Проза

 

 

 

 

– Вот – спел! Неплохо? Да просто здорово, особенно припевы! Аплодисменты? Не слышны. Да ладно, расслабьтесь, то ли ещё будет.

Я протёр глаза: кот?

Говорит, да ещё и песнь заводит! Чудеса.

На даче, кроме меня, никого, значит, слова – кота? – предназначены мне?

Как он попал сюда?

Я оглядел комнату дачного домика. Очевидно, так же, как и разбойники-коты попали однажды в мою городскую мастерскую. Гуляли по чердаку и крыше да заглянули в форточку мансарды. Обычно я оставлял её открытой, чтобы крохотная кухня-прихожая и немногим больше неё комната без окон успели проветриться за ночь, а то запах, понимаете, краски, пепельницы, жидкости всевозможные. В то утро я вошёл в мастерскую и первое, что подумал: ко мне залезли воры и нахулиганили: на полу месиво из диковинной трухи, обрывков бумаги и клоков шерсти. Присмотрелся и понял: здесь творили дикую оргию коты. Их привлёк запах корня валерианы; ещё накануне две аптечные коробки стояли на полке рядом с пачкой чая, пакетом кофе, коробкой сахара, банками с крупами и солью, – всё это оказалось сброшено на пол и нещадно растерзано.

Этот незваный гость вёл себя подозрительно прилично.

Я смотрел на кота.

Самостоятельный. Видать, не впервые у меня.

Кот махнул на стул и ловко, словно мышь за хвост, выхватил пакетик чая из коробки. Даже умудрился справиться с чайником, плеснул кипяток в кружку. При этом заметил – и это уж для меня:

– Вялая похвала оскорбительна для художника, а для такого маэстро, как я, тем более.

Я развёл руками.

– Актёр – процедил кот. – Не я, вообще актёр. Возьмёт, чуть покривляетца-ца и нате, выкатывает свою тушку на бис. А я? Должен выскочить на снисходительное «кис»? Чего изволите-с? Хотите − на задних лапках? Кис-кис! Как же, вышел бы я, ждите! Ни за что! Если и выхожу, так исключительно ввиду познания в языках. «Kiss» по-английски «поцелуй» (англичане взяли за правило целовать котов, у них даже выражение есть – кисс-о’клок – послеобеденный поцелуй кота). Как услышу, так и ладно уж, согласен, выйду. Но только на воздушный поцелуй! На воздушистый воздухан, как сказал один поэт, ну да вы всё равно не знаете. Это поцелуй гигиеничный, никакой инфекции. Вы же видели, если кот не спит, он тщательно вылизывает шёрстку, не жалея времени; кругом сплошная грязь, она липнет и липнет на лапы, к чему бы ни прикоснулся. Не говоря о том, что самого тебя так и норовят облапать − то ли приласкать, то ли придушить, всё одно. Коты прагматики, индивидуалисты не в пример птицам и свиньям с их пресловутым гриппом, болезнью стаи и стада – это, когда не меньше ста, и все бок о бок трутся. Фр-р! Довольно многим тесное общение приятно и это понятно: коллектив – последнее прибежище посредственности, если не сказать глупости. Можете сколько угодно кривить рот, но я смотрю, у вас тут книги, стало быть, слыхали краем вашего голого уха о коллективном бессознательном? Под этим понятием уж не сумма ль глупостей сокрыта? Вижу, что согласны, по вам не скажешь, что томитесь в отсутствии компании. Вот и я предпочитаю одиночество. И даже свою глупость, даже её я и на час не доверю коллективу, всё своё ношу с собой. Глупость у меня, если и случается, то не бессознательная, а вполне осознанная: лишь бы не в стаде, не в стае, а в горьком, то есть в гордом, одиночестве.

Слушая кота, я заметил, что, несмотря на усилие держать независимый вид, котяра искоса следит за мной, похоже, соображая, чего ему всё-таки больше хочется: оставаться независимым или удерживать моё внимание. Я же попытался скрыть неподдельный интерес к происходящему на моих глазах невероятию. Подумаешь, говорящий кот, серый невидаль. Что ж, полюбопытствую из вежливости. Сделаю вид, будто говорящий кот в моём домике – явление обыкновенное. Попутно прикрою глаза на мой порядок и на мои вещи, как на явные свидетельства, что мой неизбывный хаос способствует возникновению и не таких явлений.

