Проза

Просидев за письменным столом неопределенное время в бездействии, я почувствовал неприятную боль в спине и затылке и поэтому встал, решив немного пройтись. Нахлынувшее внезапно острое и жгучее желание написать что-то, так же внезапно схлынуло, оставив в душе ощущение пустоты. Смутная идея рассказа уже несколько дней назойливо сверлила сознание, не давая покоя и не позволяя должным образом свершаться обыденным делам. Не имея ничего, кроме расплывчатых и туманных образов невоплощенного сюжета, мое воображение все больше и больше погружалось в мечтательную созерцательность, граничащую временами с настоящей смертной скукой.

Включив 20-й Ноктюрн Шопена, я вдруг уловил странное сходство звучащего и происходящего. Как будто музыка стала реальностью, заполнив все пространство моего существования несуществующей красотой и гармонией, которые и являлись истиной, истиной происходящего и свершающегося. Вернее, несвершающегося. Музыка как бы отразила и озарила застывшее в своем страшном великолепии и трагическом покое бытие с его слегка колышущимися шторами; неподвижно стоящей мебелью, будто проросшей сквозь полы многоэтажного дома и глубоко, до самых могил, вросшей в землю; тонким писком погибающей мухи, попавшей в ловушку паутины в пыльном углу комнаты; неопределенным шумом уличной суеты, издававшей траурные звуки.

Я застыл на пороге неведомого. Музыка оказала свое волшебно-чарующее действо – свершилось преображение видимого и наличного, и мир раскрыл свою первозданную тайну вечной  красоты. Но ожидание приближающегося неизвестного события заставило меня несколько встревожиться. Словно какая-то незваная весть постучала в мою дверь.

Так случалось раньше в детстве: в безмятежную тишину жизни, с ее невинными шорохами, поскрипываниями и постукиваниями, доносившимися откуда-то сверху или снизу, вдруг с улицы врывалась громада страшных какофонических звуков похоронного марша, не просто нарушавших, но разрушавших до самых основ все предыдущие наработки беззаботной жизни. Как будто взрыв большого города это скопище загробных звуков заставляло планету сойти со своей орбиты, скалу сдвинуться с места, солнце перестать светиться. Сердце останавливалось в такие минуты: накопившееся невыплаканное чужое горе разом вторгалось в твое неподготовленное, такое милое и уютное существование, что ты становился на время невольным свидетелем и соучастником чьей-то беды.

Я пугливо выглядывал из-за оконной шторы, и мне казалось, что эти люди, свершающее это действо, должны непременно проникнуть в мою квартиру со своим бесценно-мертвым грузом, обязательно водворив Его посредине моей комнаты. Не имея ни сил, ни воли противостоять, я оказывался пойманным в капкан этого злого события, которое мне приготовила холодная и безучастная жизнь. Я почти что видел, как они уверенно заходят в мой подъезд, тяжело и угрюмо поднимаются по лестнице, властно выламывают двери и вносят того, кто не имеет больше ни имени, ни бытия, ни судьбы.

Его угрюмое присутствие должно было почему-то служить мне каким-то страшным и непонятным укором, как будто я и только я был повинен в его смерти. И теперь, в моей, бесконечно испорченной тлетворным запахом умершего, комнате, я оказывался вынужденным терпеть эту муку созерцания чужого покойника, который так нагло и безутешно расположился на просторах моего крошечного и родного уюта…     

Растворившись в чарующих звуках Ноктюрна, который все повторялся и повторялся, создавая вечно-неподвижный фон жизни, я не заметил, как оказался в палящих лучах злого солнца, распекавших мою голову своими ядовитыми извержениями. С трудом оглядевшись вокруг себя, изнывая от непроглядного марева жары, и мечтая лишь об одном – об исчезновении солнца, я едва заметил странную одинокую фигуру, медленно и уверенно направляющуюся ко мне. Мне трудно передать весь ужас моего открытия, когда в этой фигуре я узнал Его.

 Да-да, это был он, покойник, его нельзя было ни с кем, и ни с чем в мире спутать. Детское сознание навсегда запечатлело его мертвенно-серый оскал застывшего одиночества, одиночества, в котором навечно осел едкий осадок упрека и непонимания, ставших красноречивым свидетельством вечной безысходности существования.

Этот образ, время от времени, появлявшийся в моих снах и мечтаниях, вдруг неожиданно возник живьем в полный рост своей неумолимой очевидности, и я оказался безвольной жертвой его страшной и таинственной власти. Я перестал слышать Ноктюрн и ощущать зной: передо мной было лишь одно-единственное видение, нет, не видение, а реальность, чья ужасающая достоверность вмиг лишило мое существование радости и надежды.

«Значит он существует» – безутешно пронеслось в моем сознании. «Но тогда, все потеряно, ничто не имеет более смысла». Если страх стал реальностью, то реальность лишается самой себя. Я с тоской посмотрел на голубую даль неба, которое показалось мне таким ласковым и приветливым, что даже смертоносные лучи ненавистного солнца представились нежными и приятными ласками красивой девушки по сравнению с тем, что мне явилось.

 Зубы заломило какой-то остро-саднящей и пронзительной болью. Это кровь подступила слишком близко к коже тела и искала своего легкого и мгновенного выхода. Я хотел позвать на помощь, но меня перестал слушаться язык, превратившись в огромную разбухшую ватную палочку в моем обезумевшем от ужаса рту.

К тому же прохожие, погруженные в свои внутренние миры, наполненные своими собственными заботами, надеждами и страхами, не замечали моего горя, и от этого казались совершенно посторонними, у которых нельзя попросить ничего, даже милостыни.             

Простояв в таком оцепенении несколько мгновений, я вспомнил о том, что хотел написать рассказ, и не мог этого сделать по причине собственной лени и нерадивости. Я искал сюжета, ждал вдохновения, подыскивал изысканную и нетривиальную мысль и все тянул и откладывал, тянул и откладывал, а вот он уже здесь. Он давно уже здесь коварно притаился в ожидании своего, вернее, моего часа. Он преследует меня повсюду, он следит за мной, моими мыслями и ощущениями. Он ни на миг не отпускает меня. И я сейчас это понял той страшной истиной, от которой всегда становится как-то неприятно и ненужно существовать.   

 Вдруг я снова услышал звуки Ноктюрна, доносящиеся в этот раз из какого-то совершенно неопределенного места. Слабая надежда шевельнулась в моем сердце. Я бы променял сейчас все счастье мира на краткий миг возможности писать, который возник бы с его исчезновением.  

Но он не исчезал, более того, с каждой минутой его появление становилось все более очевидным и достоверным, а мое, все более безнадежным и тоскливым. Я набрался смелости и прямо взглянул в его глаза, но, увы, ничего не увидел, кроме зияющей пустоты холодной вечности.