Проза

     Происшествие на дороге могло остаться для Давида просто очередной картинкой в калейдоскопе памяти. Но нет, завязался узелок, и потянулась ниточка.

     Стражи порядка явились на следующий день по его возвращении и сразу потребовали открыть стоявшую у подъезда машину. Снятые номера от джипа изъяли, машину Давида тщательно осмотрели, занося что-то в протокол, затем молча удалились. Давид же, возвратясь домой, сел за стол и написал заявление с подробным изложением всех известных ему обстоятельств по делу. В тот же день отнес заявление в прокуратуру. Через два дня Давиду вручили повестку с требованием явиться к следователю.

     В кабинете следователя восседал средних лет мужчина в штатском. Молча глянул на Давида, взял из папки заявление, прочитал вслух, положил перед собой и принялся задавать вопросы.

     - Где находились в минувшую субботу с восьми до десяти часов дня?

     - Разве не ясно из заявления? – спросил в ответ Давид.

     - Здесь вопросы задаю я, а вы отвечаете, ясно? – и следователь повторил вопрос.

     - Я находился в своем авто на трассе Киев – Чернигов по пути к родителям.

     - Известны ли вам иные свидетели происшествия?

     - Нет, в момент происшествия дорога в этом месте была пустынна. Кроме нас никого. Возможно, кто-то в селе стал случайным свидетелем.

     - Зачем остановились возле автомобиля…, - дальше следовало полное наименование джипа и его регистрационные номера.

     - Я стремился настичь автомобиль, виновный в происшествии и пытавшийся скрыться с места преступления.

     - Вы уверены, что именно этот автомобиль был на месте происшествия?

     - Да, абсолютно. Я запомнил номера.

     - А вот наши данные свидетельствуют о том, что этого автомобиля на месте происшествия не было.

     - Ваши данные никуда не годятся, - бросил в ответ Давид.

     - Ладно, раз вы продолжаете упорствовать, продолжим дознание. Как объясните тот факт, что, остановившись возле указанного автомобиля, вы безо всяких объяснений набросились с монтировкой на полковника милиции Блуденко, находящегося при исполнении служебных обязанностей.

     - Как? как вы сказали? Блуденко? – и Давид рассмеялся, - Вот именно, Блуденко!

     - Вам повторить вопрос?

     - Не знал, что в милиции принято при исполнении находиться под алкоголем, совершать наезды и скрываться с места преступления.

     - Вижу, вы не совсем правильно оцениваете своё положение. Вряд ли вас можно считать свидетелем.

     - Прекрасно понимаю, куда клоните.

     - А раз понимаете, то и ведите себя разумно. Возможно, под впечатлением увиденного несчастного случая вы напутали что-то с автомобилем?

     - Нет, я уверен в своих показаниях. Да если бы и номер не запомнил, то я его фактически не терял из виду.

     - Может, были моменты, когда теряли?

     - Не терял.

     - Ну и упрямый! – сорвался следователь: - Вы что не представляете, чем это чревато? Тогда объясню. Или вы признаете свою ошибку, забираете заявление и свободны, или вас будут судить за нападение на работника милиции при исполнении обязанностей. У вас нет свидетелей, а у полковника Блуденко есть. Вот так! - закончил следователь и в упор посмотрел на Давида. – Так что?

     - Заявления забирать не буду, - твердо произнес Давид.

     - Продолжаете настаивать на своих показаниях и обвинять невиновного человека?   

     - Невиновного? Да таким невиновным место на нарах пожизненного заключения.

     - А вот мы сейчас посмотрим, кому место на нарах. Посиди-ка, товарищ, в КПЗ до выяснения некоторых обстоятельств дела. Случай ведь со смертельным исходом, да ещё и при отягчающих обстоятельствах.

     - Тамбовский волк тебе товарищ, - не выдержал Давид. – Я требую адвоката!

     - У вас есть личный адвокат? – с ядовитой иронией поинтересовался следователь.

     Давид промолчал.

     - Будет тебе адвокат. А пока иди и подумай.

     И следователь вызвал конвоира. 

 

     Адвокат появился через два дня. Давида провели в помещение для свиданий, где его ждала молодая женщина. Он глянул на неё и замер от неожиданности. Перед ним была Незабудка. Да, та самая, что встретилась в аэропорту. Она смотрела на него ясными глазами и произнесла:

     - Присаживайтесь, пожалуйста. Я адвокат, назначенный вам коллегией от государства. Не возражаете?

     - Не возражаю, -  тут же выпалил он.

     - Так быстро соглашаетесь, даже не зная имени человека, которому доверяете свою судьбу.