Потянувшись, и как бы разминая члены, затёкшие в неудобной позе в кресле, я одну за другой убрал со стола пустые бутылки хереса и, не спеша, откупорил новую. Какое-то время я извлекал пробковые крошки из бокала. Качнув его, полюбовался густыми потёками от кромки книзу. Только глотнув вина, я посмотрел – не исчезло ли видение?

«Рано или поздно эта встреча должна была случиться. Особенно, если человек не изощряется в ложной скромности и продолжает на глазах незнакомца предаваться винопитию».

Что это? Мои мысли или слова кота? Или − ещё невероятней − его мысли?

Я посмотрел в его сторону.

Кот воспринял моё движение благосклонно:

– Надо признать, что и в самом гордом одиночестве есть привкус горечи. Впрочем, довольно брюзжать, не весь ли я в воздушных поцелуях? Отчего тогда ни выйти на пряные «кис-кис»? – я не ослышался, ведь кто-то произнёс? Так вот он я, встречайте!

Кот выгнул спину.

– Встречайте! – мотнул головой, крутанул хвостом, качнулся в одну сторону, в другую. – Так принято – с экрана ли, со сцены надо непременно взвизгнуть, чтобы сорвать с липких лап аплодисменты.

После этих слов мне ничего не оставалось, как поднять бокал в его честь. Он слегка поклонился.

– Встречайте. – Кот примостился на краю стула. – Будто шоумен я или прилетел откуда. Так огорчу: я не обучен веселить! Коты не дрессируемы – напоминаю, если кто забыл. И, вот ещё, я никуда не уезжал! В отличие от некоторых. Мне есть чем заняться и здесь на пустых дачных участках. Любоваться природой, например.

Какая природа, подумал я. В наших равнинно-низменных сырых краях конец октября−начало ноября отнюдь не живописная пора. И сколь картинно ни садись на подоконник, как ни гляди задумчиво в окно, там, кроме голых черносмородинных кустов, да чёрных зяблых пальцев яблонь нет ничего. Да и они, корявые штрихи, дрожь на ветру, видны ль ему они?

Кот примолк, потянулся и отхлебнул из кружки. Дёрнул пакетик за нитяной хвостик, кивнул мне, дескать, видишь – мышь. И подмигнул. Или зажмурился.

Пока я рассматривал кота, он мурлыкнул и принялся баять дальше.

– Что одиночество – пустяк! Даже, если бы Хозяин позвал меня с собой, могу такое себе представить. – Он макнул пакетик в кружку раз, другой, поднял, как бы показывая, что собирается поддеть его лапой, но, передумав, опустил. – Не воображайте, что и тогда бы я согласился ехать в город. Не поехал бы.

Он втянул ноздрями чайный дух и, отвечая на мой жест вежливости, приподнял кружку.

– Мне нравится здешний воздух, пропитанный поцелуями, – я отовсюду слышу «кис». Это шепчет ветер, волны, кроны деревьев, кустарник и трава, все на свой лад, но слаженно, как скрипицы, валторны, флейты говорят в оркестре. Что говорят? Что все и всё в округе от меня в восторге! Я проницателен: им трудно это чувство скрыть. Хотя порой я думаю: не одиночество ли их подбило, так приветствуя, дразнить меня? Оно… О, одиночество! Оно на всё гораздо. Со скуки-то все развлеченья дόроги, а посмеяться над Котом, над бедным Котиком, забытым всеми, мяу-у… Фальшивый звук! Гоню уныние прочь и − начинаю усердно работать!

Я лишь поднял бровь, но и этот мимический минимализм не остался незамеченным котом. Его проницательность меня восхитила, но дальнейшая речь умерила восхищение, он хладнокровно дал понять, что провоцировал моё удивление.

– Понимаю: работающий кот − как тут ни посмеяться! Но, у меня работа особая, творческая.

Кот закрутил хвостом, оставляя в воздухе замысловатую виньетку. Уже на полу он протяжно зевнул.

