Проза

Утро не наступило. Не наступила привычная жизнь, в которой всегда происходит обычное. Когда пришел положенный час рассвета, то продолжилась ночь, не смутившись тем, что ее время уже прошло. Солнце не взошло, и небо осталось таким же темным, каким оно и было со времени своего последнего заката. Темнота, тишина и легкий, но неприятный холод разместились на всем пространстве смуглой земли. Пробил восьмой час. Для раннего лета это уже самый настоящий день; свет разгорается во всю мощь, наполняя мир ясной и прозрачной силой жизни.   

Но этого не произошло в то утро, которое и утром теперь нельзя было назвать. Старик, долго и отчаянно живший на земле, почувствовал неладное около трех, когда почему-то не пропели первые петухи. Обычно он всегда вставал к этому времени, освобождаясь от трудной и бессонной ночи, чтобы скорее встретить день и солнце, в ласковом тепле которого напрочь исчезали следы ночных ненастий и напрасно прожитой жизни. Свет был избавлением; достаточно было одного слабого лучика, чтобы в сердце пробудилась надежда. Даже в таком уставшем и почти умершем сердце вновь и вновь разгоралась  надежда. И это было чудесное счастье.

Старик всегда выходил навстречу утренней заре, никогда ее не пропуская. Он радовался как ребенок, видя, как на дальнем конце огромного поля, на южной окраине которого он жил, беззвучно и торжественно выходило божественное светило. Первый свет всегда был каким-то необычным; слегка прохладным и с легким налетом серой мглы. В этот миг становилось немного страшно; как будто время останавливалось, и земля опускалась на дно бесконечного колодца вселенной, в котором не было ничего, напоминавшего жизнь. Но не проходило и нескольких мгновений, как мир озарялся пламенеющими лучами, в которых все приобретало свою видимость и жизненность. И не важно, была ли ясная погода или ненастье; всегда свет солнца открывал мир, освобождая его от плена ночного мрака. И это было так радостно и естественно одновременно, что душа старика наполнялось ликованием на короткое время, силы которого хватало на то, чтобы  вытерпеть грядущий день. 

И когда наступал новый день, старик чувствовал и свою маленькую причастность к этой победе света над тьмой. Конечно, все высшее свершалось помимо его воли. Он это понимал своей, достигшей человеческого предела, мудростью. Но нет, была именно воля, воля к свету и жизни и поэтому, когда начиналась дневная жизнь, старик радовался своей тихой радостью, немного забавляя себя представлением, что как будто это он владыка и господин, распорядитель всего мира. Это было счастьем человека, живущего на земле и радующегося каждому новому дню. Он знал, что ему недолго осталось быть в мире. Но каждое новое утро, пускай на короткий миг, возрождало в нем прежнюю силу жизни и радость простого существования.

А то утро не стало утром. День не родился, солнце не взошло. Когда старик, уже проснувшись, не услышал петушиного крика, в его сердце поселилась какая-то внезапная тревога, которую он не испытывал ранее. «Что могло случиться?» – думал он, огладывая своим потухающим взглядом темное беззвездное небо и едва видневшуюся землю, окутанную плотным ночным мраком. Обычно к этому времени уходила ночная прохлада, уступая место медленно разливавшейся теплоте, которая, заранее предчувствуя появление солнца, уже выступала из неведомых затонов земли, покрывая ее хрустальной росой. Отсутствие теплоты усилило тревогу, которая уже превратилась в предчувствие беды. 

Руки старика непривычно затряслись. Давно забытое ощущение сокрушило его словно мощный удар грома. Так было, когда он узнал о смерти матери еще тогда, в пору далекого детства. Тогда остановилось время, и мир рухнул в темную бездну. Старик прошелся вокруг дома, вышел за калитку и отправился на поле, где он всегда привычно встречал рассвет. Было еще рано для восхода, но он, словно вытолкнутый какой-то силой, больше не мог оставаться дома.

Над полем стояла темная. не проходящая мгла и странная прохлада, как будто пришедшая из далеких и чужих миров. Ночь застыла в своем недвижном покое, как-то цепко и безутешно расположившись на родных просторах земли. Старик едва видел очертания предметов. Вытянув руку, он с трудом различил свои пальцы, которые растопырил в каком-то потерянном и беспомощном движении. Деревья предстояли огромной черной массой, заслонившей мир своей непроходимой стеной. В их густой черноте было спрятано что-то страшное, невыносимое для простого жителя земли.

Не было слышно обычного для раннего летнего времени пения птиц. Было непривычно тихо; казалось, что безмолвье исходит откуда-то из самых забытых и заброшенных уголков мира, в которых нет ни звуков, ни движений. С какой-то последней затаенной мольбой старик посмотрел на небо и не увидел в нем знаков наступавшего рассвета; из холодных бесконечных недр вселенной на него смотрела лишь черная пустота.      

Старику стало страшно; он много жил, видел много бедствий и горестей на своем веку. Часто он попадал в ситуации, когда смертельная опасность могла погубить его мгновенно. Но он все же дожил до старости, преодолев самые тяжелые минуты своего бытия. Это закалило его дух. Его сердце не было пусто, но оно было бесстрашно. Все чаще ему казалось, что ничто в мире больше не способно его испугать. Да и умереть он мог легко, в любую минуту, без страха и злобы. Долгая привычка жить в нужде позволяла без особого сожаления расстаться с жизнью. Но всегда последняя надежда, загоравшаяся в нем с каждым новым днем, оставляла его жить и принуждала своей неведомой силой ждать нового дня и покорно выносить бремя своей жизни без ропота и гнева.

