Проза

 

 

Бились насмерть, терзали друг друга, орали хриплыми неженскими голосами, бранились, как кухарки со стажем. Мяч метался по полю, изредка застывал под ступней одной из них, но тут же уносился на противоположный фланг, где на него набрасывались, подминая соперников; рвали друга на друге футболки, вышибали искру в яростных подкатах, взвизгивая от боли и досады. 

Родионов пожалел, что все закончилось ничьей, потому что столько было страсти, травм и надежд, а ноли на табло выглядели издевательски, словно фиксируя бессилие обеих команд. Уж лучше бы его клуб проиграл, чем увез домой такую никчемную ничью. 

Впрочем, все остальные, в том числе и оппоненты, сочли результат вполне приемлемым. И те и другие считали, что ничья – в их пользу. Также как французы и русские не могли поделить бесплодный исход битвы при Бородино, так и здесь всем чудилось, что победу одержали именно они.

 

 

Родионов был одним из немногих, кто мог трезво взглянуть на происходящее, потому что не был спортсменом, а был пресс-секретарем. Футболистки «Шквала» могли сколько угодно восхищаться боевыми ничьими, но как ни крути, это упущенные победы, а значит, очки. Команда умела проявить характер и всегда стояла до конца, но это не приносило плодов в стратегическом смысле, клуб все глубже уходил на дальний план, уступал позиции середнякам, откатывался от пьедестала, который еще недавно занимал вполне заслуженно. Родионову частенько снилось, что он сам выходит на поле и забивает нужные голы или защищает опустевшие ворота. 

На пресс-конференции оба тренера держались деловито и статно, Кудымов, наставник «Шквала», был как всегда немногословным и самоуверенным, но Родионову почудилась в нем бессильная суета и немощь, взгляд такой, какой бывал у него самого после ночей, когда ему снились сны про участие в играх «Шквала». Кудымов тоже начинал беспокоиться о дефиците очков. 

Вопросов задавали немного, игра получилась исчерпывающей и заранее объясненной. Каждый знал, почему так вышло, так что семь минут спустя все разошлись, и Родионов по глухим коридорам облегченно поплелся к выходу, где команду ждал автобус с затемненными окнами. Он устроился поудобнее в конце пустого салона, вскоре подтянулись и бойцы Кудымова, а вот и он сам. Родионов еще раз всмотрелся в тренера, но сейчас не обнаружил ничего подозрительного, кроме обычной усталости.

Футболистки и вовсе были как выжатые: бледные, сутулые, поникшие, словно вышли не со стадиона, а из лазарета. Родионов обратил внимание, что особенно плоха Зарубина – широченная и вечно распахнутая, сейчас она вся сжалась, закрылась, будто альбомный лист смяли в тугой бумажный шарик. Родионов глянул вопросительно, центрофорвард только рукой махнула:

- Живот болит.

Когда случались победы (в последнее время они именно случались, как выигрыш в казино), в автобусе стоял веселый щебет: похохатывала грозная Горбацевич, взвизгивала вратарь Баранова, скороговоркой описывала наиболее смачные моменты коренастая Петрова, что вечно отрабатывала на поле за пятерых. Теперь ни одной из них не было слышно, девушки смешались в тугую неудовлетворенную массу, каждая уткнулась в окно, с ненавистью глядя на негостеприимные пейзажи. 

Обратный вылет ночью, есть время зависнуть в гостинице, расслабиться, подумать о своем. Родионов это дело любил, особенно на выездных играх, когда ты вдалеке от привычной географии, не слышишь близких, и все вокруг кажется свежим и прибранным специально для тебя. Город Турбинск особенного вдохновения не внушал, крохотный, хмельной, разболтанный, но Родионов был здесь впервые, и все ему нравилось. 

До гостиницы добрались оперативно, бойцы, как девушек называл Кудымов, разбрелись по номерам, сотрудница рецепции провожала футболисток каким-то брезгливым непонимающим взглядом. Родионов сел на хвост Кудымову. 

- Павел Андреич, в «Спорт-Экспрессе» хотят комментарий насчет ситуации...

- Миша, - прервал Кудымов, резко остановился, решительно повернулся всем корпусом к Родионову, и тому показалось, что тренер его сейчас ударит за то, что потревожил в неподходящий момент. – Давай завтра. 

Родионов отправился к себе и в темном одиноком номере тоже почувствовал усталость. Он устал оправдывать чужие неудачи и всегда быть наготове. Устал от посредственного футбола и посредственных людей. Родинов размышлял абстрактно, но пару конкретных фамилий он мог назвать, тех, кто, по его мнению, тянул «Шквал» на дно. Впрочем, что это дает? Не ему решать и даже не ему судить. 

