Проза

 

 

Вика не могла поверить: в их медвежьем углу – и вдруг француженка. И не просто француженка, а парижанка. Ей казалось, что все парижанки – или актрисы или фотомодели, равно как все березинцы – заводчане или родственники заводчан. Парижанки – это как будто особый род женщин, их совершеннейший подвид: берет, сигарета в мундштуке, дорогой маникюр. Однако Вика, которой зарплата позволяла раз в год выбираться на европейские курорты, повидала виды, поэтому в данном случае несильно стушевалась: ну француженка и француженка, ну симпатичная и какая-то многообещающая, но всего лишь турист, что заплутал в лабиринтах однотипных рабочих кварталов и автобусных маршрутов, ведущих в тупики.

Но француженка не стала справляться о том, как пройти на вокзал или где здесь ближайшая гостиница, напротив, она вела себя очень уверенно, пожалуй даже, самоуверенно, как если бы прожила в Березине всю свою жизнь и знала здесь схрон каждой дворняги. Она завела разговор о погоде, потом рассказала, как ее попытались обмануть в пункте обмена валюты и наконец рассказала о себе: она здесь в гостях, она счастлива вновь повидаться с Россией, которую во время командировок объездила вдоль и поперек; к пейзажам в духе Березина она привычна донельзя, дело в том, что француженка работала на парижскую промышленность и в России по рабочей нужде посещала исключительно фабричную глубинку. Не все ей здесь было по душе, но многое интересно. Она справлялась.

Ее русский был не без изъяна, хромоногий и картавый, однако Вика уловила, что ее зовут Жули. Они беседовали под грохот трамвайного хода, пока синхронно не вышли на Центральной площади. Вика хотела зайти в супермаркет и спросила у Жули, в какую ей сторону. Та ответила, что им по пути. До супермаркета они так и не добрались, а свернули в гостеприимную кофейню, и Вика радовалась, что ей почти ничего не нужно говорить, а нужно только слушать и глядеть на это умное лицо и эти волнистые волосы. Обязательно похвастается на работе: «Еду вчера в трамвае и ко мне подсаживается… парижанка».

И тут Жули спросила:

- Тебе здесь нравится?

Что ей ответить? Город Березин поедает себя изнутри, проваливается под землю: карстовые полости под ним засасывают в себя целые перекрестки. Их торопливо заполняют щебнем, но тут же новый провал появляется в другом месте, и так до бесконечности, видимо, до тех пор, пока все тут не обрушится под собственным весом. Вика усмехнулась с намеком и сказала, что нет.

- Почему? – спросила Жули.

Березин не нравился ей совсем не из-за карста. Здесь было мало солнца, но и это было привычно. Она пожала плечами.

- У тебя есть Он? – вкралась Жули.

Она имела в виду мужчину, и Вику объяла меланхолия.

- Был, - сказала она.

- Сейчас нет?

- Нет.

- Почему сейчас нет?

Вика не ответила, а парижанка вежливо не настояла на своем, и их разговор двинулся уже по привычной траектории: погода, приключения Жюли в Березине, ее скорый отъезд и сожаления по этому поводу. Но вот они вновь подступились к пикантной теме, и обе это почувствовали, и Вика подумала, что ей было бы проще, если бы Жули сначала рассказала что-нибудь о своих отношениях, но та как будто сгорала от любопытства.

- Он тебя оставить? – спросила парижанка.

- Да.

- Когда?

- Полгода назад.

- Что было полгода назад?

Вика заплакала и удивилась, что не стесняется своих слез, как если бы Жули была ее матерью или лучшей подругой. Хотя, вероятно, по причине того, что у нее вообще не было подруг, она принимала за таковую каждую встречную-поперечную и позволяла себе подобные вольности. Или она просто устала. Жули оставила в пепельнице тонкую сигарету, положила на стол несколько купюр и потащила Вику на воздух.

- Я скажу тебе, - говорила парижанка, пока они неуклюже плелись в неизвестном направлении. – Только не испугайся. Ты живешь одна. И тебе плохо. И он ушел от тебя, потому что тебе плохо. А плохо – потому что у тебя рак, и ты скоро умрешь…

Вика почувствовала, будто угодила под ковровую бомбардировку, вся сжалась и озиралась в поисках укрытия. У нее начиналась истерика. Жули схватила ее за плечи. Моросил дождь.