– Скучно ли мне одному? Спросите рыбака – сидит, часами сверлит глазом поплавок – скучает он? Вот и я, точно рыбак, сколь угодно могу лежать в морковной грядке, дожидаясь из норы полёвку. Не велика добыча, но вкус… Ах, не пересказать. Вы пробовали?

Я пожал плечами, полагая, что он не ждёт ответа, видит же, чем я довольствуюсь: вино, хлеб, сыр, яйцо вкрутую да яблоко. Кот оглядел стол. Не найдя ничего пикантного, выпалил:

– Рекомендую! Я частенько приносил полёвок хозяину по утрам прямо в спальню. Судя по тому, что от них следа не оставалось, хозяину они пришлись по вкусу.

Кот вновь повертел хвостом, и в воздухе нарисовалась уже не виньетка, а напряжённая пружина мышеловки.

– Это далеко не всё моё творчество. Бывало, нарисую несчастную писклю, и уже через минуту не удержусь, наброшусь на рисунок. Мышь-то или пташка у меня получается, как настоящая, и я рву её в клочья. У меня – живопись действия!

Последовал ряд энергичных взмахов хвостом, и в нескольких воздушных линиях я угадал изображение мальчика. Кот отодвинул кружку.

– Хозяйский сын. Мой друг когда-то, было дело. Потом к моим мышам он охладел, всё лето тискал и наглаживал компьютерную мышь. И ту забросил, не жалея, когда отец купил ему планшет; чего уж говорить тогда о мышах, что я ему таскал? Об этом можно говорить с такими эстетами, как я, с тем, кто ценит серый бархат с переливом и кожи розовый шнурок, и чёрный бисер. А что они? Хозяин с сыном чуть не отложили свой отъезд, мышка, видите ли, от старого компа − кусок штампованной пластмассы – пропала! Вот уж они её искали, обыскались.

Кот разжал лапу. На пол упала компьютерная мышка. Похоже, кот дарил мне возможность вдоволь наудивляться, и пока я разглядывал невесть откуда свалившуюся мышку, брезгливо отряхивал лапы.

– А меня, меня они не искали. Хотели бы, так нашли. Отравили воздух лицемерными «kiss-kiss», и скорей в город. Я остался здесь. Один. Всё лето мы не расставались, жили одной семьёй. Я даже к ним привык. Это когда всё время – при вы, − быть при ком-то. Это я-то – который сам по себе? Но всё ж привык. О чём до сих пор страшно жалею: нельзя привыкать ни к кому.

Он пощёлкал кнопками мышки.

– Написать, что ли письмо мальчишке?

«Привет, как поживаешь в своём городе?»

– Мёрзнет, наверно, по ночам без меня. Однажды он простудился, и я согревал его.

«Помнишь мои лечебные колыбельные?»

– Тогда он охотно слушал, как я пою:

Словно предупреждая мой вопрос, кот замотал головой и быстро прошёлся взад-вперёд:

– А! Напевал, что в голову придёт!

Он продолжал сновать туда-сюда и, как мне показалось, особенно часто вертел хвостом, вероятно, чтобы я не заметил усилившийся блеск глаз. Что мне оставалось делать – не замечать.

Кот неожиданно замер и брякнулся на пол. С минуту полежал, растянувшись, – никогда бы не подумал, что он такой растяжимый, такой длинный, – и вот уже уселся, свернув колечком хвост. Усы поблёскивают, ни дать, ни взять, лубочный персонаж. Не меняя картинной позы, подбавив в голос холодка, кот подвёл итог:

– Пустяки, конечно. Сопли с мёдом. Но, это между нами: неизвестно, что ему помогло, микстуры или моё тепло и глупые песенки. Теперь наушники наглыми землеройками торчат в его ушах круглые сутки. – Кот принялся чесать лапой за ухом, − то ли действительно что-то его беспокоило, то ли он показал знак безнадёжной глупости, пред которой он был бессилен. − Так и уехал. Скатертью дорога!

Я наблюдал за котом. Он, сохраняя независимый вид, поднял кружку и жадно вдохнул аромат чая. Я стал припоминать, что это за аромат, но кот сбил меня с мысли.