Это и было простым человеческим существованием, нарушить которое, казалось не под силу ни одной силе мира. Силы ужаса, всегда томившиеся где-то рядом, предательски поджидавшие простую жизнь, чтобы сбросить ее в омут кошмара, объединившись, и то не смогли бы тронуть самое сокровенное и простое, не могли бы нарушить то, что было заведено каким-то добрым вечным порядком и свершалось с неизменной периодичностью изо дня в день, из рода в род. И так безостановочно текла разменянная, простая жизнь человеческого существования.   

Но здесь было что-то более страшное, что-то страшнее самого страха. Что-то похитившее у него последнюю возможность надежды. Старик думал, когда пытался мыслить здраво, что этого не может быть, что солнце не может не взойти. Что это была бы невероятная катастрофа, которая уничтожила бы весь мир. Незыблемость законов природы не может позволить тому, чтобы не наступил день, и не взошло солнце. Ведь день потому и день, а не ночь. И если не взойдет солнце, то и день не должен тогда наступить. Тогда ничего не может вообще быть. Да и не было бы  никогда, и он бы тогда и не родился, и никто бы не жил в мире.

Мысль старика стремительно летела к самым основам мирозданья, в ту глубь и даль, в которой не было никаких начал и концов, но всюду царила необъятная беспредельная бесконечность. Всегда все было, и это главное, до чего могла дойти его неискушенная в подобных размышлениях мысль. А если было, то оно есть и будет. Свет не может кончиться, мир не может перестать быть. Это так просто и очевидно.

В иной раз он бы посмеялся над такими праздными мыслями. Да он особенно и не думал о таких вещах, всегда подчиняясь мучительно-радостной необходимости существовать. Заботы жизни не давали места думать о подобном. «Зачем» и «как» никогда не волновали его чуткое к бедам и тревогам жизни сердце. Но сейчас происходило что-то невероятное, ранее не бывшее, заставившее человека, прожившего долгую и трудную жизнь, изумиться, поразиться и отчаяться. Он видел, что день не наступил, но мир существует, окружающие предметы не потеряли своих главных свойств. Лишь недвижная громада тьмы прочно стояла нам миром.  

Но может быть еще рано?! – пронеслась слабая спасительная мысль в уже скованном от ужаса сознании. Сердце стало биться сильно и неровно, дышать стало трудно. Как же люди? – вспыхнуло страшное откровение. Он представил, что будет твориться в мире через несколько часов, когда его открытие станем доступно всем. Какая паника, какой ужас тогда охватят землю! Старик захотел что-то сделать, что-то предпринять, чтобы прогнать воцарившуюся над миром ночь. Но что он мог сделать? Не веря очевидному, он снова и снова всматривался в черную бездну неба, призывая, вымаливая солнце взойти. Но нет, солнце так и не всходило.

И небо почему-то было беззвездным. Он вспомнил, как еще вчера разглядывал перед сном звездный небосвод, в тысячный раз поражаясь детской наивностью непостижимости вселенной с ее временами, расстояниями, пространствами и безднами. Но он просто удивлялся всему этому как ребенок, и никогда не думал, почему все так, а не иначе. А сейчас и звезд не было видно. Так бывает, когда непогода затягивает небо плотной завесой облаков. Но теперь оно казалось сотканным из черного бархата, мягкая ткань которого поглощала все возможные признаки света. Лишь слабое мерцание какой-то отдаленной звезды, блеснувший на миг как раз в том месте, где должно было взойти солнце, явилось, и то на очень короткое время, единственной отдушиной. Послышался отдаленный крик младенца и лай собаки, неприятным эхом прокатившийся по всей округе. Скоро должны проснуться люди, и что тогда? Что они увидят, что скажут?

Старик с грустным отчаяньем вспомнил, что еще вчера был день и был свет, было широкое поле, залитое золотыми солнечными лучами, была река, голубые воды которой несли целительную прохладу всему живому, был детский смех на берегу реки. Была жизнь, обычная жизнь со своими заботами и радостями. Солнце всякий раз покорно совершало свою работу, создавая иногда ощущение утомленности и разочарованности существованием. Иногда даже слышался ропот, в котором была нота возмущения от того, что светит солнце, и ничего нового не происходит под солнцем. Но это был свет, томительный и однообразный, но все же свет, позволявшей вынести всякое горе и ненастье. Все знали, что наступит новый день, в утренней радости которого растворятся все прошлые печали и невзгоды.      

 Он простоял недвижно, пока время рассвета не вступило в полную силу, но ничего не изменилось. Старик посмотрел на часы и увидел, что был уже полдень, но не было слышно никаких звуков людской тревоги и суеты. От мира шла ни с чем не сравнимая тишина. Холодная темная ночь продолжалась, и почему-то стало понятно, что теперь так будет всегда.

Старик заметил вдали какое-то копошение и понял, что это были люди, которые, так же как и он, сразу поняли, в чем дело, смирились и приняли свою участь. Было видно, как некоторые смотрели вверх, отчаянно задрав головы, некоторые вздымали к небу руки, некоторые тихо стояли на коленях и горько молились. 

Странно, что не ушла жизнь, что не пришла смерть, которая бы все покрыла сладким мраком небытия, дав блаженное забвение всему умершему навсегда. Но нет, жизнь продолжилась, и день наступил, но эта был день, в котором впервые не взошло солнце.