Еще одна ничья. Ничья победа и ничье поражение. И все они – ничейные, и он тоже ничейный в ничейном городе под ничейным небом.   

- Бред, - сказал Родионов и отключился. 

Ужин он проспал. Очнулся около полуночи, вскоре предстояло собираться на самолет. За стеной мужской голос непрестанно повторял женское имя Лида. Зазвонил телефон. 

- Ты чего трубку не берешь? – Кудымов.  

- Спал. 

- С Зарубиной беда. 

- Чего такое?

- С животом плохо стало, отвезли в больницу, оказалось, аппендицит. 

- Да, беда, - согласился Родионов. 

- Ей придется задержаться тут, - продолжил Кудымов. 

- Ладно. 

- Не «ладно», а ты остаешься с ней. 

Сонный Родионов всполошился только сейчас. 

- Чего? Вы о чем?

- Ты остаешься с ней. Она после операции, везти ее назад нельзя, может осложниться. 

- Я-то здесь зачем?

- Присмотришь за ней. Она как ребенок. Больше некому поручить. Через три дня снова игра. 

Родионов напрягся еще больше. 

- А сколько мне... тут торчать?

- Врачи говорят, что неделю ей точно нужно отлеживаться. 

- Неделю? – Родионов запаниковал. 

- Она в медсанчасти неподалеку. 

- А пресс-конференции? – умолял Родионов. – А комментарии?

- Присмотришь за ней, - повторил Кудымов и зачем-то добавил: - Она хороший боец. 

- Павел Андреич...

Послышались гудки. Через некоторое время Родионов выглянул в окно, и увидел, что от крыльца гостиницы отчаливает огромный, как линкор, автобус. Он примерился к узкому повороту, осторожно занырнул и покатил за пределы видимости. Родионову стало не по себе.

Зарубина была как раз из того черного списка, который он составил для личного пользования. Заурядная, нахрапистая и грубая футболистка. Тяжелая фигура и лицо роднили ее скорее с горнодобывающей промышленностью, чем спортом. Впрочем, в каком-то смысле Зарубина действительно была добытчицей, этого не отнять: она добывала голевые моменты, ошибки соперника, неуловимые для остальных доли секунды, которые можно использовать с умом и для общего блага. Однако транжирила она их также ловко, как и получала. Родионов не знал, чем вызван фавор Кудымова в отношении Зарубиной, он бы на его месте...

Родионов почувствовал себя в ссылке. Он был нужен в Перми – там, где действительно творилась история «Шквала», а не здесь, под сводом безнадежных небес, на коротком поводке недужной хабалки. Может быть, Кудымов таким ходом намекал на что-то, впрочем, на что он может намекать, ведь запланировать аппендицит Зарубиной тренер не мог. 

На утро Родионов поплелся в больничные покои, не без труда пробился в хирургический стационар и, как на минное поле, вступил в непроветренную палату под взгляды некрасивых женщин без косметики. Зарубина махнула ему из дальнего угла, он обреченно приблизился к хлипкой койке. 

Боец накрылась одеялом, была видна только растрепанная короткая стрижка, недружелюбные глаза и наморщенный лоб. 

- Принес вещи мои? – спросила девушка. 

- Какие вещи?

- Ты что, дурак? Как я тут, по-твоему, должна?..

- Что должна? – не понял Родионов. 

- Все должна, - разозлилась уставшая Зарубина. – Вещи у меня в гостинице остались. Ну там, полотенце, щетка зубная, книжка, плеер, фен...

Родионов пытался все запомнить. Зарубина замолчала. 

- Еще мне прокладки нужны. 

- Понял, - вздохнул Родионов. 

- Не «понял», а давай быстрее. 

Этому она научилась от Кудымова. Хоть в чем-то она следовала тренерским наказам. Родионов был не против глотнуть свежего воздуха и выскользнуть из-под ненавидящего взгляда Зарубиной. 

- Как операция? – спросил он для проформы. 

- Они уехали, да?

- Кто? – не понял Родионов. 

- Ты совсем тупой?

- Да, уехали. 

В ее молчании читалось отношение к тому, что в качестве соглядатая ей оставили пресс-секретаря. 

Соседки Зарубиной по палате смотрели на Родионова без сочувствия и даже с каким-то недоверием, словно сомневались, что он сумеет справиться с заботой об их коллеге по несчастью. Одна из них встала у него на пути и заговорила, будто читала лекцию:

- Сейчас она отходит от наркоза, ей нельзя вставать с постели, а кушать рекомендуется только больничное – кашку, бульончик, поэтому вы ей пока ничего не приносите, ей все равно это запрещено. Вы, главное, приходите к ней почаще, все-таки когда любимый человек рядом...

- Я не...

- Она вас очень ждала. Мне так показалось. 

