Проза

 

      ТУБЕРОЗОВ. Что сие значит?

     АХИЛЛА, оставляя ДАНИЛКУ, подходит под благословение.

                      То же делает и ДАНИЛКА, после чего АХИЛЛА по-прежнему

                      схватывает ДАНИЛКУ за ухо.

      АХИЛЛА. Отец протопоп… Отец Савелий, вообразите-с, прохожу я улицей и вдруг слышу говор среди мещан… Вы, отец Савелий, к сердцу этого не берите близко! Что сей ничтожный пролетарий может сказать!

      ТУБЕРОЗОВ. А что ж случилось-то?

      АХИЛЛА. Сей! (ткнул в самый нос ДАНИЛКЕ) опровергал! Он, вообразите, говорил, что дождь, сею ночью шедший после мирского молебствия, совсем не по молебствию ниспоследовал.

      ТУБЕРОЗОВ(сухо).  Откуда ты это знаешь?

                   ( ДАНИЛКА сконфужен).

      АХИЛЛА. Вообразите, отец протопоп! А он говорил – что дождь излился только силой природы!

      ТУБЕРОЗОВ. К чему же ты это так рассуждал?

      ДАНИЛКА(скромно). По сомнению, отец протопоп.

      ТУБЕРОЗОВ.  Твоё ли сомнение, невежа?

      ДАНИЛКА. Варнавы Васильича сомнение, отец протопоп.

      АХИЛЛА.  Ах, идол его забодай, я так и знал!

      ТУБЕРОЗОВ.  Поостынь, дьякон.  (ДАНИЛКЕ) Ну и что ж ты с этим сомнением делать намерен? Портки себе справишь на него? Или съешь его с лепёшками? Как сие сомнение тебя напитает и в жизни укрепит?

      ДАНИЛКА. По науке, отец протопоп. Для вольного гражданства-с. А портки мне Ахилла Андреич отдали за просто так.

      АХИЛЛА. Ну так ведь я ж тебе их и порвал, по сомнению твоему и порвал, дурачок!

      ДАНИЛКА. (шмыгнув носом) Извольте-с сами посмотрите, как порвали-с. А были ведь новые-с.

      АХИЛЛА (огорчённо). Да. Же ву пердю, это, брат, не сахар дю-дю.

      ДАНИЛКА.  Дозвольте-с сказать, батюшка, отец протопоп!

      АХИЛЛА. Отец протопоп, вы его не слушайте. Сей комиссар и вольный гражданин такого наплетёт, что со смеху покатитесь.

      ТУБЕРОЗОВ. Угомонись, дьякон. (ДАНИЛКЕ) Говори.

      ДАНИЛКА.  Извольте-с. Я, батюшка, в  рабстве жить не желаю-с.

      ТУБЕРОЗОВ.  Чей же ты раб?

      ДАНИЛКА.  Заблуждениев-с!

      ТУБЕРОЗОВ.  Заблуждений?

      ДАНИЛКА.  Да-с! Оченно заплутамшись в устарелых понятиях!

      ТУБЕРОЗОВ.  Какие ж понятия для тебя устарели?

      ДАНИЛКА (уклончиво).  Разное-с.

      АХИЛЛА.  Нет, брат, ты не виляй, ты теперь говори! Всё своё вольномыслие выкладывай! Послушайте его, отец Савелий! Обхохочетесь.

      ТУБЕРОЗОВ.  Угомонись, дьякон. (ДАНИЛКЕ)  Говори, говори.

       ДАНИЛКА.  Этого я не могу-с, об вольномыслии.

      ТУБЕРОЗОВ.  Почему не можешь?

      ДАНИЛКА.  Вы изволите к причастию не допустить-с.

      АХИЛЛА. Ах, шельма!

      ДАНИЛКА (внезапно) Ахилла Андреич с нашим лекарем сегодня купались на заре и голые-с, да-с! на коне плавали, а ржали громче ихнего коня.

      АХИЛЛА (огорчённо) Фу, ябедник.

      ДАНИЛКА.  Да-с. Сабли всенародно показывали-с. Шпорами брякали. Это и господа чиновники видели. Всенародно изволили сообщить, что они не дьякон, а воин, так и называть себя изволили: Ахилла-воин! Во все стороны раскланивались… Да-с… но это ихнее право вольного гражданина…

      АХИЛЛА.  Ты гляди, как ловко повернул! Ну, брат, удивил! Что ж ты на меня своё гражданство спихиваешь, ведь на мне же сан!

      ДАНИЛКА.  Я вижу-с. К этому я тоже могу добавить: пойманный мертвяк теперь уж лежит у Варнавы Васильича…

      АХИЛЛА.  Тфу! Рассердил ты меня! Отец Савелий, прикажите ему замолчать!

      ТУБЕРОЗОВ. (ДАНИЛКЕ).  Ступай вон, празднословец, из дома моего!

      ДАНИЛКА.  Прощайте, отец протопоп.

      ТУБЕРОЗОВ.  Будь здоров.

 

                   ( ДАНИЛКА уходит.)

 

А ты, отец дьякон, долго ещё намерен этак свирепствовать? Не я ли тебе внушал оставить своё заступничество и не давать рукам воли?

      АХИЛЛА.  Нельзя, отец протопоп. Утерпеть было невозможно.

      ТУБЕРОЗОВ.  Так и надо было тебе с ним всенародно подраться?

      АХИЛЛА.  И что ж, что всенародно, отец протопоп. Ведь он, по его глупости, против божества восстаёт, а я предстою алтарю и обязан стоять за веру повсеместно. Святой Николай Угодник Ария тоже ведь всенародно смазал…

      ТУБЕРОЗОВ.  То Святой Николай, то ты. Понимаешь, ты – ворона и что довлеет тебе, как вороне знать своё «кра», а не в свои дела не мешаться. На силищу свою, дромадёр, всё надеешься?

      АХИЛЛА.  Полагаюсь-с.

      ТУБЕРОЗОВ.  Полагаешься? Ну так не полагайся. Не сила твоя тебя спасла, а вот это, вот это. (про облачение)

      АХИЛЛА.  Что ж, отец протопоп, вы меня этим укоряете Я ведь свой сан и почитаю.

      ТУБЕРОЗОВ.  Что? Ты свой сан почитаешь? А не знаете ли вы, отец дьякон, кто это у бакалейной лавки, сидючи с приказчиками, папиросы курит?

      АХИЛЛА (сконфуженно бубнит). Что ж, я, точно, отец протопоп. Этим я виноват, но это больше ничего, отец протопоп, как по неосторожности, ей, право, по неосторожности.

      ТУБЕРОЗОВ.  Смотрите, мол, какой у нас дьяк франт, как он хорошо папиросы муслит.

      АХИЛЛА.  Нет, ей, право, отец протопоп, вообразите, совсем не для того. Что ж мне этим хвалиться? Ведь этою табачною невоздержанностью из духовных не я же один занимаюсь.

      ТУБЕРОЗОВ  (значительно оглядев АХИЛЛУ).  Что ж ты мне этим сказать хочешь? То ли, что, мол и ты сам, протопоп, куришь?

                                 (АХИЛЛА смущён)

(Указывая на подоконник с черешневыми чубуками). Что такое я, отец дьякон, курю? Я трубку курю?