- Приди в себя, - потребовала парижанка.

- Ты кто… откуда ты все знаешь? – прохрипела Вика.

- Я это знаю. Просто знаю. Потому что у меня тоже рак.

 

Понимаешь, говорила Жули, производство, на которое я работаю, это производство смыслов. Телевидение, пояснила она. Жули была телеведущей, так что Вика почти не ошиблась в своей первоначальной оценке. Но теперь она смотрела на Жули, как на карманника, который только что вытянул у нее нечто ценное. И хоть Жули умоляла ее не пугаться, но что же еще было делать, Вика не могла подобрать подходящего чувства для этой ситуации, что словно была замыслена и сочинена заранее кем-то иным, другим, нездешним.

Жули, как она призналась далее, вела на парижском телевидении шоу про людей со сверхъестественными способностями. Что-то вроде соревнования между экстрасенсами, медиумами, ворожеями и прочими «сверхнормальными», как они их называли. Шоу имело огромный успех. Однако в последнее время наметился определенный недостаток главных героев – во Франции и близлежащих окрестностях обозначился дефицит сверхнормальных. Ситуацию несколько спасло случайное открытие Жули: она вдруг обнаружила, что большинство из тех, кто участвовал в ее передаче, были неизлечимо больны – рак, СПИД и так далее. Инвалиды, изломанные полиомиелитом, умели говорить голосами мертвецов, диабетики плавили взглядом металл, дети, зараженные туберкулезом своими же родителями, вызывали ветер в закрытом помещении…

И тогда она отправилась на поиски «талантов» в самые отдаленные и неблагополучные уголки земного шара. Положение осложнялось тем, что сверхнормальные в большинстве случаев не понимали, что они особенные и никогда в жизни не применяли на практике скрытых в их изможденных телах способностей. Поэтому Жули сначала предстояло открыть им глаза. К сожалению, не все неизлечимо больные оказывались сверхнормальными, но те, кто оправдывал ожидания, получали взамен практически все желанное и мыслимое в их непростой ситуации: путешествие за границу, щедрые гонорары, проживание в дорогих отелях, чуткий уход и вагон приключений в шоу Жули. Никто еще ни разу не пожалел о том, что назвал себя перед телезрителями сверхнормальным, никто не разочаровался, никто не остался равнодушным.

Вика смогла выдавить только:

- Это розыгрыш?

Они уже были у нее, сидели на тихой кухне и пили бледный чай. Они чем-то напоминали любовниц: Жули хватала Вику за руки, та отстранялась, Жули уговаривала, но Вика не хотела слушать, а все только вглядывалась в прозрачный чай и изредка взбалтывала со дна застывшие чаинки.

Жули умоляла поехать с ней. О документах, денежных затратах и прочем она обещала позаботиться. Она говорила, что устроить пробы в здешних условиях невозможно, но она чует потенциал, Вика наверняка умеет передвигать предметы взглядом или воспламенять их прикосновением ладони или и то и другое вместе взятые. Она говорила, что поняла это при первом же взгляде, мол, Вика читается как открытая книга: ее болезнь и ее дар проглядывают сквозь кожу, стынут во взгляде, в каждом движении и дыхании. У них все получится, уверяла Жули.

- А здесь что? – спрашивала она. – Здесь холодно, грязно. Здесь тебя не спасут. Я тебя тоже не спасу, но я не сделаю хуже. Я тебе обещаю. Если ты мне не веришь, то давай смотреть записи. У меня ноутбук, или скачаем из интернет. Я тебе все покажу. Там много таких, как ты. Понимаешь?

- Стоп, - сказала Вика. – Ты говорила, что у тебя рак.

- Так.

- Ты тоже… сверхнормальная?

- Ты еще не поняла? – вздохнула Жули. – Да, я сверхнормальная, и мой дар – определять чужие болезни.

 

Вика отказалась лететь вместе с Жули – ей нужно было время на размышления, около недели. Жули, которая, видимо, привыкла, обделывать свои телевизионные дела в режиме нон-стоп, согласилась скрепя сердце и уже со следующего дня начала бомбардировать Вику телефонными звонками – уговаривала, сулила, напоминала, что эфир уже в конце месяца.

