Проза

 

 

 

 

      Лопата  стучала головой в стенку воздухариума и что-то говорила, но что, Оля не могла разобрать. Да и неважно это было! Главное, что баба Лопа  оказалась живой и здоровой, а что ещё нужно любящей внучке? К тому же целенький  Пучеглаз кувыркался, как рыба-клоун, веселя Олю; рыбик бодал и покусывал Лопату, пока не получил звонкую затрещину.

   – Мои друзья! – кричала Оля. – Вы живы, мои друзья! Спасайте меня скорее!

   Так они некоторое время метались и суетились, и кричали,  совершенно не слыша друг друга по разные стороны стены. Наконец волнение улеглось и Лопата поплелась куда-то вдоль стены воздухариума. Пучеглаз рванул за ней, а Оля испуганно побежала за ними со свой стороны стены – она решила, что друзья уходят от неё; (мало ли что взбредёт им в голову!)

      Но Лопата остановилась возле шлюза и стала сильно мотать головой. Оля не понимала, что это значит. Лопата мотала головой, а потом шлёпала ногой по голове Пучеглаза. «Что-то про голову, – догадалась Оля, – но что? Что?!» Наконец, Лопата стала бодать стенку воздухариума, Пучеглаз – тоже. «Они хотят пробить стенку! – испугалась девочка, – глупые рыбы! Я ведь захлебнусь!» А рыбы перестали ломиться к ней через стекло, они упали на спину и притворились мёртвыми. Глядя на их бледные рыбьи животы, девочка совсем приуныла. Скоро заявятся посетители зоопарка со своими чадами и она бесповоротно станет экспонатом! Но тут Пучеглазу надоело валяться в дохлом виде – он вскочил и обхватил голову плавниками.  И тогда Оля догадалась, наконец – воздухариум!

      Она нашла на полу, среди клочков сухих водорослей свой старенький воздухариум и водрузила его на голову,  птички же, слегка прижатые  стеклянными стенками, недовольно запищали.

      Конечно, не могло быть и речи, чтоб оставить их здесь; все, до единой, уместились в Олиных волосах. Ничего, потеснились!

      Лопата и Пучеглаз меж тем, сорвали крышку со стеклянной тюрьмы  и вода, ревя, хлынула внутрь. Оля прижалась к стене, чтоб не быть раздавленной свирепым потоком.

      Вода поднималась, и Оля поднималась вместе с ней. Её подстилка плавала у самых её глаз. И всякий мусор: травинки, пёрышки, недоеденные зёрнышки – всё то, что водится в зоопарках – всё всплыло вместе с ней.  А когда вода заполнила весь воздухариум, до самого свода, девочка спокойно выплыла через  люк наружу.

      На объятья и восторги не было времени. Лопата деловито бросила:

      – За мной!

      И они заскользили вниз, по мраморным ступеням в парк, где мерцали равнодушные медузы-лампионы.

      Миновав воздушный фонтан, где рыбы-клоуны изнемогали от восторга над смертельными актиниями, они пронеслись мимо чудной изгороди, из которой высовывались щупальца и осторожно трогали  девочку. Пугаться времени не было.  Наотмашь била их ладонью и летела  дальше – беглецы неслись, сломя голову.

      Наконец они оказались в дикой, неухоженной части парка, которая опускалась всё ниже, пока не слилась с  пустынным морским дном. Здесь дорога прервалась. Лопата растерянно застыла на месте и Оля, наконец, смогла задать свой вопрос:

      - Куда мы бежим?

      – Наверх,  – коротко бросила Лопата, а Оля с тревогой посмотрела перед собой: дно морское уходило вниз, причём так неуклонно, словно они катились с горы; и там всё темнело, всё больше;  о каком верхе шла речь?!

      – Там темно, – робко заметила Оля, но Лопата камнем  сорвалась вниз. Дети покатились за ней.

 

…

      – Где дорога? – спрашивала девочка, но старая  рыба молчала.