      АХИЛЛА (покорно).  Трубку курите.

      ТУБЕРОЗОВ. Трубку? Отлично. Где я её курю? Я её дома курю?

      АХИЛЛА.  Дома курите.

      ТУБЕРОЗОВ.  Иногда в гостях, у хороших друзей курю.

      АХИЛЛА.  В гостях курите.

      ТУБЕРОЗОВ.  А не с приказчиками же-с я её у лавок курю!! (Сгребает трубки в руки). Смотри за собой, дьякон. Я тебя много, много раз удерживал, но теперь гляди: наступают новые порядки, вводится новый суд, и пойдут новые обычаи и ничто не будет в тени, а всё въяве и тогда мне тебя не защитить.

                    (ТУБЕРОЗОВ уходит в дом)

      АХИЛЛА.  Тьфу! Господь Милосердный, за веру заступился и опять не в такту!

                     (Входит карлик НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ)

Ах, Николавра! Ну, брат ты мой милёсенький, ну!

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Что такое, сударь?

      АХИЛЛА.  Какой же мне сейчас был пудромантель, от мыла даже голова болит!

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Кто же это вас пробирал, сударь?

      АХИЛЛА.  Да, разумеется, министр юстиции.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Ага! Отец Савелий.

      АХИЛЛА.  Я старался, как заслужить, а он всё смял, повернул Бог знает куда и вывел что-то такое, чего я не пойму и рассказать не умею.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Такое с вами случается, сударь мой.

      АХИЛЛА.  Ах, брат ты мой и не говори! Хотел за веру заступиться, а сам виноват кругом. И ещё трубки так неполитично коснулся.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.   Трубки коснулись?  Да-с… Зачем же вы это сделали?

      АХИЛЛА.  Да чёрт его знает! Говорит, всё за тобой беспорядки тянутся.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  А не тянутся, отец дьякон?

      АХИЛЛА.  Я уж и сам не знаю, как они случаются вокруг меня.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Да вы не убивайтесь, сударь. Это у него не от вас.

      АХИЛЛА.  Не от меня! За что ему на меня гневаться? Я ему без лести предан.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Нет, сударь, он на вас не гневен. Это он душою скорбен…

      АХИЛЛА.  Возмущён.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Уязвлен.

      АХИЛЛА.  Уязвлен… это он не от меня. Он уязвленный… И скорбьми язвлен…

                                     (Входит ТУБЕРОЗОВ)

      ТУБЕРОЗОВ.  Никола! Рад тебе, друг милый!

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Я это, батушка. (Говорит «у» вместо «ю»).

      ТУБЕРОЗОВ.  Что твоё здоровье, Никола?

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Какое, отец Савелий, моё здоровье? Зябну, как поросёнок.

      ТУБЕРОЗОВ.  Петровки на дворе, а ты зябнешь.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Да-с, весь в мешок заячий зашит. Да и чему дивиться-то-с, государи мои, станем? Восьмой десяток лет ведь уж совершает ненужный человек!

      АХИЛЛА (в умилении).  В нагавочках пуховых!  Боже мой! Душка! Зябнет!

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Только сделайте милость, сударь, надо мною силы богатырской не пробуйте!

      АХИЛЛА (в опасной степени умиления).  Ай люли – се тре жюли!

      ТУБЕРОЗОВ.  Чего это ты егозишься, чего зудишь, отец  дьякон!

      АХИЛЛА (отпуская карлика). Тебя, Николаша, по лёгкости, никак нельзя по весу продавать.

      ТУБЕРОЗОВ.  А ты знаешь ли, кого ценят по весу?

      АХИЛЛА.  А кого-с?

      ТУБЕРОЗОВ. Повесу.

      АХИЛЛА.  Покорно вас благодарю.

      ТУБЕРОЗОВ.  Не взыщи, пожалуйста.

      АХИЛЛА.  А вы уж нигде не можете обойтись без политики. (Надувшись, уходит).

      ТУБЕРОЗОВ.  Дитя великовозрастное.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Да-с, всё бы им только шутки.

      ТУБЕРОЗОВ.  Не осуждай его. Чем бы дитя не тешилось… тяжело ему нашу сонную дрёму нести, когда в нём в одном тысяча жизней горит.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Именно-с. Я и не знаю, как ему умирать?

      ТУБЕРОЗОВ.  Я и сам этого не знаю. Он есть само отрицание смерти. Стихийный исполин.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Относительно смерти-с. Большое смятение может произойти-с через одно скверное происшествие.

      ТУБЕРОЗОВ.  Сказывай.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Даже трудно и рассказывать, батушка, отец протопоп. Дивное и невиданное происшествие.

      ТУБЕРОЗОВ.  Что ж ещё дивного может произойти в сем граде?

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  А вот-с: мужики наши пошли на реку и выловили утопшего человека. Опомнившись, отнесли его к лекарю. Ну-с, лекарь посмотрел, что человек совсем, бесконечный утопленник и отдал его, по цепкому и слёзному приставанию, учителю Варнаве Васильичу Препотенскому…

      ТУБЕРОЗОВ.  Резать?!

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Резать, батушка. На науку выклянчил.

      ТУБЕРОЗОВ.  Отнять, отнять, Николай!

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Нельзя уже, батушка, опоздали, отец протопоп. Учитель того человека уже, батушка, сварили, наподобие свиньи и бульон под яблоню вылили, а кости обстругали и изучают-с…

      ТУБЕРОЗОВ.  Я к нему пойду! Я напомню ему, как он, маленький, Бога любил и о Христе распятом плакал! Я на колени встану перед ним, безумным! Ах, неумный! Ах, какой же опасный в несчастии своём человек!

                             Слышен страшный крик. Вбегает АХИЛЛА. Это он кричал.

      АХИЛЛА.  Сварил!

      ТУБЕРОЗОВ.  Запрещаю!

      АХИЛЛА (бия себя в грудь).  Еретики!

      ТУБЕРОЗОВ.  Запрещаю метаться и буйствовать тебе!

      АХИЛЛА.  Вообразите, отец протопоп, сварил заживо утопленника!

      ТУБЕРОЗОВ.  Что за несуразицу ты городишь: заживо – утопленника!

      АХИЛЛА.  Так вообразите, отец Савелий, он уж теперь кости нумерует!

      ТУБЕРОЗОВ.(сдерживаясь).  Путём или непутём этому надо положить конец!

      АХИЛЛА (указывая на карлика).  Вообразите ж, отец Савелий, этот благолепный малявочка и тут же, рядом костей наварить!

      ТУБЕРОЗОВ.  Не мечись, дьякон. Не ты один плачешь.

      АХИЛЛА.  Каково ему про кости узнать, крошке такой?

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  А мы тут, сударь, Ахилла Андреич, заступничество за варёного человека выдумываем. Начальство нижайше просить станем, чтоб поумнее варёного отбить у Варнавы Васильича и предать погребению.

      АХИЛЛА (оторопев).  Ах, ты! Как же это я не понял! Он с этим и пришёл! Ах, Николавра! Ах, умненький мой! Вот ведь, клопшток этакий, а меня опередил!