- Да уж, - промямлил он.  

Родионов побрел обратно в гостиницу. Уволюсь к чертям, когда вернусь, думал он. Родионов мог быть выше, независимее, прямее, чем сейчас, это он знал точно. И люди рядом с ним должны быть другими – счастливыми, ответственными, удачливыми.

Он понял, что если продолжит так думать, то помрет от злости до конца дня. Чтобы исполнить свой профессиональный долг, ему необходимо вникнуть в ситуацию, а ситуация такова, что никто, кроме него, не сможет помочь этой обозленной девочке и поддержать ее. Ему понравилась формулировка «никто, кроме...», он решил, что будет вспоминать эту мантру, когда станет невмоготу. Что-то подсказывало, что такой момент придет. 

На рецепции его попросили задержаться. Уже знакомая администратор с брезгливым взглядом уведомила, что номер госпожи Зарубиной должен быть освобожден до наступления расчетного часа, то есть крайний срок – полдень. Номер ей сейчас действительно ни к чему.

Он послушно поднялся в комнату Зарубиной, прибрать там еще не успели. В центре композиции размещалась измятая постель, на которой Зарубина пыталась перебороть подступающую боль. Вещи разбросаны по комнате, в основном одежда, Зарубина прилетела в Турбинск на одни сутки, а такое чувство, что на полгода. Нашлось и искомое: плеер, фен, зубная щетка, прокладки и так далее. Книга оказалась далеко не ироничным детективом, как ожидал Родионов, а романом некоего Модиано, нобелевского лауреата, как подсказывала обложка. Название понравилось Родионову – «Горизонты». 

Он сложил все в пакет, остальное упаковал в чемодан и перенес к себе в номер. Вновь отправился в медсанчасть, передал пакет Зарубиной. Она приняла его с таким видом, будто ожидала доставку на час раньше. Родионов вновь покинул лечебницу с большим облегчением, только сейчас он не знал, куда идти. Город всем своим видом намекал, что куда бы ты ни направился, конец немного предсказуем. Мимо проплывали люди, но и они будто бы двигались по заранее заложенному и повторяющемуся курсу, как маршрутные такси. Турбинск тяжело хандрил этой осенью. 

Родионов позвонил своим и рассказал, что ждать его не стоит. Он не стал вдаваться в подробности, было неприятно признать, что тебя назначили сиделкой. В почти пустом кафе его предупредили, что ожидать исполнения заказа придется не менее получаса. В итоге принесли слишком кислую солянку и остывшие макароны. Единственный кинотеатр здесь назывался по-советски – «Молот» и также встречал посетителей скучающей пустотой. Крутили ленты полугодовой давности, Родионов остановил выбор на чем-то детективном, но ушел уже после двадцати минут, не в силах вынести нелепого сюжета и ограниченных способностей главного героя.

Он снова оказался в каком-то заведении, в этот раз питейного характера. Несколько часов кряду он наблюдал, как приходят и уходят суровые однозначные мужчины, обязательно по одиночке, словно соблюдая некий алкогольный ритуал. Никто не смотрел в его сторону, даже официант, который каким-то иным чувством угадывал, что пиво у него закончилось. 

Когда стемнело, Родионов отправился неясными улицами в направлении своего жилья, но очень скоро понял, что заплутал и поймал такси. Тут же до него дошло, что он не помнит названия гостиницы и вообще не уверен, что оно, название, у гостиницы было. Обрадованный шофер принялся возить его по всем местным «мотелям», нужный удалось обнаружить (ну конечно) только под самый конец. Название у гостиницы все-таки имелось – «Центральная». Потому оно, наверное, и выпало из памяти. 

Родионов, добравшись до номера, удовлетворенно заметил, что прилично пьян, и не раздеваясь уснул на краю кровати. Снилось, как он, оказавшись на футбольном поле, рвется к пустым воротам, путается в ногах, мучается одышкой. Достигнув приемлемой для удара дистанции, замахивается, но тут его в подкате сшибает и размазывает по газону Зарубина. 

Проснулся он с тяжеленной головой и стойким желанием провести весь день в постели. Будто чувствуя его намерения, в похмельное холодное утро вломилась она. 

- Ты где там? – спросила Зарубина. 

- А где я могу быть? – огрызнулся несчастный Родионов. 

- Ты вообще про меня забыл, что ли?

Она как будто обиделась, и он не знал, как реагировать. 

- С чего ты взяла?

- Да потому что ты там прохлаждаешься, шляешься где-то, а я тут... – Она грозно замолчала, и ему стало смешно. 

- Что-то случилось? – спросил Родионов. 

- Случилось. Я книжку дочитала.

- Вот как.  

- Да. Ты сможешь купить мне что-нибудь?

- Что-нибудь?