      Становилось всё темнее, всё глубже и холоднее, всё безлюднее – никто не мелькал, не проплывал, не заглядывал в глаза. Даже кончились и красивые водоросли… одна только чёрная, обугленная почва простиралась повсюду. Кое-где из неё вырывались пузырьки ядовитого газа. То тут, то там белели скелеты погибших рыб.

      Пучеглаз притих и старался плыть поближе к Оле. Он постоянно натыкался на неё, путался в ногах, и, когда Оля ободряюще потрепала его по затылку, трусливый рыбик вспрыгнул к ней на ручки, и так затрясся, что пришлось Оле нести его на руках, – самостоятельно он плыть отказывался; но и сама Оля старалась держаться поближе к своей бабушке; некоторое время она цеплялась за её спинной плавник, но теперь, когда руки были заняты рослым карасём, просто шла впритык к рыбе Лопате. Здесь было такое странное место, что без родных душ преодолеть его было практически невозможно; так, по крайней мере, казалось опечаленной девочке. Оля подумала про птичек на своей голове: «Хорошо, что они такие глупышки. Они не понимают, в каком месте мы все очутились. Они не понимали даже про тот страшный воздухарим. Потому что они несусветно крошечные.» И тогда она вспомнила про синее небо и подумала вот что: «Птички  поймут только тогда, когда увидят небо.»

      И стоило ей вспомнить про небо, о котором в таком месте даже и думать-то не полагалось, как Лопата вновь резко встала и объявила хрипло:

      – Мы заблудились!

      Пучеглаз разревелся. А Оля бодро предложила:

      – Нужен проводник!

      – Это как? – заинтересовалась Лопата.

      – Тот, кто проведёт нас по этому месту. Тот, кто его знает. – и, помолчав, добавила, – Как свои пять пальцев. – (для весомости добавила.)

      Лопата задумалась.

      – Хватит реветь! – прикрикнула она на Пучеглаза, – Думай!

      – Чего думать? – давясь рыданиями, огрызнулся паренёк. – Электрические скаты!

      – Электрические скаты! – завопила Лопата, от радости заплясав на месте и пляской своей подняв зловещее черно-угольное облако вокруг себя.

      – Электрические скаты! – стали кричать трое во все стороны унылого места. – К нам! К нам! Проводите нас отсюда, пожалуйста!

 

      Три электрических ската возникли с трёх сторон печального места и, слабо посверкивая электрическими разрядами, плавно приблизились к беглецам. Лопата и Пучеглаз немедленно схватились за их хвостики. Оля сделала так же, но тут же отпустила хвостик – электрический разряд ударил её, мгновенно сковав  онемением всю руку.

      – Терпи! – прошипела Лопата, – А-то никак!

      И Оля вновь взялась за электрический хвостик – несильный, но раздражающий ток побежал по её руке до самого плеча.

      Скаты дёрнулись и поплыли вперёд, увлекая за собой беглецов.

      – Они знают дорогу, – бормотал Пучеглаз, – Они всё тут знают… Бесполезно говорить с ними, они немые. Они совершенно безмозглые. Но дело своё знают…

 

      Через какое-то время Оля заметила, что обугленная почва под ногами сменилась ровным каменистым дном. Идти стало легче. И, чтоб дать онемевшей руке хоть немного покоя, Оля отпустила скатий хвостик, и сразу же ноги её стали как-то странно заплетаться, разъезжаться,  выделывать кренделя, пока одна нога её  не ступила в пустоту. Девочка отпрянула назад и закачалась на самом краю  внезапной бездны. Её скат равнодушно повис рядом, на уровне   её остеклённой головы.

      – Там нет дна! – пробормотала испуганная девочка. – Что там?

      Лопата и Пучеглаз осторожно приблизились. Они-то своих скатов не отпускали, и те слабенько мерцали электрическими вспышками; какое-никакое, а освещение!