      ТУБЕРОЗОВ.  Дорогие мои! Топором ли зарубите вашего попа, или осмеянию предадите за его бабью юбку и слёзные молитвы; живой или мёртвый за вами плестись будет с плачем, ибо нельзя вам без него, дорогие мои!  Станете вы на путь особый и страшный, ибо пастырь ваш остыжен вами же. Многие придут к вам, ибо вы русские и соблазн в этом великий. Придут и станут манить вас неслыханными идеями, и вы, дорогие мои, соблазнитесь, ибо мечтательны есть вы.  И скажут вам, оскверни храм, ибо он опасен нашим идеям, и вы оскверните. Да, да, дорогие мои, будет так! И скажут вам, убей отца и мать своих, ибо любовь опасна нашим идеям, и вы убьёте. И скажут вам: без Бога ты и без корней, пойди, растопчи теперь Русь свою, ибо она – Собор Высокого Духа, а это обидно нам, невысоким. И вы, дорогие мои, Россию побежите топтать. Дико вам слышать это? Шепчетесь вы промеж себя, что поп ваш с ума сошёл? Но такое будет, говорю я вам. А разорив и окровенив свою землю, станете вы ждать всходов. Долго же будете ждать. Те, кто научали вас всему, вас же и осмеют, ибо были вы народ, а стали быдло, ибо была на вас жизнь, а стала смерть. «Нет у нас всходов!» – возопите вы к миру и мир станет бросать вам объедки от себя на ваш голод, а вы, дорогие мои, ползая, станете пожирать те объедки. И никому не будет до вас дела и возопите вы: «Мир жесток, где его жалость к нам?» Дорогие мои, Россия давалась вам, русским, а не англичанину или дикому американцу. И не американец же топтал Россию, а сам же русский в исступлённой мечтательности своей! Разве, разорив свой дом, хозяин ропщет, что сосед не разорял свой? Что соседу, коли вы в гордыне своей дикой бредили мировой дом улучшить, а свой дом прогадили? И это будете вы, сотворившие великие беды, нищие духом и плотью, злобные и нелюбящие. Приволокусь к вам, дорогие мои, опозоренный и полумёртвый, приволокусь, о спасении вам натверживать. Ибо вы претерпите муку, не виданную в мире. Ибо вас надо спасать и о вас рыдаю и плачу. Послушайте вашего попа, ибо он один есть пастырь вам: сбывается сказанное и посланник дьявола  идёт взять себе власть над христианским миром. Но на пути его поставил Господь Россию и сказал ей: «Вот антихрист, воюй с ним!» И говорю вам, дорогие мои, должно миру спасённому быть через великую жертву России! Так будет, дорогие мои!

 

Ветхий домик просвирни Препотенской. Буйно заросший садик. За садиком густо стоят  могильные кресты – старгородское кладбище.

Посреди садика торчит пугало   в лохмотьях, для птиц. Варнава Васильич этого пугала всякий раз пугаются.

ВАРНАВА. БИЗЮКИНА.

Позже ТЕРМОСЕСОВ.

 

ВАРНАВА и БИЗЮКИНА, продираются сквозь заросли малины, и налетают на пугало. ВАРНАВА шарахается. Бизюкина смеётся.

     

      БИЗЮКИНА.  Опять вас пугало напугало, Варнава Васильич!

      ВАРНАВА.  Чёрт его знает, почему так!

      БИЗЮКИНА. Так выдерните его!

      ВАРНАВА. Его проклятый дьякон установил. Связываться лень. Мамаше,  видите ли, антоновских яблоков жалко от ворон! Тьфу на дьякона, тьфу на пугало, тьфу на яблоки!

      БИЗЮКИНА. Тьфу!

    

 ВАРНАВА грозит пугалу мешком с костями. Кости гремят.

Из лохмотьев пугала выглядывает ворона и каркает в ответ.

ВАРНАВА вновь шарахается, а БИЗЮКИНА взвизгивает.

     

      ВАРНАВА.  Идёмте же, Дарья Николаевна, идёмте в дом.

 

Заходят в дом.

 

ВАРНАВА вываливает кости из мешка на пол.

     

      БИЗЮКИНА.  А всё ж таки, Варнава Васильич, кости эти ужасная гадость!

      ВАРНАВА.  Позвольте, какая ж тут гадость? Они и не пахнут совсем, вот, понюхайте!

      БИЗЮКИНА (нюхает). Не пахнут, как будто.

      ВАРНАВА  А вам бы хотелось естественные науки чистыми руками изучать? Или вы ногти полируете, или кости нумеруете!

     

                              ВАРНАВА начинает собирать их в скелет.

    

      БИЗЮКИНА (смутившись).  Зачем же, я вам не неженка. Я нарочно руки не мою.

      ВАРНАВА.  Да-с? Так и не моете? Вон они у вас, как пена белые. И бриллианты. Нет уж, если вы новый человек, так и соответствуйте, будьте любезны! А ежели вам это не по плечу, так извольте на бархатном диване валяться. (раздражаясь). Но уж тогда, батеньки мои, когда Россия вспыхнет, попросим вас не присоседиваться! Мы её зажигали, нам и торжество! а вы с диванами плывите в прошлое. Адье, мадам!

      БИЗЮКИНА.  Да что с того, что бриллианты? Зачем же сразу – адье?  Я их сниму, вот, смотрите!

 

БИЗЮКИНА снимает перстень, кладёт на подоконник и, украдкой сунув руки в цветочный горшок, пачкает их землёй.

     

      ВАРНАВА.  Нет, нет, нет, батеньки мои! Что вы их сняли, этого мало! Мало!

      БИЗЮКИНА.  Да зачем же вы меня батеньками обзываете?

      ВАРНАВА. Вот вы как? К мелочам цепляетесь?

      БИЗЮКИНА.  Да нет, я просто так сказала…

      ВАРНАВА.  Не просто! Не просто! Это ветхий человек в вас возроптал. А знаете ли вы, батеньки мои, что мы прежде попов ветхого человека раздавим?

      БИЗЮКИНА. Разумеется, я знаю это!

      ВАРНАВА. Пока попы народ дурачат молитвами и постами, мы ветхого человека первые наукой сломим. (потрясает костями). Всего перетряхнём! Разуму подчиним!

      БИЗЮКИНА. О, скорей бы!

                              БИЗЮКИНА нанизывает на нитку с иголкой мелкие косточки.

Здесь какие-то лишние…

      ВАРНАВА. Так и выбросьте их к чертям совсем!

                              ВАРНАВА ходит вокруг Бизюкиной. Осматривает её.

      ВАРНАВА.  Вот же! Всё тут! Протяни руку – и!

      БИЗЮКИНА.  Вы мне на юбку наступили, Варнава Васильевич. Ах, жалость какая – только ведь  из Парижа прислали!

      ВАРНАВА.  А хотите мужчиной стать?!

      БИЗЮКИНА.  Кем-кем?

      ВАРНАВА. Посмотрите туда! (показал вверх)  Бога видите?

      БИЗЮКИНА.  Нет.

      ВАРНАВА.  А меня вы видите?

      БИЗЮКИНА.  Да.

      ВАРНАВА.  Ещё раз спрашиваю, хотите мужчиной стать?

      БИЗЮКИНА.  Это… это, может быть, для общего дела нужно?

      ВАРНАВА.  Именно, батеньки мои!

