Литературная критика

Впервые опубликовано в "Топосе" 12 феврала 2009 года

Републикация к 225-летию со дня рождения А.С. Пушкина.

Реплика педанта

Оговорюсь сразу – я с уважением отношусь к чукчам.

Они, пожалуй, единственный народ, из включённых в состав Российской империи, который не пожелал добровольно присоединиться к ней, как это было, например, с Грузией, но и не покорился под натиском силы. Территорию обитания чукчей контролировал российский воинский гарнизон по периметру, не рискуя в нее углубляться. Войском победить чукчей не удалось, ружья оказались бессильны против луков. А лук чукотского воина – почти копия знаменитого английского средневекового.

Судьба этого удивительного народа трагична. Однако не только поэтому анекдоты про них я воспринимаю шире (анекдотичные бельгийцы, например, в восприятии французов ничем не отличаются от анекдотичных чукчей), то есть переношу высмеиваемое в них, на всех нас. Я хочу поворчать на тему анекдота «…чукча не писатель, чукча – читатель».

Однажды я предложил художнику N сделать для проекта календаря какой-нибудь вид Петербурга, и он сказал мне, что изобразит Александрийский столп.

– А при чем здесь Петербург? – Спросил я его.

– Как же, ведь Александрийский столп стоит на Дворцовой площади.

– Вы что-то путаете, там стоит Александровская колонна.

N заволновался:

– Да это одно и то же. Просто Пушкин написал «вознесся выше я главою непокорной Александрийского столпа…».

– Правильно, – говорю я. Написал так, но имел в виду совсем не то, что вы думаете. Он ясно выразился: Александрийский столп. А это не что иное, как знаменитый 110-метровый маяк, разрушенный в XIV веке (звучит почти как в фильме «Кавказская пленница»: – «Простите, часовню тоже я развалил?» – «Нет, это было до вас в XIV веке»).

Увы, художника N, кстати, пишущего собственные тексты, я не убедил, в том, что Александрийский столп надо бы искать в античной Александрии, а не в ее своеобразном зеркальном отражении – Петербурге. Можно было бы и забыть данное недоразумение, дескать, N – некий адекват анекдотичного чукчи, и он тоже не читатель, а писатель, и взять с него нечего.

Однако случай этот периодически вспоминается, ибо регулярно нет-нет, да и слетает с языка то одного, то другого публичного человека злополучный Александрийский столп и теснит с Дворцовой площади Санкт-Петербурга Александровскую колонну Огюста Монферрана. А что бы мы хотели – «город-призрак»! Он, как в своё время чукотская территория, также окружен российской действительностью, но жизнь его строится в иных измерениях. И, что поделать, если некоторые пишущие о Петербурге люди, словно древние чукотские лучники, поражают нас своей способностью видеть то, что простому читателю недоступно.

«Весь Петербург тогда – и теперь – просто сонм (…) огоньков, пляшущих на болотах. Или – как служащие фоном для титров (…) одного фильма акварели, где Александрийский столп, Исаакий и проч. столпы сорваны со своих законных мест и выдворены в заметенное снегом поле …». Так пишет Александр Погребняк в своем эссе «Другой град (О духе петербургской поэзии)» в научном издании «Символы, образы и стереотипы современной культуры № 9. Международные чтения по теории, истории и философии культуры. СПБ, ФКИЦ «Эйдос», 2000... С.157

В этом же издании Ольга Рубинчик в статье «Анна Ахматова. Жизнь и текст» приводит строки из ахматовского «Реквиема»: «А если когда-нибудь в этой стране / Воздвигнуть задумают памятник мне…», в которых Ахматова выдвигает условие создать ей памятник возле тюрьмы Кресты. И далее автор пишет о предполагаемом памятнике следующее. «Мне видится тут скрыта оппозиция Медный всадник (на самом деле бронзовый) / памятник Ахматовой: разные эпохи, разный город и разные стороны Невы. И как у Пушкина в стихотворении «Памятник» «нерукотворный» памятник противопоставлен «Александрийскому столпу», а поэт – власти, так и у Ахматовой. Ибо Медный всадник в одном из своих «литературных значений» есть выражение идеи государственной власти…». Там же. С. 120

По поводу существенного, с точки зрения О. Рубинчик замечания, что Медный всадник «на самом деле бронзовый». Понимать его, очевидно, следует в том духе, что мы-де, пишущие, знаем, каков он на самом деле. Ох, уж эта многозначительность… Ни во времена Пушкина, ни до него, ни после – ни для кого не было секретом, что изваяние на Гром-камне отлито из бронзы, а Медный всадник это его название по традиции, но никак не маркировка материала.