      Что там, в пропасти, было совершенно не различить. Ровная чернота заливала всю её. Оле очень захотелось заглянуть туда. Она вытянула шею, ворочая головой в тесном воздухариуме, она осторожно приблизилась к самом краю и тут она услышала скрежет. Тяжёлый, словно стон умирающего великана, гудящий, протяжный скрип. Слева от неё, то, что она принимала в темноте за огромную скалу, оказалось старой подводной лодкой. И она качалась, лёжа на краю пропасти и опасно клонясь вниз. Девочка разобрала полусмытые буквы на боку лодки: СССР. Иллюминаторы казались слепыми. Сигарообразное тело лодки свешивалось в пропасть ровно наполовину, второй же половиной лежало на твёрдом краю обрыва, и судно качалось, будто  раздумывало – остаться здесь, или упасть в пропасть, остаться – упасть; девочке, сквозь мутные иллюминаторы привиделось, что внутри какие-то тени перебегают от носа к хвосту, чтоб удержать равновесие субмарины. «Нет там никого!» – успокоила она сама себя. И, когда уже отворачивалась, чтоб уйти, краем зрения ухватила движение – в лодке чьё-то бледное лицо, искажённое ужасом, на миг приникло к иллюминатору. Но нет, нет, пуста была ржавая лодка! Мертва!

      Тут новое событие отвлекло её от страшного зрелища. Её  отпущенный скат соскользнул в бездну и медленно тонул. Девочка хотела метнуться за ним, но угрюмый голос Лопаты остановил её:

      – Поздно. Оттуда не возвращаются.

      – Что это за место? – вскричала Оля потрясённо.

      – Проход. Здесь Круглое море проходит землю  насквозь и  вытекает с другой стороны.

       Девочка видела, как скат слабо мерцал в чудовищных глубинах, и вот – погас.

      -  Давайте поможем хотя бы тем, в лодке!  – воскликнула Оля.

      Но Лопата лишь покачала головой.

      – Я всего лишь рыба, – сказала она. – Всего лишь небольшая рыба. Одна из многих. – и подтолкнула девочку в спину, –  Если ты не хочешь, чтоб тебя сожрали, нужно идти.

 

      Трое друзей с тяжёлым сердцем, грустные и подавленные, пошли дальше. А стоны ржавой подлодки ещё долго разносились в придонной тишине.

     «Может быть наш Байкал, это как раз обратная сторона Круглого моря? Ведь он загадка мирового уровня! – размышляла девочка, бредя за Лопатой и Пучеглазом. – Довольно странное явление это Круглое море. Вначале-то оно было размером с блюдечко, а стоило нырнуть, так и измерить его невозможно.»

 

      Наконец каменистое дно сменилось короткой бархатной травкой. Почти такой же, как на суше – кудрявой, в мелких цветочках. Только в этой, вместо кузнечиков и стрекоз, сновали креветки и рачки. Беглецы приободрились: Пучеглаз соскочил с Олиных рук, а Лопата  шутливо толкала Олю в бок и подмигивала. Скаты исчезли, никто не заметил, как. «Наверное, пошли оплакивать своего погибшего товарища.» – догадалась Оля. Пучеглаз завёл себе компанию из дерзких головоногих и долго кувыркался и боролся с ними. Этот карась-переросток успел подраться, помириться и снова подраться с местными подростками, и устроил настоящее столпотворение; так, что Лопате пришлось вмешаться и разогнать всю честную компанию. Чем дальше шли друзья, тем оживлённее становились окрестности. Оля успокоилась, она почти развеселилась, она с любопытством вертела по сторонам стеклянной головой в надежде завести новые интересные знакомства, совершенно забыв, чем закончились её предыдущие попытки общения с гадами.  Но эти, скорее всего, были деревенские жители, от бултыханчан их отличала простоватость нрава, скромность окраски и полная немота. И они ничего не знали о злополучном банкете у мэра; большой толпой они сопровождали троицу друзей, пока Лопата, наконец, обернувшись, не затопала на них и не закричала: «Кыш! Кыш!»; словно это были не рыбы, а куры. И вдруг никого не стало! Не испугались они Лопатиного «кыша», нет, что-то другое  раскидало их по кустам и расщелинам.