      БИЗЮКИНА. Нужно заказать мужскую тройку благородного цвета. Мышиного. Дюжину сорочек. Фрак. Брусничный. С искрой. Марьиванна лопнет!

      ВАРНАВА.  Да причём здесь! Дура ваша Марьиванна! Причём здесь фрак?! Плоть вашу поменяем. Нутро перелопатим. Не как Бог создал, а как человек пожелает!

      БИЗЮКИНА (трусит) Резать?

      ВАРНАВА.  Дрогнули?

      БИЗЮКИНА.  Отчего же… Ради общего блага…

      ВАРНАВА.  За переделкой  человека будущее! (потрясает мешком). Вот для этого он и нужен! Узнать, с какого места ломку начинать. И я узнаю! Не верите? Возвращайтесь к своим кастрюлям!

      БИЗЮКИНА. Куда вы меня спроваживаете, Варнава Васильич? Вы, кажется, знаете мои взгляды.

      ВАРНАВА. Знаю! Но и вы поймите, какими шагами нам надо теперь шагать! И того довольно, что всё это теперь замедляют!

      БИЗЮКИНА.  Я же с вами лягушек ела, Варнава Васильич! Я бедных грамоте обучала. В газеты острое писала. Я знаю, какое теперь положение. Знаю, что спешить надо. Потому что  с нашим народом революцию ещё не скоро сделаешь!

      ВАРНАВА.  Так вы бросьте теперь всё это! Бегите к мужу под крыло! Ежели вам так не терпится предать!

      БИЗЮКИНА.  Ах, предать! Уже предать! Вы так повернули?

      ВАРНАВА.  Вы не поняли, Дарья Николаевна! Я ведь хотел сказать, что в столице все наши уже отказались от мягкой мебели!

      БИЗЮКИНА.  Я это знаю не хуже вашего, Варнава Васильич. Вы, кажется, видели, каков стал кабинет моего мужа?

      ВАРНАВА.  Дарья Николаевна, Россия, как пуховая перина! Нам нужно держаться, чтоб нас не втянули уснуть! Гвоздиков, гвоздиков в перину насуйте! Стёкол битых.  Так только сможете вы помочь народу своему!

      БИЗЮКИНА. Я, если хотите, и мужа прогоню. Тем более, если сама в мужчину переделаюсь. Я стану Дарий Николаевич Бизюкин! Интересно, что скажет муж?

      ВАРНАВА. Да начихайте  вы на мужа, Дарья… Дарий Николаевич!

              БИЗЮКИНА чихает.

Будьте здоровы!

      БИЗЮКИНА.  Благодарю. Это после грозы ночной… Так лило, так гремело; у меня теперь нервы навыпуск!

      ВАРНАВА. Намолили дождя, мракобесы!

      БИЗЮКИНА. К тому же, они все шпионы.

      ВАРНАВА. Кто?

      БИЗЮКИНА.  Будто не знаете! И Туберозов, и дьякон Ахилла, и карлик. Половина города шпионы и служат тайной полиции.

      ВАРНАВА.  Я всегда это подозревал. Дьякон с его скотской привычкой драться уж, вне сомнений, шпион!

      БИЗЮКИНА.  Да он и намекал.

      ВАРНАВА.  А Туберозов на меня в училище гонения устраивает за то, что учу, что души нет. (О костях) Вы мне скажите, где тут душа? Где?

      БИЗЮКИНА.  Её тут нет. Тут даже мяса нет.

      ВАРНАВА.  И против этого не попрёшь, батеньки мои! В костях её нету,  а значит, и в человеке нету! А он – гонения! Шпион! А уж карлик-то, ясное дело – с таким росточком не захочешь, а завербуют!

      БИЗЮКИНА.  Опасно, опасно с этими людьми!

      ВАРНАВА.  Не выдам своих! Не выдам! Резать всех! Резать! Резать!

      ПРОСВИРНЯ (издалека).  Варнаша!

      ВАРНАВА.  Чего вам?

      ПРОСВИРНЯ.  Тебе плохо, сынок?

      ВАРНАВА.  Мне хорошо, матушка!

      ПРОСВИРНЯ. С чего ты голосишь, друг мой?

      ВАРНАВА.  Оставьте меня в покое хоть в моменты моих занятий!

      ПРОСВИРНЯ.  Варнаша, к обеду гости будут.

      ВАРНАВА.  Какие ещё гости?

      ПРОСВИРНЯ.  Отец Савелий!

      ВАРНАВА. (Бизюкиной) Вот оно!

      БИЗЮКИНА.  В затылок дышат…

      ВАРНАВА. (ПРОСВИРНЕ) Вы не посмеете!

      ПРОСВИРНЯ.  Дьяконочек Ахилла Андреич и с ними карло Николай Афанасьевич!

      ВАРНАВА.  Да вы с ума сошли! Они мои кости растащат!

      ПРОСВИРНЯ. Какие ж к обеду кости, друг мой! Петровки ведь идут! К обеду у нас ботвинья славная, судак печёный, рыжики  с картошкой, как ты любишь,   кисель смородинный!

      ВАРНАВА.  Кисель! (Бизюкиной) Слыхали?!  Смородинный! Отсталость!  Они все сговорились унижать меня!

                 (ПРОСВИРНЯ ушла).

      БИЗЮКИНА.  Какое ж унижение в киселе?

      ВАРНАВА. И вы – за ними?! Так может вы и к жандармам побежите, донесёте на меня?

      БИЗЮКИНА.  Побойтесь Бога, Варнава Васильич! Мы же договаривались с вами вместе на каторгу идти!

      ВАРНАВА.  Вы великая женщина, Дарья Николаевна! Вы соратник.

      БИЗЮКИНА. Мы костями их припрём! Пусть отвертятся от матерьяльного!

      ВАРНАВА. Пронюхали! Нашпионили! Отберут кости и самого набьют!

      БИЗЮКИНА.  Непременно набьют! Вас уже били!

             (В сад забирается ТЕРМОСЕСОВ. Замечает кольцо на окне,

             крадёт его. Слушает.)

      ВАРНАВА.  Но нет! Слышите ли! Препотенского вы не возьмёте! Жандармы! Душители свобод!

      БИЗЮКИНА. Мученик.

      ВАРНАВА.  Госпожа Бизюкина!

                                         ( БИЗЮКИНА опускается на колени).

      БИЗЮКИНА.  Я здесь!

      ВАРНАВА. Помните ли вы идеалы нового человека!

      БИЗЮКИНА.  Помню!

      ВАРНАВА.  Согласны ли вы живота не пожалеть за эти кости?

      БИЗЮКИНА.  Согласна! Потому что это кости будущего! (Изгороди). Мракобесы!

      ВАРНАВА.  Мы станем нашими костями учить как можно злее! Они будут рвать нас, а мы будем учить и учить!

      БИЗЮКИНА.  Мы будем смеяться в лицо отцу Савелию!

      ВАРНАВА.  И гнусному Ахилке!

      БИЗЮКИНА.  Ахилла может вас набить. Мы будем смеяться в лицо карлику Николаю Афанасьевичу.

      ВАРНАВА.  И учить всё злее и злее!

      БИЗЮКИНА.  Я уже учу своих детей, что нет души и Бога!

      ВАРНАВА.  Вы святая женщина, Данка!