Вика, вопреки своим мечтам, никому не рассказала о том, что встретила в трамвае парижанку. Окружающие, большинство из которых были в курсе ее недуга, заметили в ней перемену и списали ее на болезнь, тогда как на самом деле Вика чувствовала себя прекрасно, но не знала, что ей делать дальше.

Она, возможно, так и не решилась бы, если б вновь не позвонила Жули и не сказала, что ей уже купили билет в Париж и вскоре вышлют первую часть гонорара за участие в проекте.

Две недели спустя она села в самолет и отправилась в путь. Было тяжело, как если бы внутренности неожиданно прибавили в весе. Ей чудилось, что она находится на пересечении всех сквозняков этого мира. Она опасалась, что уже не контролирует ход событий.

Ее страхи оказались напрасными. Ее встретили и обогрели в дорогой гостинице, несколько дней подряд ее возили по Парижу и водили на омолаживающие процедуры. Королевское обращение и вежливость персонала внушили Вике тугодумное спокойствие и угомонили шальные нервы. Она перестала думать на износ и обратилась в прежнюю себя. Жули долго не наведывалась к ней, объясняя свою занятость подготовкой к съемкам. Тем не менее, они созванивались ежедневно, и Жули каждый раз говорила Вике, чтобы та «настраивалась», «раскрепощалась» и «смотрела шире». Вика не совсем понимала, о чем идет речь.

Однажды в телевизоре она застала свою подругу: на экране та выглядела еще эффектнее, выше и соблазнительнее. В сюжете шоу фигурировали престарелая японка и, что неудивительно, Викина соотечественница. Японка гадала на табачном дыме: делала несколько глубоких затяжек, а затем выпускала тугие струи в специальную прозрачную колбу, которую тут же закупоривала. Далее, она принималась пристально вглядываться в содержимое сосуда, шевеля губами и порой испуганно отступая от переливчатых клубов. Свои предсказания она озвучивала слабым упавшим голосом, кивая самой себе и вяло жестикулируя. У нее был рак легких.

Соотечественница умела угадывать имена людей, а также имена всех их родственников и друзей, про которых они знали и помнили. Экспериментировали предсказуемо на зрителях. Перечислив три десятка имен братьев, сестер, школьных друзей и парикмахеров некоей дамы преклонных лет (та подтвердила каждое из них и осталась довольна), ясновидящая переключилась на кругловатого мужчину в ярком галстуке. Но не успела она назвать имена его родителей, как он сообщил, что женщина ошибается, и что их зовут совсем по-другому. Соотечественница лишь пожала плечами и сказала, что ошибки быть не может. Мужчина разрыдался.

- Je savais, je savais, - повторял он, дрожа плечами.

Вика выключила телевизор, и ее вновь объял страх, который был с ней в самом начале. Но теперь она забеспокоилась об ином: в чем заключается ее сверхспособность? Жули сказала, что эта сверхспособность имеется, значит, ее нужно лишь распознать и развить. Вот только знать бы, о чем идет речь. Она не чувствовала в себе возможности читать будущее или настоящее незнакомцев, заглядывать им в мысли или видеть в обычных вещах преддверие грядущего. Все в этом мире казалось ей ровно таким, каким оно было всегда: свежим или несвежим, мягким или черствым, нужным или бесполезным. Никакой символики или второго дна.

Что, если Вику депортируют на родину после того, как узнают, что проку с нее никакого? Женщина всерьез задумалась и решила, что нужно поделиться своей головной болью с Жули. Обозначить все на берегу, чтобы не было соблазна отправиться в открытое море на дырявой шлюпке.

- Да, дорогая? – сказала Жули в трубке.

Вика выложила все как на духу.

- Не представляю, как вы это из меня вытянете, - закончила она.

- Не будем вытягивать, - ответила Жули. – И не беспокойся на это. Скоро все выяснить. У нас есть человек.

- Что за человек?

- Ах, какая ты дурочка, Виктория. Мы все предусмотреть. Нас есть человек. Она. Ее зовут Софи. У нее болезнь Кройтфельда-Якоба, ранняя стадия. И у нее сверхспособность – определять сверхспособности других. Понимаешь?

 

Живописные предместья Парижа встретили их мягким солнцем. Казалось, здесь царит бессменное утро. По дороге Жули рассказывала о Софи. Ей было за пятьдесят, и они работали с ней уже очень давно. Софи была подругой матери Жули, они были в прекрасных отношениях, и кто знает, что было бы, если бы не Софи.