      Какое-то напряжение повисло в  опустевшей воде. Лопата крупно задрожала.

      – Прячьтесь! – закричала она, как безумная, – прячьтесь! – и стала энергично закапываться. Но потом сбросила с себя шмотки грунта с водорослями, – От них не спрятаться! От них не убежать!

      Лопата начала горестно прыгать на одном месте, а Пучеглаз опять запросился на ручки, но Оля демонстративно скрестила руки на груди.

      – Погоня! – причитала Лопата. –  Летучие рыбы!

      Этого следовало ожидать. Утром, распродав билеты в зоопарк, Сам не обнаружил там ценного экспоната – Оли! Сам не обнаружил там даже ничтожных экспонатов – птичек! Только одинокие пёрышки  кружились в затопленном воздухариуме. Сам немедленно выслал погоню вслед за беглецами – отряд военных летучих рыб. И вот, бессердечные и жестокие рыбы, по самые жабры закованные в металлические доспехи, со стеклянными, острыми, как бритва, крыльями, которые заменяли им и мечи и штыки; их небольшой, но мобильный воинский отряд с минуты на минуту будет здесь.

      А Лопата городила совсем уж околесицу:

      – Миллионы лет эволюции – коту под хвост! И ожидание! И аммонитовая юность моя! И пшеничное море! И сухопутные намёки! И белобрысая чёлка!  Всё прахом! Родни не бывает! Прахом!  Сам придёт – сожрёт всё подчистую!

      – Меня сожрёт? – уточнил Пучеглаз.

      - Тебя в первую очередь!

      – И меня? – не поверила Оля.

      – Внучка моя любимая! – зарыдала Лопата, – Сожрёт! Будь покойна!

      – А тебя? – спросил Пучеглаз.

      – Что меня?

      – Тебя сожрёт?

      -  Меня не сожрёт!

      – Почему?! – возмутился карась.

      – Да как ты смеешь?! –  рыба Лопата аж задохнулась от гнева.

      – Почему?! – хором возмутились дети.

      – Потому что я особенная. – холодно  отчеканила  рыба Лопата Нетопырева.

      И, пока друзья препирались, Летучие подступали всё ближе. Уже слышался тонкий свист их стеклянных крыльев. И дробный перестук их морских коньков. Кавалерийская летучая ала подводья  неотвратимая, как шторм,  неслась на них.

      – Смотрите! – закричала Оля, – Какой толк ждать, пока нас сожрут, или растопчут бешеными конями? Давайте лучше побежим вон туда!

      – Давайте! А куда? – Пучеглаз взбодрился.

      Лопата обиженно промолчала.

      – Вон колонна! – продолжала Оля. – Бежим, рассмотрим хоть напоследок, что да как было у древних жителей Бултыханска…

      И дети побежали рассматривать колонну, смутно возвышавшуюся впереди. А Лопата, близоруко щурясь, обернулась туда, откуда должен был появиться жестокий отряд.

 

 

ГЛАВА 20

ПОДЪЁМ

 

      Когда Оля подбежала к колонне, она с удивлением обнаружила, что от неё отходят в стороны мощные ветви, усеянные широкими тёмными листьями. А сам фуст не гладкий и мраморный, не античный вовсе, а разно выпуклый, местами гнутый, и, вдобавок, весь  в трещинах и наростах. И кого-то эта колонна напоминала… так сильно… так сильно…

      Приблизившись, Оля вытянула руки и обняла ствол.

      – Я не верю… я не верю… – шептала девочка.

      Но это был он. Это был тополь.

      Девочка посмотрела вверх – крона тополя уносилась так высоко, что терялась в верхних, светлых слоях воды, там, где сверкала и пела влага, соприкасаясь с воздухом.

      – Ненавижу прощания! – срывающимся голосом воскликнула Лопата, – Прощай же, Оля!

