Проза

 

 

Сейчас вспоминаю с ужасом, а в то время ужасаться и удивляться было как-то лень. В марте 95-го я возвращался домой с сумкой, набитой деньгами, ну хорошо, не набитой, но деньги там были, и это были не мои деньги. Если рассудить, в этих деньгах больше нуждались люди, у которых я их забрал, но я об этом не думал, я был в положении человека, которому позволительно думать только о себе. А еще я думал о том, как распоряжусь этими деньгами, когда вернусь домой. И совсем чуть-чуть – собственно, стоит ли мне возвращаться с такими деньгами домой.

Я пил с какими-то полузнакомыми людьми, которые тоже имели отношение к свершившейся сделке и выказали желание проводить меня до аэропорта, неподалеку мы обнаружили вполне приличную корчму и заказали самое дорогое и крепкое в меню. Провожающих было двое, я их почти не различал и, конечно, не запомнил их имена. Их ценность для общего дела недооценить было сложно – они знали полгорода, их связи сыграли решающую роль в нашем предприятии.

В корчме у них тоже нашелся знакомый – подвыпивший человек в форме пилота по имени Алексей, которого мы тут же пригласили за столик. Он был при параде, но едва ли имел отношение к гражданской авиации, потому что имел совершенно потасканный затрапезный вид, да к тому же, пил он так, как, пожалуй, пить пилотам непозволительно. Мои провожающие обсуждали с Алексеем какие-то городские дела, и было трудно определить, кто он таков и что тут делает. Мы весело гремели рюмками, опрокидывали бутылки и в невыносимой духоте были абсолютно счастливы, подвыпившие люди зарождающегося мира. И тут веселье оборвалось, потому что к столику причалил еще один человек в форме пилота, осуждающе навис, а мы разом замолчали. Он сказал:

- Алексей Михайлович, у нас рейс через полчаса.

Тут и я спохватился, что совсем позабыл о вылете и тоже стал торопливо расплачиваться, шаря в сумке в поисках хоть какой-то мелочи. Алексей Михайлович, конечно, меня поразил, потому что оказался вполне себе капитаном воздушного судна и даже намеревался этим судном управлять. И тут у меня закралось подозрение.

- А вы куда летите? – спросил я.

- В Пермь? – спросил он у второго пилота, того, который прервал наше веселье.

Тот кивнул.

- В Пермь, - более уверенно доложил мне Алексей Михайлович.

- И я, - сказал я, - туда же.

Сказал так, будто речь шла о том свете.

- А ты уже билет купил? – спросил он.

- Ну да, а что?

- А не надо было. Мы бы тебя так... провели.

Меня испугала схема Алексея Михайловича да и вообще перспектива делить с ним один самолет. Мы заковыляли к аэропорту, он торопливо поправлял форму и мерил козырек фуражки по переносице, но все же был безнадежно пьяным.

- Устал, - кряхтел он порой, но шел целеустремленно.

В аэропорту мы расстались, я побрел на регистрацию, и у меня закралась мысль признаться сотрудникам аэровокзала, что я только что напоил их пилота. Но мысль была абсурдной, к тому же, мне вдруг так приспичило домой, я тоже был таким уставшим и с таким количеством денег, что просто не мог сейчас остаться здесь. Это оправдание я счел достаточным, чтобы никому ничего не говорить, а сесть в самолет и заснуть еще до взлета.

Меня растолкали почти сразу. Я открыл глаза и увидел, что мы в небе, это уже было хорошо. Ко мне склонился уже знакомый второй пилот.

- Капитан просит вас явиться к нему в кабину, - сказал он тоном, который намекал, что сам второй пилот эту идею не одобрял.

Пассажиры смотрели на меня уважительно, я последовал за пилотом, он вежливо придержал передо мной дверь в кабину, где стоял алкогольный запах, и пьянствовали трое мужчин – капитан, стюард и еще какой-то крепкий мужичок.

- Это наш борт-инженер, - представил его Алексей Михайлович.

Самолет летел на автопилоте, словно бы перекатываясь по облакам. Ситуация была рисковая, но, видимо, привычная для всех присутствующих, поэтому я решил, что все в норме, и пустил все на самотек. Я присел на какой-то ящик, на котором и провел весь путь до моего домашнего аэропорта. Рядом с ящиком обнаружился кейс пива, и у меня появилась важная задача – раздавать участникам попойки алкоголь. С задачей я справлялся. Единственное, я опасался, что капитан предложит мне порулить, и отказаться будет невежливо, но до такого не дошло.

Все это время второй пилот был в кабине, наблюдал за происходящим и во время прохождения редких турбулентных зон брал на себя управление. Алексей Михайлович, казалось, полетом не интересовался и обсуждал со мной все, до чего мог во мне дотянуться – моих знакомых-провожатых, их бизнесе, впечатлении, которое на меня произвел город, в котором я побывал, дальнейших планах на жизнь и совсем немного – Ельцине и всего, что с ним связано.