Вообще, с нее все и началось. Именно она распознала в Жули сверхспособность диагностировать смертельные заболевания у других людей. И стала одной из первых участниц рейтингового ныне шоу про сверхнормальных.

Несколько месяцев назад Жули «почувствовала», что Софи скоро умрет. И действительно, у нее ни с того ни с сего диагностировали редкий, один на миллион, недуг. Нет худа без добра: случай с Софи подсказал Жули, где нужно искать сверхнормальных.

- Обычно те, кого я беру, остаются работать здесь, - сказала Жули. – В смысле, в шоу. Вот наш шофер, - она кивнула в сторону головастого паренька за рулем их фешенебельного «немца», - у него есть сверхспособность. Он видить дорогу «насквозь»: что здесь было и что здесь будет. Но только дорогу. Дома, улицы, под землей – не видит. Может сказать, в какой день год назад здесь произошла авария. И может знать, когда будет следующая. Поэтому с ним безопасно.

Вика спросила, есть ли у них сверхнормальный, который умеет излечивать от рака. Жули помотала головой. Это было бы слишком просто. Вика сказала, что она видела шоу, и ей оно показалось постановочным. Жули пожала плечами.

- Сказка всегда выглядит спектакль. Поэтому мы не верить.

- Где ты выучила русский? - невпопад спросила Вика.

- Было скучно, - ответили ей.

Они плавно причалили к светлому двухэтажному особняку. Перед тяжелой на вид резной дверью Жули внезапно замерла как вкопанная.

- Сейчас я каждый раз, когда прихожу, волноваться, - сказала она. – За нее. И за шоу. Боюсь, без нее шоу не будет. Она всегда мне помогать. А если она умереть, кто мне помогать? Ужас, ужас.

Их встретила и проводила наверх пожилая смуглая домработница, что непрестанно запиналась о ступени крутой лестницы и ругалась на незнакомом языке. Жули шепнула, что она из Алжира. В комнате у Софи было прибрано, все неприятные запахи максимально приглушены специальной бытовой химией. Софи как неудачное изваяние сидела на диване, подергивалась и смотрела в одну точку. Жули с трудом удалось привлечь ее внимание. Какое-то время они говорили по-французски. Вернее, Жули говорила, а Софи шептала и все силилась перевести взгляд на Вику, но у нее не получалось – взгляд рассеивался и как бы таял, сникал.

Софи не выглядела сверхнормальной. Для нее непосильным трудом стал каждодневный быт, что уж говорить о каких-то там сверхспособностях. Однако внезапно ее голос окреп и она обратилась к Вике повелительно.

- Подойди, - перевела Жули.

Вика приблизилась, телеведущая взяла ее руку в свою и положила на макушку больной.

- Так надо, - сказала она. – Софи тебя читает.

Женщина обмякла, ее судороги на некоторое время утихли, и они замерли все втроем. Вика клокотала волнением, у нее наворачивались слезы. Наконец Софи протяжно выдохнула и кивнула.

- La téléportation, - произнесла она едва слышно.

- А, - обрадовалась Жули. – La téléportation?

- Oui.

- Magnifiquement! – еще больше вдохновилась телеведущая.

Они спешно, словно боялись, что Софи передумает, покинули дом.

- Телепортация, - все повторяла Жули. – Телепортация! Невероятно! Ты меня спасаешь. Это настоящее открытие. У нас еще никогда не было телепортация. Это шикарно. Это класс. Рейтинги растут.

- Я не совсем понимаю… - начала Вика.

- Ах, что ты не понимаешь, дурочка?! – любвеобильно сказала Жули. – Телепортация – это когда ты…

- Я знаю, что это такое, но я не уверена, что я действительно…

- Чепуха, - отринула ее Жули. – Ты просто не замечаешь. А это есть. Это есть в тебе. Нужно открыть, понимаешь? Открыть тебя заново. У нас есть техника. Мы сделаем.

Но ее отвезли обратно в гостиницу. Жули наказала ей плотно подумать о своем даре. Принять и понять его. Расслабиться и стать настоящей сверхнормальной. У нее все получится, уверяла Жули.