– Что я там понаписал? – словно спохватившись, воскликнул он. «Помнишь мои лечебные колыбельные?» – нет уж! Слишком сентиментально! Брысь! То есть, «delete»! Что осталось? «Привет, как поживаешь в своём городе?». Ну вот, более чем! Оп-па! «Ваше письмо отправлено»!

Он покрутил хвостом, и опять ко мне – озаботившись, что, изгоняя сантименты, растеряет, пусть немногочисленную, а всё же аудиторию:

– Взгляните, нарисовал почтовую собаку, и она бросилась с моим письмом в город.

– Вижу. – Я посчитал, что пора включиться, как-то отреагировать на явное желание странного гостя посвятить меня в свою историю. – Вижу, и что?

– А то, что этим искусством – сделать именно то, о чём тебя просят – вероятно, владеют не только почтово-компьютерные, но и обычные собаки. И если Собака Хозяина нашла меня перед их отъездом, значит, её об этом попросили? Не сама же она кинулась искать меня? Или сама? Я до сих пор не разобрался. Так или иначе, когда она меня нашла, я убедил её не докладывать Хозяину об этом. Не убедил – обидел.

Кот принялся рассказывать, представляя в лицах себя и Собаку.

 

− Я был уже в лесу, когда меня чуть не сшибла Собака. Я прошипел: «Для бешеной собаки семь вёрст не крюк!»

Собака завертела головой, будто бы отряхиваясь, а может быть, изображая немыслимую траекторию бегов – моих, ну и её, само собой.

– Я лишь по следу твоему и пробежала, так что, не трудно понять, кто из нас бешеный.

Мысли у меня перепутались, я задёргал усами, тряхнул головой и понёс какую-то околесицу:

– Конечно, я вне себя… сама же видишь… бог знает где я оказался, и… Кстати! Мне здесь нравится! Что, съела?

Собака фыркнула.

– Ой, не дури. Хотел остаться здесь один? навряд ли ты дотянешь до зимы, не говоря о том, чтоб пережить её. Твои победы, мнимые иль нет, над местными котами – слыхала твою песенку – совсем не гарантия, что устоишь перед лавиною бродячих псов. О, те зверюги пострашней волков голодных! Но даже если им не попадёшь на зуб, что будешь есть, когда полёвки залягут в норы и птицы улетят на юг? Так, не капризничай. Давай-ка к дому, давай-давай бегом в машину, и вместе все поедем в город!

Мне схитрить бы надо, сделать вид, что с ней согласен, и что-то подсказывало мне так поступить, но я был распалён обидой, искрил ею, до тонкостей ли тут? И начал препираться.

– Тебе легко сказать «поехали домой», ты фаворитка! Тапочки Хозяину несёшь в зубах, газеты ему тащишь! Да знаю, видел я, ты даже насобачилась…

– Заткнись! – рявкнула Собака. – Я пр-росто должна заботиться о Хозяине, я исполняю долг!

 

Кот не знал, что он ответил бы Собаке сейчас, позови она его ехать со всеми в город, вероятно, не то, что сказал тогда.

− И что ж ты ей сказал? – спросил я.

– Тогда, – кот посмотрел на меня, как бы решая, с какой степенью откровенности ответить, – тогда всё развивалось в отвязном жанре мюзикла.

Оценив, насколько внимательно я его слушаю, и, посчитав мою готовность удовлетворительной, он оживился и принялся декламировать.

Кот вскочил на табурет напротив моего кресла, я едва успел убрать вытянутые ноги. Он венским стулом выгнул спину, встал на задние лапы и сделал вид, будто прикрепляет микрофон к стойке. Кружка, та самая кружка с загадочного аромата чаем была ему микрофоном.

– Я тут сказал, что я не шоумен, так это как сказать.

− Короче, тогда перед Собакой я устроил шоу.

Кот залихватски щёлкнул коготком по кружке.

– Тогда я – йе-е! – запел свой рок-н-ролл:

После услышанного сногсшибательного запила, как ни выпить? – подумал я. Ошарашенный, я чуть было ни предложил коту хереса, но он уже чокался со мной недопитым чаем. Сделав несколько глотков, кот, отбивая хвостом такт на четыре четверти, дал понять, что продолжение последует, как только он закончит речитатив.