      БИЗЮКИНА.  А когда нас арестуют за кости?

      ВАРНАВА.  Скоро! И –  каторга! Эшафот! Гильотина! И все узнают! Все узнают! Все узнают, кто такой Препотенский!

      ПРОСВИРНЯ.  Варнаша, тебе живот крутит? Плеснуть тебе узвару?

      ВАРНАВА.(скрипнув зубами). Вот, пожалуйста! Они всё делают, чтоб минуту занизить! Мне, может быть, голову скоро отрубят, а они со своим узваром прутся!

      БИЗЮКИНА.  А может быть, нас просто высекут?

      ВАРНАВА.  Не мечтайте! Каторга! Эшафот! Гильотина! Но я успею! Я возьму свои кости, приеду в Петербург и швырну их в лицо сами знаете кому.

      БИЗЮКИНА.  Долой кровавого монарха!

      ВАРНАВА. Долой. А зачем они манили нас лягушек резать? А теперь переметнулись и смеются над естественными науками! Что ж, мы теперь не нужны стали? Откат к старому?

      ТЕРМОСЕСОВ (входя) Абсолютно верно.

                    ВАРНАВА И БИЗЮКИНА метнулись к дверям.

      ВАРНАВА.  Вы кто? Вы арестовывать пришли?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Может быть.

      ВАРНАВА.  Вы шпион?

      ТЕРМОСЕСОВ.  И это может быть.

      ВАРНАВА.  Из Петербурга?

      БИЗЮКИНА (внезапно).  Долой кровавого монарха!

      ТЕРМОСЕСОВ.  Вы акцизная чиновница Бизюкина?

      БИЗЮКИНА.  Я вам и под пытками не скажу, кто я.

      ТЕРМОСЕСОВ.  А я, с вашего позволения, Измаил Петрович Термосесов. Свободный служащий по вольному найму.

      ВАРНАВА.  Вы вправду из Петербурга?

      ТЕРМОСЕСОВ.  А вы, стало быть,  и есть знаменитый учитель, Варнава Васильич Препотенский?

      ВАРНАВА.  Я совсем не знаменитый.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Знаменитый!

      ВАРНАВА.  Преувеличиваете!

      ТЕРМОСЕСОВ. Знаменитейший!

      БИЗЮКИНА.  Скажите, вы нас по спискам определили? Ведь такие списки есть в Петербурге?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Безусловно!

      ВАРНАВА.  Так что ж вы медлите? Арестовывайте!

      ВАРНАВА и БИЗЮКИНА (вместе) Долой кровавого монарха!

      ПРОСВИРНЯ.  Варнаша, кто там у тебя повизгивает?

      ВАРНАВА. Никто не повизгивает! Занимаюсь я!

      ПРОСВИРНЯ.  А мне слышится, повизгивает кто-то! Ведь у кладбища живём.

      ВАРНАВА (нервно).  Это мать. Она просвирня при здешней церкви. Вся в предрассудках. Мертвецы мерещатся.

      ТЕРМОСЕСОВ.  А это у вас кто?

      ВАРНАВА.  Это мои кости. Извольте, я за них в Сибирь пойду. Только сразу учтите: ни жандармов,, ни духовенства я не боюсь. Последнее сегодня у нас обедает, что ж, извольте, я отобедаю с ними, чтоб доказать, что не боюсь.

      ТЕРМОСЕСОВ.  А кто это у вас обедает?

      ВАРНАВА.  Протопоп Туберозов и дьякон Ахилла Десницын.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Так вы в лицо им свои кости и бросьте!

      ВАРНАВА.  Туберозову?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Вы, я вижу, очень боитесь.

      БИЗЮКИНА.  За него весь город. А  дьякон дерётся. Он Варнаву Васильича бил.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Так вы тем сильнее бросьте! Про вас газеты напишут.

      БИЗЮКИНА.  Отца Савелия начальство не любит, а наши газеты продажные, они опального попа не вознесут.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Опального? Как, вы сказали, имя ему?

      ВАРНАВА.  Туберозов. Только я его не боюсь, извольте, я отобедаю с ним.

      ТЕРМОСЕСОВ. Это смело. И какого ж ранга начальство вашего протопопа не жалует?

      БИЗЮКИНА.  Самого высшего ранга. Отца Савелия сам губернатор не любит.

      ТЕРМОСЕСОВ (ПОМОЛЧАВ). А вы тоже здесь обедаете?

      БИЗЮКИНА.  Нет, с чего это? Я дома обедаю.

      ВАРНАВА.  Матушка даже не знает, что мадам Бизюкина здесь. Матушка плакать будет, если узнает.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Прелюбопытнейшая у вас компания, господа!

      БИЗЮКИНА.  Мы это знаем и не боимся!

      ТЕРМОСЕСОВ.  Не боитесь, смелая дама?

      БИЗЮКИНА.  Если хотите знать, против нас весь город гонения устраивает!

      ТЕРМОСЕСОВ. Да за что ж, помилуйте, гонять такую хорошенькую даму?

      ВАРНАВА.  Не верите? А её гоняют! Именно гоняют! Имейте в виду, Дарью Николаевну секли!

      ТЕРМОСЕСОВ (опешив)  Чтоб мне треснуть, в это я не поверю!

      ВАРНАВА.  Покорнейше благодарю!

      БИЗЮКИНА.  Оставьте, Варнава Васильич. Я не для славы секлась.

      ВАРНАВА.  Нет, не «оставьте», а это правда! Секли за убеждения и всенародно-с! Каково?

      БИЗЮКИНА.  То ли мы ещё вынесем!

      ТЕРМОСЕСОВ. Да кто ж вас сёк?

      БИЗЮКИНА.  Отец. Он против гражданского брака стоял и высек. Он шпион.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Как вы узнали?

      БИЗЮКИНА.  Это не трудно, шпиона узнать. Я подала жалобу в участок…

      ТЕРМОСЕСОВ.  На отца?

      БИЗЮКИНА.  Разумеется, ведь высек?

      ТЕРМОСЕСОВ. Это по мне! Это хорошо!

      БИЗЮКИНА.  Так там ответили, что освидетельствовать побои не станут, и что отец правильно поступил. Я уж тогда поняла, что все они заодно. Они все стеной – против нового человека!

      ВАРНАВА. Нас это не остановит!

      БИЗЮКИНА.  Мы – соратники!

      ТЕРМОСЕСОВ.  Я желаю отобедать с вами, господа.

                                            Пауза

      ВАРНАВА.  Если теперь это делается так, милости прошу. Но не подумайте, что вы нас очень удивляете. Мы готовы к самым большим неожиданностям.

      ТЕРМОСЕСОВ.   Вот и чудненько. Вот мы и наделаем неожиданностей. Ах, какие кости! Совершенно неиспользованные кости.

     ВАРНАВА (тревожно) Что вам нужно от моих костей?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Неожиданностей, дорогой профессор! Люблю духовенство, к тому же опальное. Мы вашими костями такого щекотанса им зададим!

      БИЗЮКИНА.  Отцу Савелию?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Именно-с!

      ВАРНАВА.  Да вам-то на что?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Я это обожаю! Щекотанс!

      БИЗЮКИНА.  Отца Савелия нельзя щекотать, он, конечно, шпион и меня дурой обозвал, но человек глубоко порядочный.