Два часа кряду Вика пролежала, уставившись в потолок комнаты. За окном шумела дорога. Перед глазами стояло дряблое лицо Софи, которая поставила ей диагноз. Вика напрягла всю свою силу мысли и приказала себе переместиться в ванную комнату. Не вышло. Она села на край кровати. Для начала сойдет и не столь протяженный маршрут. Женщина уставилась в угол комнаты и попыталась проскользнуть по своему взгляду сквозь пространство, несколько метров, сущие пустяки. Но три минуты тщетных попыток доказали, что проще дойти туда на своих двоих.

Вика подумала, что для перемещения нужна конкретика, точный адрес и координаты. Она добралась до пункта назначения, уперлась ладонями в стену, закрыла глаза, запомнила себя, свою позу и ощущение места. Вернулась на кровать и в мыслях воссоздала себя в том положении, в каком была минуту назад. Не помогло. Вика задержала дыхание, сжала кулаки, подалась вперед. Вместо телепортации у нее получилась головная боль.

Ближе к вечере она набрала номер Жули и спросила напрямик, случались ли в ее практике смертельно больные пациенты, которые при этом однако не были сверхнормальными. Жули ответила, что да, но очень редко и тест в доме Софи они не проходили.

- Я все-таки сомневаюсь… - сказала Вика, у которой голова к этому времени расходилась ломтями от густой боли. Что-то капнуло ей на губу – кровь, а вот еще. – Жули, - произнесла Вика напоследок.

Когда она открыла глаза, то увидела белые стены и белый потолок. Неужели у нее получилось?

Но нет, всего лишь больничная палата. Такие «телепортации» у нее случались не впервые.

 

Жули вилась вокруг нее, как пчела вокруг вожделенного цветка. Она говорила, что все из-за нервов и переутомления, что не нужно было так себя изводить, что все пришло бы само собой, что это никак не связано с ее болезнью и что она скоро встанет на ноги. Потом Вика слышала, как Жули за стенкой препиралась с врачом и о чем-то его слезно просила.

В палате больше никого не было, и вообще здесь царила умиротворяющая пустота – а за окном открывался вид на еще более масштабную пустоту: внутренний двор, безлюдная улица, затяжное небо. Вика предпочла бы остаться здесь надолго, если не навсегда. «Навсегда» для нее теперь звучало не так внушительно, как еще полтора года назад. Сейчас «навсегда» означало, быть может, до завтра, ну, максимум – до зимы. Смысл также испарился из многих других слов: «детство», «счастье», «разлука», «верить».

Жули сказала, что ее выпишут уже завтра. Ведь пора приступать к съемкам, а они еще даже не практиковали телепортацию. Дверь за Жули закрылась и тут же открылась. В палату вошел врач, который, судя по голосу, и препирался с Жули за стенкой.

- Parle vou france? – спросил он.

Вика помотала головой.

- English?

- So-so, - сказала Вика.

- Listen, - сказал врач. – She is a liar. And her show is nonsense. You’ll better stay away from her, alright?

Вика пообещала свериться со словарем. Следующим утром за ней заехал тот самый шофер, который видел дорогу насквозь, - и они покатились под горку, все вниз и вниз, через коренастые кварталы, мимо пугливой детворы и сварливых стариков. Добрались до некоей клиники, где Вику встретил обходительный персонал. С ней провели комплекс иногда не самых приятных процедур: иглоукалывание, массаж, погружение в бочку с густой жижей, душ Шарко, наложение горячих камней на разные участки тела и так далее и тому подобное.

 

 

Из клиники они переместились в еще более отдаленный район, малозаселенный и пустынный – под крыло особняка в стиле хай-тек. Хилый, но гибкий японец долго поил ее отвратительным чаем, потом увел на лужайку позади дома, где они занялись двухчасовой дыхательной гимнастикой.

Запыхавшись и покрываясь липким потом, она отказалась от добавки чая и с поспешностью ретировалась. Но это было еще не все. В облитом солнцем запруженном офисном здании в центре Парижа ее свели с человеком, что прекрасно изъяснялся на русском и на этом русском пробовал забраться ей под кожу: он расспрашивал о ее бывшем мужчине, жизни в одиночестве, болезни и чувствует ли она себя сверхнормальной. Жули дала ему достаточно наводок, чтобы Вика почувствовала себя голой перед этим занудой.

В отель она вернулась едва дыша. Ее поджидала Жули.

- Как успех? – спросила она.

Вика помотала головой.

- Будем надеяться на лучшее, - старательно произнесла Жули, и они битые полчаса пытались переместить Вику в пространстве ее номера, но ничего не выходило.