- Да, из книг. Здесь ведь есть книжные магазины?

- Наверное. 

- Возьми что-нибудь... на свой вкус. 

Странно, что она доверилась вкусу человека, который читал только спортивную хронику. Задание в духе «пойди туда, не знаю куда». 

- А конкретнее? – осторожно поинтересовался Родионов. 

- Нет, на твой вкус, - степенно повторила Зарубина, и он наконец понял – она издевается; знает, что ничего толкового он не купит, и хочет воспользоваться очередной оплошностью, чтобы стереть его в мелкий порошок. Да куда уж мельче. 

Спешно позавтракав, Родионов отправился в путь. По наводке прохожих он очутился в торговом центре, где на цокольном этаже обнаружился вполне приличный книжный с отделом канцелярских принадлежностей в довесок. Родионов обратился к консультанту:

- Скажите, а есть у вас Модиано?

Консультант так и не понял, то ли это фамилия, то ли название книги. 

- А что у вас есть?

Выяснилось, что многочисленные стеллажи заполнены в основном сентиментальной женской прозой или же кулинарными справочниками. За такое Зарубина его проклянет и скормит заживо своим больничным подружкам. 

Родионов покинул торговый центр и отправился в ближайшую библиотеку. Соврав на тему прописки в Турбинске и обучения в местном техникуме, он заплатил членский взнос и наконец добрался до искомого – полки с классической литературой. Выбрал сборник стихов и прозы Пастернака, потому что биографическая справка вначале книги подсказала, что Пастернак также, как этот ее Модиано, заполучил в свое время «нобелевку». 

Зарубина едва слышно прошипела:

- Я не люблю поэзию, - но затем смягчилась, листала увлеченно, вынесла вердикт: - Сойдет. 

Родионов собирался ретироваться; Зарубина молча наблюдала, как он пятится к выходу. Дала ему почувствовать близкую свободу и вновь притянула командным голосом:

- Мне нужно новое белье. 

- Белье? – поник Родионов. 

- Да. Я что, по-твоему, в одних трусах до конца жизни буду ходить?

- Не знаю. 

- Купи что-нибудь попроще. Без кружавчиков там и уж точно не стринги. Размер «М». 

Она не предложила ему денег, ему стало интересно, компенсируют ли в клубе эти «оперативные» затраты. И как он их будет объяснять. Отыскать отдел нижнего белья было несколько проще, чем книжный магазин, но ассортимент оказался столь же чудовищен – бабушкины парашюты цвета фейерверка или же трусики-ниточки, украшенные позолоченными черепами. Родионову потребовалось полчаса, чтобы отыскать в трикотажных завалах несколько подходящих экземпляров – лаконичные черные танго, приятные на ощупь, надежные. Осознав, что вскоре они окажутся на Зарубиной, Родионов смутился и торопливо отправился на кассу. Здесь ему предложили подобрать бюстгальтер к трусикам, но он отказался. 

Зарубина, отложив Пастернака на прикроватную тумбочку, заглянула в пакет, процедила:

- Монашеские совсем. 

Других комментариев не последовало, значит, можно считать, он справился. Но отпустить его просто так было бы не в ее правилах. 

- Нравится тебе у нас работать? – спросила девушка. 

У кого это «у нас» - она говорила так, будто владела клубом или играла в нем со времени основания, хотя сама оказалась в рядах «Шквала» намного позже Родионова. 

- Нравится, - ответил он. 

- А что именно тебе нравится? – продолжила давить Зарубина. – Девочки?

Они вступили на опасную дорожку. 

- Люди нравятся, - скорректировал Родионов. – Работа нравится. 

- Как чувствуешь себя в женском коллективе? – не отставала девушка. 

- Нормально. 

- А чего ты работу не поменяешь? – неожиданно спросила она, будто он признался, что сыт по горло этим серпентарием и его обитателями. 

- Я всегда хотел в спорте работать, - сказал Родионов. 

- В женском спорте?

Родионов пожал плечами. 

- Наверное, с бабами проще, чем с мужиками. Бабы тебе как свои, да?

И этот человек читает нобелевских лауреатов, устало подумал Родионов. 

- Тебе что-нибудь еще нужно? – спросил он. 

- А кто тебе больше всего нравится? – она подалась вперед. 

- Ну...

- Баранова? Приходько? Горбацевич?

- Вообще-то...

- Ну не Петрова же...

- Слушай, кончай, а?

- Петрова? – театрально ахнула Зарубина. – Не думала, что она в твоем вкусе. Она еще и замужем.

- Нет, не Петрова. 

- Да ладно тебе. Я ей все расскажу. 

- Не надо...