До сих пор в силе расхожее убеждение, будто Пушкин – еще тот Эзоп, иносказаниями заминировал добрую половину своих текстов, изощренно борясь с царизмом. Ну, да, если поэт не диссидентствует, брезгует фигами свои карманы оттягивать, то он и не поэт.

Итак, о теме писатель и читатель. Надо бы, наконец, прочитать Пушкина, чтобы не использовать его образы вне контекста, и далее не приписывать мысли и взгляды его персонажей самому автору. Его собственные мысли вполне определенно оформлены и доступны – читайте, но не выдумывайте за него. Не от кого не сокрыты критические строки поэта, адресованные самодержцу. В 1818 году, например, он написал «Сказки», стихотворение, в котором Александр I назван «кочующий деспот». После возвращения из ссылки в Михайловском поэт уже не позволял себе в адрес русского царя не то что подобных выпадов, но и каких бы то ни было двусмысленностей. Однако подобный скрытый смысл некоторые «писатели-не-читатели» все же находят в его стихотворении «Памятник», в котором он, по распространенному среди любителей исторических дешифровок мнению, упоминая Александрийский столп, бросает камень в огород покойного царя. Насколько я помню, Пушкин, в отличие от ряда писателей нового времени, традицию пинать мертвого льва не соблюдал. К тому же у него не было причин и в мыслях возноситься над памятником героям войны 1812 года, коим является стоящая на Дворцовой площади колонна – памятник победителям, принесшим миру – мiръ (см. изображения на барельефах колонны). Колонну венчает статуя Гений мира, или Ангел мира. Кому и зачем возноситься над ангелом, символизирующим мир и покой?

В то же время было бы странно, если бы возноситься своей музе, своему таланту, наконец, своему лирическому герою Пушкин предлагал непосредственно над Александрийским столпом, который в Египте. Ибо этот монумент – свидетельство монаршего милосердия, олицетворение «милости к падшим», к которой, как известно, поэт сам же и призывал.

В 297 году в Александрии, находящейся под владычеством Рима, вспыхнул бунт. После десятимесячной осады римскими войсками жители города оказались на грани голодной смерти. Вошедший в город Диоклетиан распорядился раздать им хлеб. В честь щедрого императора Помпей, префект Александрии, велел воздвигнуть двадцати семи метровую колонну из красного асуанского гранита.

Рядом с этой колонной находился храм Серапиум, в который в 48 году н.э. после пожара в Александрийской библиотеке перенесли уцелевшие из четырёхсоттысячного собрания рукописи. Вознестись на уровень памятника мировой литературы, каким являлась Александрийская библиотека, а то и – почему нет? – стать выше его на целую голову – совсем другое дело, на которое Пушкин вполне мог считать себя способным. Такой вывод можно сделать, исходя, хотя бы из его характеристики французских писателей («Современные французские писатели». 1830).

«Монтан (Монтень – А.М.), путешествовавший по Италии, не упоминает ни о Микель-Анджело, ни о Рафаэле; Монтескье смеется над Гомером; Вольтер, кроме Расина и Горация, кажется, не понял ни одного поэта… Если обратим внимание на критические результаты, обращающиеся в народе и принятые за аксиомы, то мы изумимся их бедности…

Ламартин скучнее Юма и не имеет его глубины. Не знаю, признались ли они в тощем однообразии, в вялой бесцветности своего Ламартина, но тому лет 10 – его ставили наравне с Байроном и Шекспиром».

Надо полагать само собой разумеющимся выводом, что написавший эти строки, в отличие от не дотягивающих до нужного культурного уровня Монтескье и Вольтера, вполне этому уровню соответствует, а уж талантом превосходит – несомненно.

Следовательно, Пушкин говорит о вознесении как о не имеющем ничего общего состязании с мирской славой монархов, даже если она имеет в основании благороднейшие поступки. Гений поэта возносится над своими историческими собратьями и только. Искать какие-то другие смыслы в предельно ясном стихотворении человеку читающему не придёт в голову. Совсем иное дело – пишущему… Которого трудно победить. Поэтому, следуя тактике русских войск на территории чукчей, обойдем высказывания по поводу Александрийского столпа по периметру.