– Собака, конечно, знала меня, как облупленного, но такого, каким я показал себя тогда, увидела впервые. Она села от удивления, просто плюхнулась на зад, когда я завопил припев:

– Вот так. Весь на взводе, я выпалил: «А я не могу тапочки Хозяину носить! Не такая у меня огромная пасть и не полуметровый язык, чтобы лизать ему руки и … всё остальное!»

Я думал, она меня разорвёт, − вздохнул Кот, − но Собака повернулась и, опустив уши, потрусила в сторону дачного посёлка. Больше я её не видел.

Дался же мне её язык! У котов нет свиного гриппа, но вирус свинства, определённо, есть. Во мне, во всяком случае. А ведь моё первое воспоминание о детстве – Собака. Я жутко мёрз, она согревала меня, облизывала нежным языком. Эта мохнатая мама, – я не знал другой, – сделала всё, чтобы я остался жив, чтобы был здоров. И никаких «кис-кис» – этих стерильных воздушных поцелуев! Обыкновенное тёплое облизывание! Инфекция? Ничуть! Вероятно, мы иногда боимся совсем не того, чего следует.

 

Дел на участке было не много: слить воду из водогрея в душевой, скрутить краны поливочного водопровода, замотать стволы у двух молоденьких яблонь, – зимой их могут погрызть зайцы, – вот и все заботы. Тем не менее, я затопил печь на случай, если последний в этом сезоне визит на дачу затянется.

Кот воспринял мои действия исключительно заботой о нём, улёгся в кресло возле печки и задремал.

Подкладывая дрова, я засмотрелся на огонь, − действие само собой разумеющееся не только в кошачьем мюзикле. Огонь питается кислородом, да, но это происходит незаметно. Ещё незаметней он пожирает время. Стоит всмотреться в скоропись пламени, и счёт минутам потерян, ты зачитался тайной неведомых строк. Непонятный язык, а не оторваться, следишь за извивами странных букв, они, танцуя на месте, уводят тебя за тридевять земель и так же незаметно ведут обратно, но только ты ли это? – кажется, уже не вполне.

Я вздрогнул, очнувшись, − не от мелькнувшей ли мысли, что мне видится всё, что снится коту, словно я попал в его сновидение? Но я не сплю. Ведь не сплю? Вот явно же слышу, как кот во сне слышит: кто-то напевает его песенку:

Кто же это? Конечно, Хозяин, его голос кот не спутает ни с каким другим.

– Нет никого на свете! – Хозяин то ли рад, то ли сокрушён.

– Кто бы сварил кофе. Эй, кто-нибудь!.. Никого. Зато свобода!

А я всё смотрю на огонь, смотрю и начинаю различать не только то, что слышит во сне кот, но и всё, что он видит. И, представьте, вполне ясно.

Вот появляется Хозяин, и такое впечатление, будто этот мужчина мне знаком. Он подходит к зеркалу, напевая песенку кота.

– Зарос… Кто на ночь бреется, тот на что-то надеется. Это из прошлой жизни, теперь я зарастаю безнадёжно! Чудо. Или чудовище? Может, моя поросль была недостаточно чудовищна, не вдохновляла Её, и Она, в конце концов, ушла? Глупости! Что ж, у Неё совсем нет фантазии? Треугольники бород и усов – простое отражение другого треугольника на теле, к которому нас влечёт.

Хозяин говорит слишком громко, так что кот просыпается. Только не ясно, в своём сне просыпается или в моём. Он, кажется, рад внезапной возможности поболтать с Хозяином. Пока я пытаюсь выйти из состояния лёгкого недоумения от того, что вижу, – явь это или чей бы то ни было сон, – кот не теряет времени на выяснение в сновидении он или наяву, и вступает в диалог с Хозяином:

– Всё намного интересней. Вспомни – сидящую на камне в Копенгагене…

– Причём тут Русалочка, Кот?

– Как причём? Тебе нравится линия её волос, но смущает рыбий хвост, ты не находишь на нём искомый треугольник. Бедная рыбонька, она одна…

– Кот, успокойся. Кроме неё есть ещё гибриды: грифоны, сфинксы, да мало ли химер наплодила фантазия талантливых литераторов и живописцев?