      ТРЕМОСЕСОВ.  Самые что ни на есть выгодные эти порядочные!

      БИЗЮКИНА.  К тому же он старый.

      ТЕРМОСЕСОВ.  А вы дура, так протопопишка сказал. Да и что у вас за малодушие старых щадить? На что они нужны, старые? Они прогресс тормозят, капризуют и всё новое заглушают.

      ВАРНАВА  (его осенило)  Скажите, Термосесов, вы шпионом назвались…

      ТЕРМОСЕСОВ.  Так и что? Боишься? А ты не бойся, профессор, ты держись Термосесова, он выведет!

       ВАРНАВА.  Всё. Ни слова больше! Я знаю, кто вы!

      ТЕРМОСЕСОВ.  Кто я?

      ВАРНАВА (шёпотом)  Признайтесь, вы из наших людей?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Ах, каналья! Ах, протоканалья! Раскусил, ракалия! Расщёлкал! Ну, ты, брат, пройдоха! Одно слово – профессор!

      БИЗЮКИНА. Так вы не шпион?

      ТЕРМОСЕСОВ.  А хоть бы и то и то?

      БИЗЮКИНА.   Разве ж так можно?

      ТЕРМОСЕСОВ.  А то – нет?

      ВАРНАВА.  Это я понимаю! Мы не против шпионства! Шпионство очень полезно и при новой жизни! Оно помогает государство обустраивать.  Многие  очухаются и начнут рваться обратно, в старину! Ан, нет – поздно, батеньки мои. Сметено всё до последнего камня, до крови содрано. Вы же и сдирали, батеньки мои! И нету больше старины! А коли зашатались, то извольте розог получить и на эшафот! Шпионство у нас на переднем крае встанет! Народец просеивать будем для новой жизни.  О, как это тонко! Преполезнейшая вещь, батеньки мои!

      БИЗЮКИНА  (надувшись).  Я от шпиона претерпела. Я домой пойду.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Женщина, держала ли ты череп на пиру?

 

 

Вечереющий сад Просвирни. В саду, под окошками дома, накрыт  к обеду стол.

По саду стелются клочья тумана.

В кустах тяжело завозилась просыпающаяся сова, а в небе  начали зажигаться  первые звёзды.

С реки доносятся  слабые всплески смеха и гармоники.

ПРОСВИРНЯ. ТУБЕРОЗОВ. АХИЛЛА. НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.

Позже ВАРНАВА, БИЗЮКИНА.

Позже ТЕРМОСЕСОВ.

 

      ТУБЕРОЗОВ. Ну что ж, моя вдовица Наинская,  что твой учёный сын?

      ПРОСВИРНЯ.  Варнаша мой? А Бог его знает! Заперся. Он, видно, оробел и спрятался.

      ТУБЕРОЗОВ.  Что ж ему в своём доме прятаться?

      ПРОСВИРНЯ.  Он вас, отец протопоп, очень боится.

      ТУБЕРОЗОВ.  Господи, помилуй, что ж меня бояться? Пусть лучше себя боится и бережёт.

      ПРОСВИРНЯ.  Убивает он меня, отец протопоп, до бесконечности. Он уж весь до бесконечности извертелся. В Господа Бога не верит до бесконечности, молоко и мясо по всем постам ест до бесконечности, костей мёртвых домой наносил до бесконечности, , а я, батюшка, правду вам сказать, в вечернее время их до бесконечности боюсь. То возьмите, что я постоянно одна и постоянно с мертвецами. Отпетого покойника я не боюсь, а Варнаша не позволяет их отпеть.

      АХИЛЛА.  Вообразите, отец протопоп, отпеть не позволяет, а того не понимает, дурачок, что кость неотпетая, то же, что нога отрубленная!

     ТУБЕРОЗОВ.  Ну и к чему ты это сказал?

      АХИЛЛА.  А что сказал?

      ТУБЕРОЗОВ.  Про ногу отрубленную?

      АХИЛЛА.  Так ведь, положим, нога, отрубленная без основного тела что? Отброс, пустяк  и вещь ненужная! То же и кости неотпетые – куча мусора да и всё.

      ПРОСВИРНЯ.  Варнаше, Варнаше это скажите! Из человека кучу делает!

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Вы, матушка, Марья Николаевна, на сына не серчайте. Ведь он добрый.

      ПРОСВИРНЯ.  Добрый, дружочек, Николай Афанасьевич. Не хочу на него лгать. Озлила его философия. Ах, как тяжело мне, душечки! Ведь он с акцизничихой, с Бизюкиной, лягушек в соусе ел! Испорчен он! Робость имеет страшную, ведь я ещё до недавнего времени его сама за руку водила в одно место…

      ТУБЕРОЗОВ.  Почему?

      ПРОСВИРНЯ.  Потому что  у нас там темно… Но, если расходится, кричит: «Не выдам своих! Не выдам – да эдак рукой машет и приговаривает, – нет, резать всех, резать! – Я знаю, его в полицию заберут и в острог.

      ТУБЕРОЗОВ.  Мучается бестолковой мукой и людей мучает.

      ПРОСВИРНЯ.  Мучает до бесконечности, отец Савелий. Матерьяльное его измучило.

      ТУБЕРОЗОВ.   Какое?

      ПРОСВИРНЯ.  Трогает он всё.  Ходит так и трогает, трогает. Говорит, раз потрогать можно, то оно и есть, и хорошо.  А что потрогать нельзя, того и нету. Мамаша, говорит, сапог видите? Вот я его трогаю. Значит он есть и от него польза! Какая ж от него польза – говорю, – коли второй-то потерян? И зачем я только сказала! Вот дёрнуло ж меня за язык-то! Затрясся весь. Побелел. Глаза так выпучил! Надсмехаетесь, кричит, идею облыгаете? А сами, кому молитесь, Того вообще ни разу не видели!

      АХИЛЛА.  Он, что же, сапогу молится? Экий безрассудок наш учитель! До края дошёл, математик!  Отец Савелий, благословите, я его публично исковеркаю!

      ТУБЕРОЗОВ. Да как ты смеешь! Ещё и благословение  на такое просишь!

      АХИЛЛА.  Я за веру всегда морду бью!

 

                               Все глубоко шокированы

    

Николавра, вот признайся, дружок мой мелкоскопический!

      ТУБЕРОЗОВ.  Какой?!

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Ничего, батушка,  ведь это правда, и я привык.

      АХИЛЛА.  Он привык! Крошечка! Вот ты, Николавра, душа невинная,  закадыченька ты моя дряхленющая, станешь ты на сапог молиться? Ведь нет? (всем) Он маленький, а понимает!  (НИКОЛАЮ АФАНАСЬЕВИЧУ). Да ты в нём весь утонешь, в сапоге-то!  А математик, науки выучил, в училище курс читает, школяров обучает и, нате вам  – сапог! Как же такое поругание терпеть…

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ. Отпустите меня, сударь! Весь дух вытрясли вон.

      ТУБЕРОЗОВ.  Пересядь, Никола. Дьякон тебе не даст спокойно пообедать.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.(ворчит)  И-то, пересяду, батушка… не те мои годы, тряску терпеть…

      ТУБЕРОЗОВ.  Что будет из  всей этой шаткости? Без идеала, без веры, без почтения к деяниям предков великих… это сгубит Россию.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Авось, выстоит, батушка?