Зарубина мстительно улыбалась. Дура. Родионов ушел от нее в уже знакомый кабак, но от одного вида пенящегося пива его стало мутить, он заказал соленую снедь и два с половиной часа следил за почти неподвижным официантом, который все это время изучал меню, будто видел его впервые или учил наизусть. Посетители, угрюмые одиночки, приходили уже навеселе, словно разогретые перед возлияниями, что им предстояли.

Следующим утром Родионов как на дежурство отправился в больницу. 

- Мне нужно помыть голову, - в этот раз заявила она. 

- Разве тебе не могут помочь? – Родионов затравленно огляделся в поисках сердобольных соседок, но в этот раз они были в палате одни. 

Зарубина не слышала его. Она кряхтя поднялась с койки, подозвала его нервным жестом, взяла под руку. У нее наготове были все необходимые принадлежности. Они поковыляли меж таких же шаркающих персонажей по облупленным коридорам в неизвестном направлении. Зарубиной каждый шаг давался с трудом, но Родионову казалось, что она преувеличивает свои страдания. 

Девушка толкнула дверь без обозначений, и они вошли в узкую подсобку, в дальнем углу которой стояла чугунная ванна. Зарубина осторожно стянула через голову ночную рубашку, под которой предусмотрительно был надет лифчик. Грудь у нее, как и у многих спортсменок, была невыдающаяся. Родионова поразил вид залатанной раны на нежном боку. Бордово-синюшний разрез заштопан могучими уродливыми швами и обработан зеленкой. Чудилось, потяни за выступающую нитку, и стежка распустится, откроется расхлябанный зев...

- Чего смотришь? - набросилась Зарубина. 

- Ничего, извини. 

- Помоги лучше. 

Его задача заключалась в том, чтобы поливать ей голову из душевого рожка. Она стояла, склонившись и выгнув сильную спину дугой. Намыливала короткие волосы не торопясь, словно делала массаж. Родионов стоял, оперевшись одной рукой о ванну и ожидая команды. Пахло клубничным шампунем. Бретелька лифчика сползла и повисла на предплечье. Шея у Зарубиной была очень женственной, ее словно по ошибке прикрепили к мускулистым и широким плечам. Если судить по одной шее, то Зарубина сошла бы за утонченную красавицу. Родионов подумывал сделать ей комплимент на эту тему, но не подобрал слов. 

Девушка смыла пену в видавшую виды ванну, распрямилась. 

- Чего стоишь?

Родионов протянул ей полотенце, в этот момент дверь подсобки открылась и в проеме замерла одна из соседок Зарубиной. 

- Извиняюсь, - сказала она, а потом добавила с усмешкой: - Любовнички. 

И скрылась. Зарубина приняла у Родионова полотенце, замотала голову. 

- Спасибо, - сказала она совсем по-человечески. 

Он проводил ее в палату, и чувствовал себя школьником, который домогается своей одноклассницы. Вновь захотелось поделиться этой нелепицей с Зарубиной, но она его опередила:

- Есть одна проблема, - заговорила девушка, расположившись на койке. 

- Какая проблема?

Опять что-нибудь купить. Странно, но у Родионова отпало желание противиться ее приказам. 

- У меня есть парень, - сказала Зарубина. - И он в курсе того, что здесь происходит. 

- А что происходит? - не понял Родионов. 

- Ну, в смысле, что я осталась здесь с тобой и все такое. 

- И все такое?

- Да. В общем, ему все это, конечно, не по душе, и я его понимаю. Хуже, что у него возникают некоторые... подозрения. Понимаешь?

- Нет. 

- Понимаешь, - кивнула Зарубина. - Ну, он думает, что раз ты захотел со мной остаться...

- Я не...

- ...То ты не просто пресс-секретарь. И что ты... ну... можешь испытывать...

- Что за бред? Ты это серьезно?

- Я тоже сказала ему, что ты для меня... - она неопределенно повела рукой, словно разгоняла неприятный запах. - Ну, понимаешь... Но он ревнивый очень. - И надавила: - Очень. 

- И что? - спросил Родионов. 

- В общем, чтобы убедиться... развеять сомнения... ему бы хотелось пообщаться с тобой. Ну, чтобы точно знать, что ты не претендуешь... Он не успокоится. Не мог бы ты ему позвонить?

- Ты совсем рехнулась? - не выдержал Родионов. - Ты меня за кого приняла? Мало того, что я тут, как мальчик на побегушках, за трусам и книжками мотаюсь, так я еще перед кем-то должен оправдываться? У тебя самооценка завышенная, я вообще удивляюсь, что я еще здесь, а ты умудряешься какие-то условия ставить, ты точно не в себе, или я не в себе, мне уже без разницы...

- Чего ты как девочка... - вскинулась Зарубина. 

- Я тебе говорю, как есть. Я здесь находиться не хочу. И никому никаких одолжений делать не буду. 