– Нет, эти химеры в сущности сороконожки, обутые, во что попало. Там простое отсутствие стиля, от кутюр до неприличных авантюр, а у Русалочки – трагедия! Надо же так зло и ненужно соединить чувственную и платоническую любовь! Загадка Русалочки в отсутствии разгадки – небольшого пушистого треугольника. На мех, на волосы ведётесь вы, о, лицемерные создания! Ах, у влюблённого в медальоне локон дамы сердца! А у неё на шейке цепочка из волос её бедного рыцаря. Люди почему-то не берут на память коробочку с остриженными ногтями, хотя ногти, когти, чешуя и волосы – всё одно!

 

«Надо же, какой философ!» – заметил про себя Хозяин, поглядев при этом в мою сторону. Мне показалось, что он подмигнул. На всякий случай я кивнул, но Хозяин никак не отреагировал. Что ж, такое случается не только в сновидениях, и потому я решил не обращать внимания на его невнимание. Как знать, может быть, с его стороны это проявление такта: начни он раскланиваться со мной, и тотчас их тонкому интимному диалогу с котом придёт конец. И ещё. Я заметил долю то ли удивления, то ли настороженности в лице Хозяина, когда тот слушал кота: такое чувство, что он боялся его спугнуть или обидеть.

– Возможно, ты прав, Котяра, – Хозяин деликатно стал подыскивать слова. – Рыбий хвост? Да, наверно, это иносказание.

Видно, ему трудно выдержать взятый тон. Знаю по себе. Мне иногда бывает нелегко удержаться в разговоре с кем-нибудь, чтобы не вставить шпильку, не метнуть каламбур в ответ на тривиальное высказывание. Бывает, только усилием воли заставишь себя не поплыть в скептической улыбке по поводу чрезмерно серьёзного выражения лица собеседника.

Вероятно, я слишком откровенно наблюдал за прохождением Хозяина по скользкому месту дорожки доверительной беседы. Знаете ли вы поговорку «Не говори под руку»? Точно такая же по смыслу есть и в отношении нежелательного наблюдателя за человеком, выполняющим нечто филигранное, требующее уединения, и тогда говорят: «Не стой над душой». Я ничего не говорил под руку, но всё же что-то думал по поводу происходящего у меня на глазах, а мысль – материальна! Следовательно, невольно я объединил отрицательную силу говорения под руку и стояния над душой, внимая диалогу Хозяина с котом, и этот снаряд выбил его из дипломатического равновесия: Хозяин без прелюдий перешёл на низкий жанр эстрадной сатиры. Но это уж дело кота выдерживать заявленный им жанр мюзикла, подумал я.

Как ни странно, что-то в таком духе думал и Хозяин:

– А ты за чистоту стиля, и хотел бы видеть Русалочку с хвостом и рыбьей головой? –сказал он Коту.

Шерсть на загривке кота моментально вздыбилась, но уже в следующий миг загривок опять был гладок. Он ответил:

– Моё желание видеть у женщины рыбью голову невинно по сравнению с твоим – видеть в её голове куриные мозги, и при этом кукарекать: ты моя птичка!

– Опять умничаешь!

 

Как бы этот мило начавшийся разговор не перерос в ссору, подумалось мне. Я наполнил бокал, подвинул на край стола и жестом предложил его хозяину кота. Хозяин не замедлил воспользоваться приглашением, выразив благодарность кивком головы в мою сторону, впрочем, несколько небрежно. В это время кот повышал напряжение беседы, которую пора было бы уже назвать откровенной пикировкой:

– Я не хочу сказать, что ты совсем не видишь в женщине способностей мыслить. Просто ты воспринимаешь её схематично, ты загоняешь её в угол…

– В треугольник? – Хозяин сложил руки домиком и резко опрокинул воображаемый домик остриём крыши вниз. – Ты всё про это?

Кот распушил усы, отчего стал выглядеть ещё более независимо, хотя, куда ж более? Выдержав паузу, он продолжил обличение:

– Всем своим видом! Всем своим видом ты загоняешь женщину в угол. Мужчина! Вешаешь себе на грудь указатель – какую-то селёдку с треугольной головой, которая так и норовит скользнуть к тебе в штаны... Ты полагаешь, женщины должны следовать…

Хозяин поставил бокал на стол.