     - Почему не знаю. Вас зовут Незабудка.

     - Почему Незабудка?

     - Вспомните минувший декабрь, аэропорт, зал для встречающих, у вас в руках незабудки.

     Здесь он заметил, сколь печальны стали её глаза, и пожалел, что влез со своими воспоминаниями.     

     - Меня зовут Татьяна Боженко, - уточнила она и продолжила: - Так вы не против того, чтобы я вас защищала? Или будете требовать замены?

     - Никакой замены! Лучшего адвоката я и желать не могу.

     - Послушайте, я ведь совсем молодой адвокат, у меня ещё недостаточно опыта. И последнее дело я проиграла в суде.

     - Я настаиваю, чтобы именно вы были моим адвокатом.

     - Тогда приступим, - с легким волнением произнесла она.

     - Приступим, - с улыбкой повторил он.

     - Вначале распишитесь здесь, что согласны с назначенным адвокатом, - и положила перед ним бумагу.

     Давид подписал не глядя.  

     - Теперь смогу подробнее ознакомиться с материалами дела, - произнесла она. – Суть дела уже знаю, но мне хотелось бы услышать от вас как можно подробнее о происшедшем.

     Давид сжато изложил суть, впрочем, мало что упуская. Даже описал преследование по полю, естественно с иронией по отношению к себе.

     - Пока не могу понять не только причин обвинения, но и мотивов следствия, - произнесла она, когда Давид закончил.– Вы наверно не всё рассказали.

     Давид продолжил и рассказал о приходе милиции, о своем заявлении и первой встрече со следователем.

     - Скажите, а почему вы не забрали заявление? - спросила она, и в вопросе Давид уловил не только профессиональный интерес.

     - Должен же кто-нибудь хотя бы изредка в этой стране называть вещи своими именами.

     - Вы правдоискатель?

     - Что вы! Я просто человек, которому стало противно пресмыкаться перед обстоятельствами и всякой дрянью.

     Она промолчала, но было видно, что ответ понравился.

     На следующую встречу через три дня Татьяна пришла уже с ворохом бумаг. Она тепло улыбнулась Давиду, когда тот вошел, и спросила:

     - Ну, как вы?

     - А вы как коротаете своё одиночество? – спросил он в ответ.

     - Откуда вам известно, что одинока? – вскинула она взгляд.

     - Потому что я сам одинок. А одиночество видит другое одиночество издалека.

     Она улыбнулась и протянула ему листок бумаги и ручку:

     - Вам следует написать своей рукой заявление. Это нужно для ходатайства об изменении меры пресечения, - и подала ему текст заявления.

     Давид взял листок, пробежал его взглядом и, прикрыв рукой, стал писать.

     - У вас появились секреты от вашего адвоката? – она улыбнулась.

     - Подождите минуту, всему своё время.

     Давид закончил и подал листок. Она взяла и молча прочла:  "Душа моя - заброшенное поле, чертополохом заросла на воле. Здесь ветер по ночам вовсю гуляет и имя шепотом твое мне напевает… " И дальше в таком же стиле на страничку.

     Она подняла на него взгляд и произнесла тихо:

     - Вы что же, желаете сидеть здесь вечно и писать стихи?

     - Почему бы и нет, если каждый день будете приходить ко мне, - ответил он и посмотрел в её глаза.

     - И давно пишите стихи?

     - С сегодняшнего дня.

     - Нет, дорогой клиент, давайте вначале выберемся отсюда, а потом уж будем разбираться… с чертополохом и предсмертным вздохом.

     С этого момента Давид заметил, что Татьяна стала держаться с ним непринужденнее, а в профессиональных делах увереннее. Она будто точно знала теперь, что делать и как.

 

     Прошло ещё три дня, и Давида отпустили под подписку о невыезде.

     - Ты где днями и ночами пропадаешь? – атаковал его весело Родион: – Второй день дома, а хозяина ни слухом, ни духом.   

     И братья обнялись.

     - Хотя бы записку оставил. Волнуемся ведь, - выговаривала Ева. – Мы ему, понимаешь, подарков навезли…

     И Ева принялась распаковывать подарки. Родион тем временем присмотрелся к брату и заговорил серьезно:

     - Подожди, подожди, что-то ты не в форме, бледный, небритый. Что случилось?

     Давид махнул рукой.

     - Рассказывай немедленно, - потребовал Родион.

     Рассказ Давида молодая чета выслушала молча.

     - Надо что-то делать, - сказал Родион, когда Давид закончил: – Вот негодяи!