      – Прощайте, – прошептала Оля растерянно. – Это было первое серьёзное прощание в её жизни, и она толком не знала, как и что нужно говорить.

      Повисло неловкое молчание. Рыбы смотрели на девочку. Девочка же наоборот, боялась поднять глаза на своих товарищей.

     – Медлить нельзя. Скоро воины будут здесь. – глухо произнесла рыба Лопата.

     – Тогда я полезла? – полу вопросила девочка и подняла руки, примеряясь к толстой ветке у себя над головой. Но тут же безвольно уронила руки вниз. Что-то не получалось. Не получалось уйти. Она вскинула глаза на Пучеглаза. Он заметно подрос за время их блужданий. Прямо молодой рыбий парень. Довольно жирный… Сожрут… Как пить дать – сожрут!

     – Ты пойдёшь со мной, Пучеглаз? – тихо спросила она.

     – О, да! – гаркнул верзила и бросился к ней в объятья.

     – На закорки! На закорки садись!  Мне же цепляться! Мне руки свободные нужны!

     Пучеглаз перелез к ней на закорки и благодарно затих.

     – Бабуля…

     Но Лопата, сдерживая рыдание, перебила её:

     – Обо мне не беспокойся, внучка! Меня лично Сам не тронет никогда!

     – Прощай, бабулечка, – прошептала Оля,  кренясь под тяжестью  Пучеглаза и тяжело влезая на нижний сук дерева.

     – Прощай, моя драгоценнейшая внучка, Нетопырева Оля! И поспеши – конница уже слышна!

      Далёкий гул приближался… Тонкий послышался, как будто детский, плач – это маленький, как мальчик, предводитель подводной кавалерийской алы горячил своих воинов.

      Утвердившись на нижнем суку и схватившись за следующий, нависавший над её головой, девочка в последний раз посмотрела на свою новоиспечённую бабушку.

      Их осталось всего 14 персон на всю планету – Нетопыревых Лопат! И, о чудо! – одна из них оказалась родной бабушкой Оли! И вот последний взгляд… он ведь столь же верный, как и первый! Запомнить и передать потомкам! Хотя бы Коле. Ведь баба Лопа и его бабушка тоже!

      На лбу  у бабушки растёт  рог, немного вялый и похожий на нос, а  глаза по обе стороны рога смотрят в разные стороны: один вниз, другой в бок, это, наверное, от грусти; выпуклые губы обиженно опущены, а это потому, что кончились слова прощания;  а  маленькие подбрюшные ножки подогнуты внутрь – знаменитые нетопырские ножки… И тут Оля этим своим правильным прощальным взглядом увидела –  вся-то бабушка размером с её ладошку! О, как захотелось девочке соскочить с сука, обнять свою бабулечку, растормошить её, наговорить всяких весёлых глупостей, накапризничать, попросить пирожков… Но бабушка уже энергично закапывалась в донный песок, плюясь во все стороны, а в висок девочки впилась иголка; это в тесном воздухариуме проснулся красноголовый дятел.

      Девочка принялась скакать с ветки на ветку, ослепнув и оглохнув от боли – дятел, словно дрелью, долбил ей висок. Она карабкалась всё выше и выше – скорее на волю, на воздух, сбросить стекло с головы и выгнать проклятую птицу вон! Но, видимо, она поднималась через чур стремительно, потому что сердце её вдруг бешено застучало, а дыхание спёрло… Оля вспомнила про кессонную болезнь водолазов (она о ней читала в журнале «Вокруг света»), она остановилась на середине ствола и примостилась на удобной развилке.  Удивительно, но и дятел затих. «Главное, отдышаться, главное – не паниковать. Подъём с глубины всегда очень тяжёлое занятие.» – думала она практическую мысль. Вдруг в гуще мокрых листьев что-то блеснуло. Протянув руку, она ухватилась за этот блеск и притянула его к себе. Её зеркальце. Вот оно где оказалось. Оно унеслось почти на самый верх тополя. Но сам тополь унёсся вниз… Всё было так запутано, что закружилась голова. Нужна была хоть какая-то ясность и  Оля заглянула в зеркальце. Она увидела себя в стекле и выпученную рыбью морду за своим плечом. Она даже испугалась поначалу, но тут же вспомнила – это же её друг Пучеглаз! Пучеглаз тоже хотел заглянуть в зеркальце, но Оля отпустила ветку и зеркальце унеслось вверх, шумя листьями.  «Нечего там смотреть!» – сказал Оля. (Мало ли что померещится рыбе-подростку?)