- Да сдались мне твои одолжения. 

- А мне ты сдалась. 

Затухли. Родионов обернулся и увидел за спиной недружелюбную толпу соседок. Казалось, еще слово, и они его линчуют. Он ничего не хотел исправлять, попятился, развернулся и стал протискиваться сквозь строй надменных женщин с лицами большевистских карателей. 

На улице стало легче, но не до конца. Перепад высот от бретельки лифчика до некоего "парня", перед которым необходимо объясниться, был еще унизительнее перспективы работать нянькой при женщине, которая тебя презирает. Родионов хотел отправиться в гостиницу за вещами, но вспомнил о чудовищных следах хирургического вмешательства, заметных на теле Зарубиной, и вместо того, чтобы утвердиться в намерении сбежать, он пустился в пешее путешествие по Турбинску без устали и цели. Шел будто под водой, преодолевая слабые течения, спускаясь во впадины и выныривая в автомобильные шумы. 

Все здесь было новым, и от этого делалось легче, потому что если бы он видел привычные взгляду вещи, то они казались бы ему порочным кругом, из которого вырваться можно только в пропасть. 

Зазвонил мобильник. 

- Миша, - сказала она. - Ты еще не уехал?

- Нет, - ответил он.

- И не уедешь?

- Не знаю. Вряд ли. 

- Миша, очень сладкого хочется, а врачи запрещают. 

- Наверное, не зря. 

- Наверное, но все равно хочется. 

Он вздохнул. Через полчаса Родионов был у нее с коробкой шоколадных конфет. Они вышли на лестничную площадку, пропахшую сигаретным дымом и стали поедать конфеты, напоминая двух собутыльников, урвавших заветный шкалик из заначки. 

- Не серчай, Миша, - сказала она с набитым шоколадным ртом. - Мне просто скучно было. И обидно. 

- Обидно?

- Ну да. Все уехали, а я осталась. И тебе я в тягость была. 

- Да нет...

- Как будто под гору покатилась. Кудымов на меня бузел, что у меня не ноги, а коряги, потом еще этот аппендицит. 

- Бывает, - он попытался плавно сменить тему: - Как там твой парень? Достает еще?

Она сглотнула, отвела глаза. На ней была та же ночнушка с незамысловатым узором. 

- Нет его. 

- В смысле? Вы расстались?

- Нет его, - повторила она. - И не было. Я тут совсем одна была. Совсем ничья.

- А сейчас? - спросил Родионов. 

- А сейчас... Тебе на самом деле Петрова нравится? - спросила она с прежним прищуром. 

- Нет, это ты выдумала. 

Она кивнула. 

- Я у тебя хотела спросить... Как думаешь, сдюжим мы в этом сезоне?

Он несколько разочаровался продолжением диалога, но ответил:

- Смотря что. 

- Я уж думаю бросить все это. Мне бы в универе доучиться. Родители зовут обратно в Киров. У меня там брат. У меня там все. У индейцев майя была одна спортивная игра, похожая на баскетбол. Проигравшую команду приносили в жертву. Мне иногда хочется, чтобы у нас также. Чтобы не было всех этих договорняков и прочей шелухи. Чтобы или пан или пропал. А то мы все в каком-то расслабоне. Скука сплошная. 

Родионов не знал, что добавить или о чем спросить. 

- У меня дед футболистом был, - говорила Зарубина. - А он хохол. Когда немцы оккупировали Харьков, организовали турнир на выживание. Пощадить обещали только ту команду, которая обыграет все остальные... Вот что-то типа этого. 

- Жестоко, - вставил Родионов. 

- Или пан или пропал. Хотя в женском футболе все не так, как в мужском. Здесь проигрывать обиднее. Намного. В мужском проигрывают, потому что не хватает сил, а в женском - потому что не хватает мужественности. Я в твоих трусиках, - вдруг сказала она и дико покраснела. - Хочешь посмотреть?

Зарубина повернулась к нему спиной и задрала ночную рубашку до пояса. Трусики охватывали натренированные ягодицы и смотрелись, нужно сказать, отменно. Но Родионов вдруг испугался того, что может произойти после этого. Он испугался, что они с ней один на один, ей некого опасаться и нечего терять. Он испугался ее. Зарубина смотрела на него через плечо, оценивала реакцию. Она все поняла и дико закраснелась. Одернула рубашку, развернулась всем корпусом. 

- Миша, - жалобно произнесла она. 

А он не понимал, что следует говорить. Он не знал, почему так вышло - еще недавно он восхищался бретелькой лифчика, а сейчас не мог найти ответы на простейшие вопросы. Отчего-то физиология была не в счет. И все, что произошло до этого, - тоже. Ему нужно было уйти, но он и так испортил все донельзя, и любой его шаг в сторону от нее еще больше усугублял тотальную неловкость. 