– Ты и вправду такой учёный, Кот?

Кот поднял голову, будто бы решал, сейчас ему углубиться в изучение замысловатого узора старых обоев или чуть позже. Впереди маячили долгие зимние вечера, так что своё одиночество он не раз ещё мог скрасить изучением переплетений обойных арабесок. Только поэтому-то он и решил отреагировать на вопрос Хозяина. В присущей ему манере.

– Понимаю… Неприятно, когда твои якобы тайные знаки публично обсуждают. Какому же хозяину понравится, когда эротические ухищрения с волосяным покровом и бельём, аксессуарами начинает комментировать, и кто – собственный кот? Это ещё что! А вот Собака… та смотрит на твой галстук, как на поводок, который ты пристёгиваешь себя, отправляясь к своим хозяевам в офис, или куда там ты отправляешься.

– В самом деле? Ну, вы зверьки…

Хозяин сделал глоток, задумался, затем сделал ещё один, уже не задумываясь. А кот говорил так, словно он давно и не раз всё обдумал. Может, конечно, преувеличивал, но так бывает, когда поймаешь волну вдохновения, а то, что усатый был в ударе, не вызывало сомнения.

– Мы с Собакой в этом одного мнения: твой галстук – это не просто украшение, это символ. Собака просекла в нём твой поводок. А я… Скажу тебе так. Твой галстук – скользкая рыбка. Для женщин он знак необыкновенной мужской активности, а для начальства – символ твоей садо-мазохистской сбруи. Ты же должен на службе ублажать хозяев, наслаждаясь своим унижением!

– Ах, ты… Мерзость хвостатая!

 

Хозяин бросается на Кота, но тот – тот вовремя просыпается. Трёпка во сне! – кошмар, избавление от которого только в счастливом пробуждении, то есть в обретении полной свободы за секунду до того, как тебя схватят за шкирку.

Кот сладко, даже сладчайше потягивается. Смотрит на меня, соображая, действительно ли я способен проникать в его сновидения. Умник учёный! Я мог бы и сам спросить у него, как и на каком основание он вторгается в мои сновидения? Он чуткий, и на всякий случай решает оставить вопросы открытыми. Спасибо. Я тоже не последний дурак, и всенепременнейше – а? – готов поверить в чуткость, в деликатность, в органичное или благоприобретённое им чувство меры. Достаточно, что я знаю – осторожность свойственна даже самым нахальным котам. Глупое, разумеется, соревнование в изысканных манерах, и между кем и кем – кто я, и кто он? Он – кот, а я… Всё, всё, оставим! Тем более, кот что-то мурлычет.

 

– Какой беспокойный сон. Хозяин приснился. Где-то он сейчас? Наверняка гуляет с Собакой. Больше не с кем: сын вырос и прилип к компьютеру, а жена… вообще отлипла. Треугольнички! Ему и раньше не с кем было словом перекинуться, кроме меня. Собака? Ну да, третьей в нашем неравностороннем треугольнике была она. Не для разговоров, само собой. Она слушала, конечно, а пасть обычно открывала, чтобы взять его тапки или газету. Теперь им без меня непросто. Стоило бы мне захотеть, и я был бы с ними, и тогда… Всё было бы, как тогда.

Кот обернулся ко мне. Он не то чтобы извинялся за разговор в моём присутствии, хотя, что ему моё присутствие – я зритель, не более. Он хотел того, чего естественным образом желают актёры – эха! Он хотел внимать эху своего чувства, посланного зрителю. И слушателю, конечно, что в нашем случае… Да, наш случай…

Я едва успел добавить в бокал терпкую жидкость, обратив внимание на то, что второй бокал был наполовину пуст. Хорошо, потом разберёмся, а пока – кот! Впопыхах мне удалось глотнуть, но, всё равно, похоже, я бросил тень на себя, как на внимательного зрителя. Да и не обязан я, затаив дыхание, внимать самодеятельному мюзиклу, к тому же дачному, более того, кошачьему. Меж тем Кот говорил, кажется, уповая на неформальное соглашение актёра и зала. Актёр делает вид, что не слышит шелест, а на самом деле грохот фольги шоколадок. А зритель, в свою очередь, не видит белых платочков, которыми машет актёр, когда хочет отвлечь внимание зала в сложных для себя местах роли. Бывает, забыл часть текста, или не может сегодня взять проклятую си бемоль, будь она неладна! Не вчерашний же херес, или что там было в бокале или в кружке, проклинать! В целом, несмотря на то, что кот смотрел на меня сквозь тень небрежности, которую я набросил на себя как на чуткого зрителя, он продолжал вещать, нимало не смутившись.