      АХИЛЛА.  Одного я не пойму, отец протопоп, может ли один негодивец Варнашка сгубить целую Россию?

      ПРОСВИРНЯ. Что вы такое говорите, дружочек, Ахилла Андреич? Варнаша в острог угодит, это я знаю, а Россию он любит!

      АХИЛЛА.  Пускай кости отдаёт!

      ПРОСВИРНЯ.  Батюшка, отец Савелий, прикажите ему! Он вас послушает!

      АФАНАСИЙ НИКОЛАЕВИЧ.  Послушает, батушка!

      ТУБЕРОЗОВ.  Где ж он? К обеду выйдет ли?

      ПРОСВИРНЯ.(зовёт) Варнаша! Обедать пора садиться. Все тебя одного ждут!

      АХИЛЛА.  Варнава, выходи, не съем я тебя!

 

                                             Выходит ТЕРМОСЕСОВ.

      ПРОСВИРНЯ (пугаясь) Варнаша, кто это?!

      ТЕРМОСЕСОВ. Позвольте представиться. Термосесов Измаил Петрович. Чиновник из Петербурга.

      ПРОСВИРНЯ.  А Варнаша про вас знает?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Имею честь быть приглашённым Варнавой Васильичем отобедать в кругу, так сказать, семейно-дружественном.

      ПРОСВИРНЯ.  Милости просим, батюшка. Мы гостям рады. Только у нас к обеду всё простое.

      ТЕРМОСЕСОВ. Убеждён, что ваше простое самое вкусное.

                                                     Все садятся.     

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Вы, сударь, из Петербурга к нам  по делам пожаловали?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Гм. Не так, чтобы по делам, а больше для изучения…

      ТУБЕРОЗОВ (вздрогнув).  Каких только у  нашего царя людей нету.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Изволите естественные науки изучать?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Я-с?

      АХИЛЛА.  Если вы тоже кости нумеруете, вы честно признайтесь! И ещё скажите, для чего это делать?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Костей  не нумерую, господин дьякон. А зачем это делать, скажу. Только боюсь, не обидят ли мои слова отца протопопа.

      АХИЛЛА.  Пусть он скажет, отец протопоп? Если все бросились кости считать…

      ТЕРМОСЕСОВ. То что?

      АХИЛЛА.  Страсть, как узнать хочется, что они из этого счёта извлекают себе?

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ. Что ж, сударь, тут узнавать? Кости в человеке давно сочтены.

      АХИЛЛА.  Ну пусть он скажет, душечка, Николавра! Отец Савелий, разрешите ему!

      ТУБЕРОЗОВ (ТЕРМОСЕСОВУ).  Сделайте милость.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Кости сочтены, это верно.

      АХИЛЛА.  Зачем же математик  нам их заново пересчитывает? Ведь это грех. Попусту прах усопшего тревожит.

      ТЕРМОСЕСОВ.  От раздражения и глупости. В герои лезет. Пред Богом ерепенится!  По мне, так хороший у вас городок, так весь в сирени и уснул. Пускай спит дальше.

      ТУБЕРОЗОВ.  Вы, по всей вероятности, человек, уставший от столицы? Глухомань наша вас забавляет?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Умиляет, отец протопоп, умиляет. Я ведь и сам против естественных наук.

      ТУБЕРОЗОВ.  Как же так? Многие теперь кричат, что в них правда.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Стучать по кости и кричать, что за ней души нету? Увольте.

      ТУБЕРОЗОВ (сухо).  Уж не утверждаете ли вы, что есть душа?

      ТУБЕРОЗОВ.  Ни в коем случае.

      АХИЛЛА.  Как же-с, сударь, она или есть или нет. Дураку – так нету, а честному человеку – есть.

      ТУБЕРОЗОВ. (глядя на Термосесова).  К страшному мы шли человеку, а обрели страшнейшего. Бунт Варнавы, как скорлупа пред эдакой челюстью.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Мне, господа, всё едино, есть душа, или нет её. Мне одинаково легко в обоих случаях. Вот, я тут, в вашем милейшем обществе обретаюсь, а вы даже не спросите, как я в этот дом попал? Это, по беспечности у вас так заведено? Выходит – заходи любой и садись к столу? Что ж за обычай такой у русских? Нигде нет такого обычая.

     АХИЛЛА. А как попали-то?

     ТЕРМОСЕСОВ. Через забор-с. Он у вас низенький.

      АХИЛЛА.  Экий продувало! Да у вас стыда нет! А ну, просвирню напугали бы?

      ПРОСВИРНЯ. А я и напугалась, батюшки. Я просто сказать не смела. А напугалась-то уж я, напугалась…

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Сударь, мы совсем не глупые люди. У нас просто так не делают, чтоб через забор. Мы такого не видели никогда, да-с!

      АХИЛЛА. Варнавка вас по глупости пригласил. С вашей разбойничьей повадкой по окнам лазать, только дурак Варнавка  и мог вас подобрать.

      ТУБЕРОЗОВ.  Дьякон, «дураков» убери!

      ВАРНАВА.  Я, отец Савелий, не в обиду! Я смотрю, разбойничья рожа! И повадка не наша… Ну, чистый Абалон Полведерский!

      ТЕРМОСЕСОВ. Покорнейше вас благодарю!

      АХИЛЛА.  Да вы не обижайтесь, сударь! А если б просвирню родимчик хватил по вашей милости? Ведь у нас такого не водится – через заборы в гости запрыгивать!

      ПРОСВИРНЯ. Я уж подумала на вас городового напустить. Душечка.

      ТЕРМОСЕСОВ.  А я-то русский хлеб похвалил!

      ПРОСВИРНЯ. Был грех! В первую минуту, как вы предстали, батюшка мой, у меня ноги-то и обмякли! Ну, думаю, чёрт с кладбища явился.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Такой мерзкий я?

      ПРОСВИРНЯ.  Бог с вами, батюшка! От костей эта напасть, всё  от костей сына моего!

      ТЕРМОСЕСОВ. Ба! Да оно даже и лестно отчасти! (ТУБЕРОЗОВУ) Покорнейше прошу простить мою легкомысленную шутку! Я не предвидел, что она так сильно подействует.

      ТУБЕРОЗОВ.  Что ж вы пардона запросили? Варнава Васильич  волен приглашать, кого ему взбредёт. Хоть и вас с вашими забавами.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ. Сударь. А может такое статься, что вы голодны были нестерпимо? И на забор этот от отчаяния бросились?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Может.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  Здесь добрые люди, сударь. Очень хорошо, что вы просто сказали.

      ТУБЕРОЗОВ.  Да возможно ли голод ваш напитать, господин Термосесов?

      ТЕРМОСЕСОВ  (страстно).  Прилгнул, отец протопоп. Заврался, с разлёта не оценил и заврался, как сукин сын! Теперь вижу, можно сказать – веры ищу!

 

                                                               Пауза

 

А?

      ТУБЕРОЗОВ (тихо).  Что ж, молитесь.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Мало! Рот испоганен словоблудием! Сердце пусто! Душа спеклась!

      ТУБЕРОЗОВ.  В храм ходИте.