- Извини, - только и сказал он. - Мне нужно по делам. 

Она могла бы спросить, какие у него дела могут быть в чужом городе, но вместо этого печально осведомилась:

- Ты придешь завтра?

Если ты ничей, и кто-то другой ничей, то разве можете вы сойтись? Ведь когда ты покинут, ты покинут сразу всеми, в том числе, и тем, кто мог бы быть рядом. Родионов отправился в гостиницу и, выражаясь книжным языком, залег на дно. Ему хотелось, чтобы сейчас все было иначе, но как конкретно, он не знал. В конечном счете, Зарубина имела право рассчитывать, что он оценит ее смелость, вот только этот кредит доверия оказался для него непосильным. Вернуть его Родионов был не в состоянии. 

На следующее утро он пришел к ней и отчаянно соврал, что у него в Перми есть девушка, и поэтому на него тогда накатило, но это не означает...

- Бла-бла-бла, - отмахнулась Зарубина, которая теперь окончательно пришла в себя и напоминала разъяренного мангуста. - Избавь меня от деталей. Хоть двадцать одна девушка, мне-то что? У меня тоже есть молодой человек. 

- Ты же говорила...

- Мало ли что я говорила. Я от скуки тут загибалась, в голову всякая ерунда лезла. Мы с ним просто повздорили, но уже помирились. Он хотел приехать, я сказала, что пока он будет лететь, меня уже выпишут. Сейчас он ждет меня в Перми. 

- Ясно, - сказал Родионов. 

- Тебе необязательно приходить каждый день, - продолжила девушка. - Я уж тут как-нибудь справлюсь. Позвоню, когда меня будут выписывать. 

Следующие три дня Родионов занимался тем, что считал часы. Похолодало, и выходить из номера не хотелось. Заняться было решительно нечем, он уже подумывал о том, чтобы выпросить у Зарубиной книжку Модиано или как его там, но решил, что нет. 

Несмотря на окружающие звуки и городские шумы за окном, Родионову чудилось, что он сидит в полном безмолвии. Он где-то читал о комнате с почти стопроцентной звукоизоляцией. Говорят, что любой нормальный человек выдерживает в такой искусственно созданной тишине не более получаса. Вот и Родионову казалось, что его изолировали от окружающего мира и людей, которые его населяют. Больше всего он расстраивался, что по ту сторону оказалась и Зарубина... Хотя нет, не расстраивался, а недоумевал, что ли - все шло к тому, что они будут вместе, а они стали чужими. 

Наконец врачи посчитали, что девушка достаточно восстановилась. Родионов забронировал билеты на ближайшем самолете в Пермь, собрал свои и ее вещи, сдал номер и отправился в больницу на такси. Оттуда они прямиком покатили в аэропорт, а Турбинск, казалось, всеми средствами пытается их удержать: небо затянуло плотными облаками, и рейс отложили на два часа. 

В зале ожидания они сели через кресло друг от друга. Зарубина тут же достала телефон и набрала чей-то номер:

- Привет, милый... Да, говимся к вылету... Да, очень скучаю... И люблю... - Пауза. Родионов краем глаза видел, что Зарубина покосилась в его сторону. - Да, вместе. Я тебя прошу, не начинай. Тебе не о чем беспокоиться. Он слишком... Давай потом обсудим.

Родионов хотел заметить ей, что актриса из нее не намного лучше, чем футболистка, но сдержался. Может быть, ему следует устроить спектакль в ответ, сравнять счет? Позвонить выдуманной пассии, поинтересоваться, чем та занимается, пообещать, что как только он вернется, они обязательно сходят куда-нибудь... Нет, это слишком, удивительно, что Зарубина решилась на подобное. 

- Не нужно встречать, - говорила девушка в трубку. - Я сама доберусь, я понимаю, что у тебя работа... Нет, мне несложно. Не беспокойся, пожалуйста, обо мне. 

Все эти дни Родионов не позвонил никому из клуба и надеялся, что Кудымов сотоварищи сделают правильные выводы. Ему очень хотелось, чтобы они заметили его отсутствие, только беспокоило то, что и ему никто не звонил. 

- Целую тебя, увидимся, - прощебетала Зарубина и дала отбой. 

Самолет полупустой, стюардессы сонные. Родионова обуяло больное желание, чтобы вылет вовсе отменили. Чтобы они остались в этом неприветливом аэропорте вдвоем. Чтобы им больше ничего не оставалось, кроме как быть рядом друг с другом. 