      – Давай, уже давай, лезь! – захныкал Пучеглаз.

      – Ещё минуточку! Ты же не хочешь заработать кессонную болезнь?

      Пучеглаз не хотел и послушно затих на закорках у водолазки.

      А Оля решила бросить на дно морское всеохватный взор. Она так подробно изучила весь подводный мир, но сверху-то она его не видела! И вот она опустила глаза вниз.

      Тёмная кромка обрыва, на котором стоит тополь. Овраг, за которым пустырь. Единственное, что никакой несчастной подлодки у них не было, а здесь была. И она лежала на краю бездны. И это был никакой не овраг!

      Дятел снова разозлился и так ударил Олю в висок, что из глаз её брызнули слёзы и совершенно замутили стекло воздухариума. Так что дальше она уже карабкалась наугад.

 

…

Энике скучал, опершись на планширь фальшборта. От скуки он злился. От злости плевался в воду. Вообще – делать было нечего! Ну, вообще – парню заняться нечем было! Ни ветерок, ни ласковая вода, ни даже мачта с парусом – ничто не радовали мальчишку. «Вот скукотень! – думал Энике, – Вот же скукотень, зла не хватает!»

      И тут из моря вылетела птичка.

      Энике разинул рот.

      Птичка раздражённо чирикнула и унеслась в небо.

      «Эге!» – подумал Энике и облизнул пересохшие губы.

      А тут вылетела вторая птичка. Птичка пошарахалась над слепящей водной гладью, раскричалась и тоже сиганула в небо. Большие глаза Энике вспыхнули лучами азарта, крупные белые кудри затряслись надо лбом, и ножонкой он застучал  нетерпеливо по палубе, быстро и нервно. А птички теперь вылетали одна за другой, одна за другой,  словно ими выстреливали со дна морского и – прямо в небо. «Во дают! Во дают!»- заходился Энике, зная, что сейчас произойдёт самое интересное. И он не ошибся. Когда птички кончились, из воды, вся в ливне  опадающих струй, вылетела Оля. На спине у неё горбилось чудище, а в руке её сверкало стекло.

      – Помогите! – крикнула Оля.

      Но Энике даже не шелохнулся.

      Потому что за спиной у Оли море встало дыбом. И показало всех. Всех своих обитателей. Всех до единого. Все они собрались тут. Всплыли. За спиной у Оли. Особенно один потряс Энике – с орлиными крыльями и телом льва. А скорпионьим хвостом он держал белый платочек. И махал им. Энике увидел – все гады морские держат белые платочки. И машут. И те, кто недостаточно прощально машет, получают затрещины от суровых Летучих рыб.

      То есть Оля кричит «помогите», а сама не видит, кто её провожает и прощается с ней. Да ведь, практически – всё дно морское пришло сюда!

      Но через секунду море опало. Стало гладким и невинным.  Но  Оля-то  осталась. Она барахталась в воде, и, наконец, заметила Энике.

      – Энике! Брось круг! – крикнула девочка, булькая.

      Энике от окрика очнулся.

      – Всё будет сказано, – пробормотал малыш и бросился с палубы вон. Ябедничать побежал.

      Топот мальчугана в клетчатом костюмчике сотряс безлюдный корабль.

      – Оля была на дне морском! – вопил Энике плаксиво. – Туда запрещается, а она была! Была! Мы не были, а она была! Была! 

      И много ещё обидного и обличающего орал скверный малыш.

 

(Продолжение следует)