      ТЕРМОСЕСОВ.  То ли не ходил, отец протопоп? Ноги не держат, с души воротит. Или не для всякого храм?

      ТУБЕРОЗОВ.   Не для всякого, господин чиновник.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Хотите,  все кости у Варнавки отниму?

      АХИЛЛА.  Хотим!

      ТУБЕРОЗОВ.  Чего вы ищете у нас? Откуда явились? Или на веру нашу позарились? Голодно в безверии-то по жизни плестись?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Сказать?

      АХИЛЛА.  Сказать!

      ТЕРМОСЕСОВ.  Господин дьякон, Бога нет!

      АХИЛЛА.  Раздавлю! (порывается).

      ТУБЕРОЗОВ.  Сядь, дьяк!

      АХИЛЛА.  Да как такое терпеть, отче!  И скорбьми уязвлен!

      ТУБЕРОЗОВ. Безумный человек перед тобой, дьяк. Смиряй свою ярость. Он ведь этого и хочет.

      ТЕРМОСЕСОВ.  Безумный? Ну, это с какого бока… гм-гм.  А вот скажите, отец дьякон, вошь как заводится?

      АХИЛЛА.  Фу, как ты меня рассердил! Ты ещё не знаешь, а ведь я страшен в гневе бываю. Не посмотрю, что ты слаб головой.

      ТЕРМОСЕСОВ. Знаю тебя, знаю.

      АХИЛЛА.  Не ври, ты меня не можешь знать. Ты меня не видел. Да вить и я тебя впервые вижу, экий гусак, Аболон Полведерский!

      ТЕРМОСЕСОВ. Но-но, господин дьякон, от воши увиливаете!

      АХИЛЛА.  Тьфу! Срам какой. Ну что тебе, приставало, до воши? Не стыдно тебе об таком насекомом явлении рассуждать?

      ТЕРМОСЕСОВ.  И, всё-ж-таки, как же она, вошь, в сене заводится?

      АХИЛЛА.  А как?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Вошь сама собой в сене заводится. Никто её изначально не заводит. Нет, стало быть, Бога!

      АХИЛЛА.  Отец протопоп, опровергните!

      ТУБЕРОЗОВ (вставая, Ахилле).  Молчи, глупец! Не грязни себя. (Термосесову) вы, сударь, с вошью оставайтесь, коли в ней такое торжество видите, а уж мы пойдём себе с Богом…

      ТЕРМОСЕСОВ.  Пойдёте с Богом, а дьяконочек вошь сомнения-то и унесёт…

      АХИЛЛА.  Что ты, чудак, с вошью своей пристал? Зуда ты этакий!  Ну заводится, и ну её к лешему! Нам-то что до неё?

      ТУБЕРОЗОВ.  Вишь, сударь, как эта вошь вам нутро-то повыгрызла.

      ТЕРМОСЕСОВ.  А вот и нет, господин священник! Я в полном довольстве пребываю! Да! Да! Принят в лучших домах, всеми обласкан…

      ТУБЕРОЗОВ.  А, в таком случае, чего от нас клянчите? Какого внимания к себе ищете? Мы люди простые, скромные, поживиться от нас нечем.

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ (очнулся и заторопился уходить).  Нечем, сударь, нечем. Ничегошеньки и нет у нас.  Ахилла Андреич, помоги-ко со скамеечки сползти…

      ПРОСВИРНЯ.  А меня-то, что ж, одну с чёртом оставите?

      НИКОЛАЙ АФАНАСЬЕВИЧ.  С нами пойдёмте, матушка. На Турице нынче на лодках катаются. Поют.

 

Все кучно плетутся к выходу.

 

      ТЕРМОСЕСОВ.  Пленён! Ослеплён! Очарован!

      АХИЛЛА.  Вот же дурак беспокойный! Что опять у тебя?

      ТЕРМОСЕСОВ.  Простодушием восхищаюсь. До бесконечности! Простотой незамутнённой! Невинностью несокрушимой!

      ТУБЕРОЗОВ (не выдерживает) Вон!  Человек растленный!  Вон убирайтесь!

      ТРЕМОСЕСОВ.  Ба! Ба!  Вспылили, отец протопоп?  А как же терпение? Любить любого?

      ТУБЕРОЗОВ.  Мы терпим, гадкий  вы человек! Вы уже и на головы нам валитесь, и скачете, яко блохи, а мы всё терпим. Потому что нам велено терпеть. Но не радуйтесь прежде времени! Потому что, чем вы хвалитесь ныне, завтра раздавит вас же. Вы обиделись, что храм не для всякого? Христос изгонял торгующих в храме. Плетью, сударь, изгонял. Уж не думаете ли вы, что я, старик, уездный поп, плётку не найду, Храм Господень защитить?

     ТЕРМОСЕСОВ. (ТУБЕРОЗОВУ)  Не боюсь вас!

     ТУБЕРОЗОВ. Себя бойтесь! Сапогу молитесь? Воши? Она же и пожрёт вас! Безумцы!

      ПРОСВИРНЯ. Душечки мои! Кости это… кости окаянные! Кости!

      ТЕРМОСЕСОВ.  Кости, а пожалуйте-ка в гости!

 

В диком вихре врываются ВАРНАВА, скелет и перепуганная, но       вакхическая БИЗЮКИНА. Гикая, они скачут вокруг оторопелой компании. ВАРНАВА показывает язык ТУБЕРОЗОВУ. АХИЛЛА, видя это, рычит. Кажется, что скелет ожил и непристойно заигрывает с БИЗЮКИНОЙ. Троица выплясывает вокруг компании. Череп, клацая зубами, прикусывает палец БИЗЮКИНОЙ. Ей больно и страшно. ВАРНАВА пробует освободить соратницу, но скелет хлещет его по щекам костяной рукой и, наконец, обхватывает обоих «новых» людей и в бешеной пляске троица уносится прочь.

                                             Пауза

      АХИЛЛА. Перебью всех! Еретики!

      ТУБЕРОЗОВ.  Вы есть дети ехиднины!  Вы погибающие человеки! Вы в мерзости пребываете и говорите, хорошо это. Вы от всякого греха раздулись, как жабы, и говорите, мало нам. Вы во тьме простёрлись и тьмою напитываетесь и говорите, ещё хотим. Вы тля. Должно вам излить весь гной ваш и творить зло в земле русской. Но вот я, русский поп,  вопию вам: «Мягкосердечна и женственна Русь! Не с когтями же бросайтесь на неё. Избрана она для гнева Господня в поучение другим народам. Но ведь и вы суть дети её и не млеко в сосцах её, а кровь». «Напитаемся кровью» – ваши будут слова и не устрашитесь вы, ибо для посмеяния и унижения России вы пришли. И подступлю к вам ещё раз и возопию о народе русском, ибо народ сей прост, как любовь и столь же доверчив. Не научайте сей народ мерзости и безбожию, ибо он не умеет жить в мерзости и безбожии. «Мы живём так и научим весь народ нашим мерзостям» – говорите вы. И, ужаснувшись, вопрошу: «Кто вы и зачем пришли?» «Мы не знаем, кто мы.  Мы  во Христа крестимся, но во Христа не облекаемся.» И тогда я возопию – вы есть дети ехиднины! Человеки погибающие!