- Заметь, все катится под гору, - сказал капитан. – Мы как будто на автопилоте идем.

Я не понял, к чему относится последняя ремарка, а он продолжил:

- Сейчас в авиации как обстоят дела. Дела обстоят хреново. А почему так обстоят дела. Потому что никто ничего не может изменить. А кто должен менять? А тот, у кого есть политическая воля. А куда...

Так, двигаясь от одного постулата к другому, он скатился с авиации на какие-то необязательные темы. Потом он сказал:

- У Ельцина нет второго пилота, и это плохо. Вот у меня есть второй пилот – и это хорошо.

Второй пилот никак не отреагировал на этот комплимент, но Алексей Михайлович вроде бы и не рассчитывал польстить. Время пролетело незаметно. Когда самолет лег на посадочный курс, капитан встрепенулся, отринул хмель и схватился штурвал.

- Беру управление на себя, - выдавил он.

Я впервые по-настоящему испугался – близкой и неминуемой смерти, потому что как этот человек, который только что принял больше моего, способен управляться с махиной размером с пароход? Но паниковал один я, все остальные (и даже второй пилот) уверенно держали фасон. Борт-инженер заводил наручные часы. Стюард зевал.
Самолет плавно снизился, заскользил по земле, как по маслу, и я внутренне возликовал. Другие отнеслись более сдержанно. Когда меня провожали из кабины, капитан сказал:

- Увидимся на выходе.

Делать мне было особенно нечего, и после получения багажа я, косой и вдохновленный, дожидался своих новых знакомых на свежем воздухе. Стояла разудалая весна, и чудилось, что уснуть не удастся, потому что обязательно кто-нибудь позвонит или достучится и уговорит отправиться за приключениями или хотя бы водкой.
Уже знакомая компания – два пилота, борт-инженер и стюард – пополнилась новыми лицами и, что приятно, женскими. Женщин было трое – две стюардессы и еще одна, возможно, просто пассажир самолета.

Выяснилось, что мне есть что рассказать всем троим и каждой в отдельности, этим я, а также мои новые друзья занимались следующие три часа в заведении под названием «Полет».

- Да это не «Полет», а «Улет» какой-то, - громко шутил Алексей Михайлович, и все смеялись над его шутками.

А я, как оказалось, способен произвести на женщин неизгладимое впечатление, особенно своим намерением полностью закрыть общий счет и чуть ли не столько же денег оставить официанту на чай.

- Лучше бы ты мне эти деньги дал, - усмехалась одна из женщин.

- Могу дать, - честно ответил я.

- Ну, нет. Деньги ведь за что-то платят, а я тебе еще ничего не сделала.

И такой она была многообещающей, такой здешней и ясноокой, что я бы в тот же вечер женился бы на ней, если б спустя пятнадцать минут не забыл о своем намерении.
Мы цедили из бутылок последние капли и были чудовищно, чрезвычайно, неимоверно и обворожительно навеселе. Но вдруг кто-то из женщин обратил внимание на второго пилота.

- А вы, молодой человек, почему не пьете? – спросила она, заплетаясь и щурясь.

Второй пилот, который, оказывается, все это время был с нами, смотрел на нее и не произносил ни слова.

- Я с вами разговариваю. – Дама огляделась, ища поддержку против такого хамства у всех нас.

- Ему нельзя, - сказал вместо второго пилота капитан. – Нельзя.

- Почему?

- Потому что он второй пилот, потому что у нас рейс через...

Он принялся высчитывать, загнув мутные глаза к потолку.

- Через два с половиной часа, - сказал второй пилот спокойным тоном, и так хорошо он это сказал, что все к нему прониклись и поняли, зачем он здесь и почему такой трезвый.

О нем снова забыли, и я забыл, а вспомнил только тогда, когда мы прощались, и второй пилот вел капитана под руку.

С той женщиной мы поехали ко мне, и, кажется, моя хибара не так впечатлила ее, как мой кошелек, но она осталась, может быть, решив, что эта лачуга для отвода глаз.

- Как тебе этот второй пилот? – спросил я ее. – Молодец ведь, а?

- Кто? – не поняла она.

- Второй пилот, тот, который не пил.

Она пожала плечами. Она не помнила. Я не винил ее. Мы вскоре заснули, потому что выработали этот день до самого дна, как богатый рудник. Каждый унес в карманах килограммы горячего счастья, и я был рад, что все сложилось именно так. Перед сном я вспомнил о пилотах, которые сейчас были в небе и держали путь к очередной гостеприимной посадочной полосе, а затем – в ближайший бар или чью-нибудь квартиру. Капитан виделся мне счастливейшим из людей, потому что мог пить, сколько в него влезет.

Я с тех пор многое забыл – барыг, которые помогли мне заработать первые крупные деньги, свой страх, когда самолетом управлял нетрезвый капитан, и даже женщину, что осталась со мной, но второго пилота я помню очень отчетливо. Потому что неизвестно, что бы сейчас было, если б не он.