Пришлось прерваться, когда вновь накатила дурнота. Жули разочарованно рекомендовала Вике как следует отдохнуть. С утра все началось по-новому: массажисты, изворотливые монахи, голосистые психоаналитики, загадочные молчуны, бывшие участники шоу Жули, что давали ей советы, как пробудить в себе сверхнормальную – все было тщетно. В лихорадочных попытках стать не такой, как все, прошли несколько дней. Жули, уже порядочно обозленная, однажды сгребла Вику в охапку и они отправились проторенным маршрутом по направлению к светлому двухэтажному особняку Софи.

Опять же их встретила престарелая домработница, отвела к хозяйке, с которой Жули затеяла, как показалось Вике, не очень вежливый спор. Софи устало отпиралась, делала попытки жестикулировать, но в сравнении с прошлым разом выглядела она еще хуже, поэтому сопротивления не получалось. Жули нервно подозвала Вику, та положила ладонь на макушку сверхнормальной. Софи закрыла глаза, в этот раз она «читала» дольше, но вскоре выяснилось, что она просто задремала. Жули яростно растолкала больную, все повторилось вновь. Наконец Софи слабо кивнула.

- L'invisibilité, - промямлила она.

Жули требовательно сощурилась на Софи, но та сделала успокаивающий жест.

- Garantis, - выдавила Софи.

Они прыгнули в автомобиль.

- Невидимость, - сказала Жули, несколько приободренная. – Тоже класс. Не так класс, как телепортация, но тоже класс. Главное – вынуть это из тебя, понимаешь?

Вика хотела сказать, что не понимает, но боялась вновь стать свидетельницей, как ее подруга раздражится.

- Сначала попробуй сама вынуть. Если не получится…

 

Бессонная пролегла сквозь Вику. Она завывания сирен за окном и как ветер бьется крутыми боками в закрытые окна. Иногда чудилось, что эти сирены прибыли за ней, но она открывала глаза и убеждалась, что все в порядке. Она, вопреки всему, оказалась в некоем третьем измерении – не дома и не в Париже, а где-то, куда ее не звали, и где ее никто не ждал. В этом месте ее подстерегало озарение, только она боялась повернуться к чему-то важному лицом, а вместо этого пялилась в зеркало в надежде увидеть, как ее плоть истончается и рассеивается в воздухе, становясь единым целым с пустотой.

Ничего не происходило. Вика поймала себя на мысли, что ни один из прогнозов Софи не сбывается – должно быть, сейчас она не знала бы, что делать дальше, узнай она достоверно, что все эти годы была сверхнормальной. Пожалуй, ее бы столь же нелегко, если бы кто-нибудь сообщил, что шоу Жули не постановка.

Но происходящему необходимо было дать еще один шанс. Следующие три дня прошли уже по привычной схеме: она являлась к незнакомым людям, или они являлись к ней, и каждое их действие было требованием – ответа, реакции, жеста, понимания. Вика старательно выполняла все их просьбы, ей очень не хотелось подвести Жули, которая с каждым днем проявляла все больше демонических черт. Глубокой ночью треснул шумный телефонный звонок.

- Я, - сказала телеведущая.

- Да, - ответила Вика.

- Я хочу сказать. Ты молодец, но надо больше. Ведь ты сверхнормальная, они всегда давать больше. Намного больше, чем те, обычные, понимаешь?

- Понимаю, - сказала Вика, которой вдруг почудилось скользящее движение на полу спальни, а глаза все никак не могли адаптироваться к чернильной темноте.

- Сверхнормальные они призваны для этого. Они созданы богом такими. Давать намного больше. Я знаю, что тяжело. Но надо.

- Хорошо, - сказала Вика, нащупывая кнопку ночника.

- Хорошо, твою мать, - вдруг взъярилась Жули. – Ты меня убьешь! – и бросила трубку.

Вика щелкнула светом, но в спальне никого не было. Кроме нее. Впрочем, она бы предпочла, чтобы и ее не было.

 

Следующий вердикт Софи был таков – lévitation. Жули требовала от своей подруги перепроверить данные, и удерживала ладонь Вики на макушке ясновидящей дольше положенного. Софи не отступала.

