее вопреки, нежели благодаря. Соответственно всякий, переживающий свободу, переживает ее по праву – в силу одного того, что он способен ее переживать.

В общем, самодостаточность гостьи помогла Василию и самому настроиться на ощущение «все, что надо, у меня есть». Войдя в резонанс с ее независимостью, он тоже почувствовал себя свободным. Свободным не для того, чтобы без волнения и стеснения заговорить о своей рукописи. Наоборот – ощутившему себя свободным уже не о чем просить. Ощутивший себя свободным запросто обходится без того, чтобы его рукопись прочитали. Не знает о ней никто? Ну и не надо!

В итоге, не принимая никаких решений, Василий, тем не менее, стал вести себя подобно тому, кто – в своем сущностном – не зависит от окружающих людей и кому, соответственно, нет необходимости ни угождать, ни подлаживаться, а достаточно просто спокойно соседствовать, вступая во взаимодействие как вступают в игру, которую в любой момент можно остановить. И поскольку сходным образом вела себя и поэтесса, во время ужина получилось так, что она и Василий были как бы одно, в то время как хозяева дома – другое.

Неудивительно, что сразу после застолья гостья обратилась именно к нашему герою: «А давайте сходим к реке, хочу немного прогуляться перед сном». Хозяева собрались было идти с ними, но поэтесса сказала: «Дорогие мои, я не хочу вами злоупотреблять. Вы уделили мне и так слишком много внимания, и я уверена, что Василий Викторович отлично справится с задачей быть моим гидом и моей охраной. Мы скоро вернемся».

Они дошли до реки и постояли у берега. «Люблю такую погоду. Когда спадает жара и все словно останавливается», – сказала поэтесса совсем по-дружески. Похоже, ей и правда было хорошо. Василий молчал. Он сунул руку в карман и наткнулся на рукопись. «Может, все же вручить ей стихи?» – спросило вдруг что-то внутри него.

Василий обернулся к своей спутнице и внезапно увидел, что она не просто миловидна, но красива. Красива той красотой, которой нужно не столько прислуживать, сколько наполняться. И уж во всяком случае, не использовать ее для решения своих вопросов, ибо она – ни для чего, как ни для чего – все.

Ему захотелось ее обнять. Он даже вынул из кармана руку. Но вместо этого произнес: «Холодает, пойдемте в дом». Ему захотелось ее порадовать. И он чувствовал, что сейчас тот момент, когда ничто не порадует ее так, как уважение к ее красоте, проявляющееся в том, что ты на нее не претендуешь.

Они вернулись. Вскоре Василий отправился к себе. Он вновь наткнулся на листки бумаги, когда полез за ключами от входной двери. «Если бы она не выглядела такой свободной и если бы не была красивой, я тем более не признался бы ей, что пишу стихи. Выходит, что для подобных признаний нет никакой возможности», – заключил Василий и вошел внутрь.