– Обычно Хозяин брал с собой на прогулку Собаку. Естественно, я с ними не ходил. Абсурд – отправляться куда-то «подышать воздухом», будто плохо дышится, лёжа в гамаке под ёлкой. Или на газетах. Хозяин иногда ходил за газетами. Теперь я подозреваю, что делал он это для меня, видел же, как я нежусь в их ворохе. Спасибо ему за это… я так ни разу и не сказал.

– И так! Представьте, они возвращаются с прогулки. Хозяин бормочет:

– А что, собственно, катастрофичного? – оживляюсь я, уловив в дыхании Хозяина аромат… Знаете, такой аромат, я бы назвал его «Экспрессия». Хотя он нестойкий и впору его назвать «Депрессия». Один оттенок в другой переходит, да и не раз и не другой.

Кот пристально смотрит на мой бокал. Я делаю вид, что не понимаю его намёков.

– И вот я спрашиваю – Хозяина, конечно, – поясняет Кот. – Но Собака, хлопотунья Собака, кидается свести на нет заведомо провокационный вопрос.

– Ровным счётом ничего катастрофичного – режет Собака, и вопрос шлёпается на пол и скукоживается сухим листом.

Хозяин этого не видит и не слышит, он, похоже, вообще ничего не слышит, он заунывно тянет свою песню:

– Катастрофа… Меня оставила Она.

Тут уж Собака не выдерживает роль невозмутимой миротворицы и кидается к Коту:

– И ты Кот!.. Сколько раз ты шептал ей, чтобы она оставила Хозяина в покое.

И уже в сторону, записной актрисой, бросает реплику:

– Вот главный симптом шизофрении современных людей – шипят: «оставьте меня в покое», и тут же, без запятой, вопят: «не бросайте меня одного»!

Кот увернулся, и собачья реплика пронеслась, никого не задев.

Хозяину не до Кота и не до Собаки, он теребит небритую щёку, всматриваясь в своё отражение:

– Катастрофа?

В ответ − зазеркальная дерзость:

– Чепуха, всего лишь приступ одиночества. Надо быть сильным. Даже в слабости. Чтобы было что-то надо, когда ничего уже не надо.

– Звучит парадоксально. – Хозяин пробует спорить.

– Зато гениально просто! – парирует отражение. – Ты чувствуешь слабость, страх? Но как раз сейчас ты и должен вспомнить «Правила сильного человека».

– Так-так… «Чтобы начать меняться, надо отпустить от себя прошлое…»

Хозяин начинает подсказывать отражению текст «Правил», но, шагнув назад, спотыкается об кота. О, кошачья классика! Пародия на знаменитое выражение «оказаться в нужное время в нужном месте».

− Классическому коту, − быстро поясняет мне Кот, − непременно надо оказаться в таком пересечении пространства и времени, где на меня просто не могут не наступить.

– Пошёл вон. – Довольно ровным голосом произносит Хозяин, с той же интонацией, с которой его отражение напоминает ему тезисы из «Правил сильного человека»:

 – «… отпустить… и жить сегодняшним днём…».

Ты смотри, думает Кот, словно с меня списали: я только и делаю, что живу одним днём. Правда, не знаю, каким.

– Что у нас сегодня, Кот? – спросила Собака. – Какой день?

Она что, мысли читает? Кот удивился, но не подал вида. Опять её хитрости! Хозяина хочет оправдать, решил он, а заодно разбавить отвлекающей болтовнёй кошачью обиду! И всё-таки − я обижен? – хвост Кота изогнулся вопросительным знаком. Это она так думает, заключает он, − ишь, умней меня, хитрей меня?

Не глядя на Собаку, Кот отвечает:

– Пятница, тринадцатое! Надо бы…