- Ни одной ошибки, - тяжко дыша, твердила Жули по дороге к автомобилю. Ни одной ошибки. За все времена. И тут – такое. Ужас, ужас. Не знаю, что с ней. И со мной.

Вике уже давно было отказано в «немце» представительского класса: водитель, что видел дорогу насквозь, и его будто бы плывущий по асфальту автомобиль были заменены малолитражкой, которой не вполне уверенно управляла Жули.

Когда телеведущая готовилась шмыгнуть на водительское сиденье, Вика сказала ей извиняющимся тоном:

- Жули, боюсь, она и в этот раз ошиблась.

Дива замерла со зловещим видом.

- В каком смысле ты говоришь? – процедила она.

- В том смысле, что я не смогу. Может быть, это и есть во мне, но не да такой степени, что ли. По крайней мере, я не могу это из себя вынуть, как ты говоришь.

Жули скорчилась с неприкрытой агрессией.

- Ты говоришь чепуха.

- Нет, не чепуха.

Жули вновь взяла паузу, и Вике померещилось, что та высчитывает, как бы ей выставить счет Вике за всех этих виляющих узкоглазых и психоаналитиков в дорогих кабинетах.

- Заткнись и поехали, - бросила Жули, и Вика поспешно села в автомобиль, потому что боялась, что ее оставят здесь под сенью мрачного дома, что сейчас больше походил на лазарет, а то и кладбищенскую часовню.

Они пообедали в скромном ресторане, при этом обыкновенно щедрая Жули в этот раз даже не оставила чаевых. Она смотрела на Вику исподлобья, как провожают взглядом ускользающую с ружейной мушки дичь. Она, быть может, обо всем догадывалась, потому и не хотела отпускать Вику далеко от себя. Но ведь не могла она с ней остаться ночевать в деле.

В своем обжитом тихом номере Вика собрала вещи и после полуночи отправилась в аэропорт. На билет она потратила почти все имевшиеся у нее свободные деньги. Ей было странно прощаться со всеми этими людьми: Жули, Софи, водителем, который умел видеть дорогу насквозь, и даже с теми, кого она совсем не знала – носильщиками в аэропорте, пассажирами смежных рейсов, продавцами ненужной прессы. Она печалилась, что не оправдала их великие ожидание, оказалась той, которую они меньше всего предполагали в ней увидеть – самой собой. В ожидании вылета она рассматривала свою фотографию в загранпаспорте и – странно – узнавала себя. Так много бессонных ночей пролегло между «сейчас» и тем моментом, когда ей поставили диагноз, но выглядела она по-прежнему – женщиной, готовой отбыть в неизвестном направлении.

Перед погрузкой на борт она позвонила Жули.

- Извини, что разбудила.

- Что случилось? – всполошилась та.

- Я улетаю.

Парижанка, незнакомая с тонкостями великого и могучего, обрадовано взвизгнула:

- У тебя получается?! Это правда?!

Вика по-доброму рассмеялась.

- Ну, в каком-то смысле получилось. Но я улетаю на самолете.

- Что? – потухла Жули.

- Да. Прости меня, пожалуйста.

Она выключила телефон и взошла по трапу в уютный салон, где наблюдалась предсказуемая суета: пассажиры делили места, утрамбовывали ручную кладь в специальные отсеки, клацали ремнями безопасности. Вика присела возле иллюминатора, уткнулась лбом в холодное стекло.

Когда самолет взлетел, выровнялся в воздухе и старший стюард сообщил, что пассажиров ожидают прохладительные напитки и завтрак, Вика снова подумала, что готова была бы остаться здесь «навсегда» - и в этот раз слово было ощутимым, крепким, набравшим вес.

В облаках, что плыли в одном направлении с судном, мелькнули сильные белые крылья, только на миг, в кратчайшую долю секунды – и исчезли, укрылись. Разве здесь водятся птицы, тем более, таких размеров? Как по команде француз справа, уснувший уже во время взлета, прошамкал во сне с улыбкой на достойнейшем русском:

- «Я помню, как сидел в маленькой избе, глядя через квадратное, размером с иллюминатор, окно на мокрую, топкую дорогу с бродящими по ней курами, наполовину веря тому, что я только что прочел…»

И стюардесса, несущая кому-то стакан воды, вдруг обнаружила, что в стакане совсем не вода. А Вика несколько раз глубоко вздохнула – и выдохнула. На стекло иллюминатора легла живая испарина.