Но лайнер ринулся ввысь, заложил крюк, нащупал маршрут и заскользил вдоль горизонта, едва-едва подрагивая вытянутым крылом. Добрались под утро, в Перми оказалось значительно теплее, чем в Турбинске. С момента вылета они не обменялись ни единым словом; Родионов, если честно, не представлял, что должно произойти, чтобы они вновь смогли наладить контакт. После получения багажа Родионов и Зарубина направились на выход, но тут ее перехватил пугающе широкий молодой человек, поднял в воздух, как смерч, и понес куда-то в сторону, бесцеремонно крутя и тиская девушку. 

- Женя, Женька, осторожнее, - лепетала Родионова, но видно, что ей по душе его объятия. - Мне еще швы не сняли, аккуратнее. 

Он вернул ее на место, они звонко поцеловались, парень, также явно имеющий отношение к профессиональному спорту, взглянул на Родионова совсем неодобрительно. 

- Как добрались? - спросил он у Зарубиной, не отводя глаза от Родионова, который почему-то не мог сдвинуться с места. 

- Нормально, я же говорила тебе, что необязательно встречать, я же знаю, что ты весь в делах. 

- Не, ну что значит "не надо", - сказал парень. - Очень даже надо. 

- Это Миша Родионов, - наконец представила его Зарубина. - Мой коллега. 

Парень не подал руки. Зарубина, будто оправдывая его, проговорила:

- Миша, это Женя, он самбист. 

Родионов смотрел на них с чувством облегчения, потому что весь этот балаган наконец-то подошел к завершению. Все схлопнулось, иссякло, замерло. Родионов мог бы сейчас спокойно отправиться своей дорогой, потому что более никто из них ничего не представлял друг для друга, но как воспитанный человек он сделал над собой усилие и улыбнулся:

- Очень приятно. 

- Ага, - сказал самбист Женя. 

Он уже здесь и сейчас знал, что не выйдет завтра на работу, потому что каким идиотом нужно быть, чтобы это сделать. Может, если бы они остались с Зарубиной вдвоем, у него еще бы нашлись подходящие слова, но в компании Евгения и речи не могло идти о прощальных откровениях. Хорошо, что сейчас все встало на свои места: шансов у него не было с самого начала. 

Родионов еще раз улыбнулся: 

- Всем пока.

Его отсутствие в расположении клуба, тем не менее, заметили уже на следующий день. Сначала позвонила одна из секретарей, поинтересовалась, намеревается ли Родионов вновь приступить к своим обязанностям "после отпуска". Затем его набрал Кудымов. 

- Миша, что за дела? «Спорт-Экспресс» хочет комментарий на тему... ну ты помнишь... Это правда, что мне передали?

- Правда. 

- Что-то случилось?

Измученный травмами и утечками игроков Кудымов в этот раз лишился еще и пресс-секретаря. Возможно, его стоило предупредить, жалко мужика, Родионов не собирался никому мстить. 

- Ничего, в том и дело. 

- В смысле? Вы с Зарубиной что-то не поделили? Ты чего молчишь?

- Это и есть мой ответ. 

- Ты какую-то пургу гонишь, - пожаловался сам себе Кудымов. 

- Имею право, - ответил Родионов. 

- Допустим, - вздохнул тренер. – И куда ты сейчас? 

Первый вопрос по делу. 

- Обратно в Турбинск. 

- Ты серьезно? Работу там нашел, что ли?

- Не знаю, - проговорил Родионов. – Я еще не готов. 

- К чему? – окончательно запутался Кудымов. 

- Просто не готов. 

Родионов дал отбой и всерьез задумался над своей фантазией насчет Турбинска. В принципе, это то же самое, что уйти в монастырь. Или на три буквы. Забавно будет встретиться с Кудымовым, Зарубиной и всей остальной командой в следующем сезоне. Прийти на стадион, поглядеть на них сверху, с трибун. Девчонки вспахивают поле бутсами, вон мечется беспокойный Кудымов, запасные в напряженных позах замерли на скамейке, судья разъясняет одной из футболисток «Шквала», почему та оказалась не права, помощники тренера консультируют игроков, которые вскоре пересекут бровку и подключатся к игре. 

Броуновское движение очень быстро надоест Родионову, любопытство будет полностью удовлетворено, и он покинет стадион со спокойной совестью и умом: ничего не изменилось, и если бы он остался в Перми, то не изменился бы и он, однако прямо сейчас он уже другой, и вот он вышагивает по улицам Турбинска и поражается, что умудрялся здесь скучать, потому что как можно скучать там, где по тебе никто не скучает. И тогда он позвонит своим, чтобы напомнить о себе и своем местонахождении. Он скажет, что, может быть, приедет на новогодние праздники. А еще что здесь все-таки значительно холоднее, чем в Перми, но он уже купил теплые вещи, и бояться за его здоровье не нужно. И вообще ничего не нужно бояться. А еще скажет, что у него все хорошо.