     - Подожди, Родя. Здесь эмоции не помогут. Я знаю, что делать, - сообщила Ева: – Завтра же материал будет в газетах. Я им покажу, как нашу семью трогать, поганцы.

     - Не торопись. Это может быть опасно для тебя, - умерял её пыл Давид.  

     - Кто опасен? Полковник, как его, Балденко?

     - Блуденко.

     - Вот-вот. Блуденко этот сядет как миленький. А с ним еще и следователь, его подельник по блудодеянию.

     - Ева, не спеши, - ещё раз просил Давид: – Нельзя с наскока, надо хорошо обдумать.

     - Всё уже обдуманно. Как в компьютере, - парировала она.

     И тут же села за телефон обзванивать знакомых депутатов. Она уже год, как была аккредитована при парламенте.

     - Этот мне должен за услугу, оказанную в декабре,… а этот у меня на хорошем крючке, - комментировала в паузах свои переговоры с депутатами она.

     Уже утром три столичные газеты вышли с броскими заголовками на первой полосе. Взрыв общественного мнения был обеспечен. Резонанс получился оглушительный. Милиция в лице нового министра объявила о предстоящей чистке своих рядов.

 

     При встрече Татьяна с легкой грустью говорила Давиду:

     - А вы не такой уж беспомощный. Пустить такую волну можно только при поддержке наверху. Ваше дело закрыто. На Блуденко заведено уголовное дело на основании вашего заявления.

     - Мне показалось, вы расстроены.

     - Нет, что вы. Моё первое выигранное дело. Не чисто, правда, с развалом до суда и посторонней помощью, но всё же.

     Давид взял её руки в свои руки и тихо произнёс, глядя в глаза:

     - Неужели не понимаешь, что спасла меня. Да если бы не ты, меня сгноили бы по сфабрикованному обвинению, и, поверь, прессе было бы глубоко наплевать на это, - и он поцеловал ей руки.

     - Был бы другой адвокат, - ответила она.

     - Много ли встречала адвокатов, которые со всей энергией защищали подзащитных не за деньги, а по зову совести?

     - И по зову сердца, - тихо добавила она вдруг.

     Он прижал её к себе и прошептал:

     - Родная моя. 

     - Мне казалось, мужчины вымерли на этом свете.

     - Почему же, на телеэкранах много.

     - Я серьезно.

     - И я серьезно. Телевизор сегодня смотреть не будем. Вечером отмечаем твою победу. Не возражаешь?

     - И твою, - поправила она

     - Пиши адрес, где забрать тебя в девятнадцать ноль-ноль, - и подал ей записную книжицу.

     Вечером, ровно в семь, Давид подъехал к назначенному месту. Татьяна уже ждала. Стояла в своей каракулевой шубке, в легких туфельках на капроновых чулках, и было видно, что успела продрогнуть. Давид вывернул на тротуар, подъехал прямо к ней, открыл дверцу и объявил:

     - Мадмуазель, тарантас подано! Немедленно в машину на обогрев.

     Она юркнула в салон и сбросила с головы шаль, освободив тщательно подготовленную прическу. Он глянул на неё, включил печку на полную мощность и спросил:

     - Комплимент можно?

     - Можно, если не пошлый.

     - Разве я похож на пошляка?

     - Нет.

     - Тогда разреши сказать, что ты прекрасна!

     Она улыбнулась:

     - Сегодня?

     - Сегодня и всегда!

     Глаза её блестели, на щеках играл румянец. Она расстегнула шубку. Давид поубавил пыл обогревателя.

     - А ты оказывается злостный нарушитель. Ездишь по тротуарам, - усмехнулась она.

     - Вообще со мной это впервые. Когда увидел, что ты вот-вот превратишься в сосульку, понял - промедление недопустимо. Как на твой взгляд, спасение человека стоит пункта правил дорожного движения?

     - Смотря, какого человека.

     - Самого дорогого.

     - Ну, если самого дорогого, то можно и закрыть глаза на мелкие нарушения.    

     Поток автомобилей остановился у светофора. Давид не удержался, обнял Татьяну и стал целовать. Шум от клаксонов нетерпеливых водителей стоял впечатляющий.

     - Куда они торопятся, не знаешь? – спросил он, оторвавшись от её губ.

     - Не знаю, - ответила она и прильнула к его руке. - А куда мы едем?

     - Как куда, на смотрины тебя везу!

     - Давид, я серьезно.

     - Мы едем ко мне домой. Там нас ждут мой брат с женой.

     - Действительно на смотрины, - проговорила она.

     - Ну что ты, просто проведем вечер в кругу хороших людей.

     - Они молоды?

     - Молодожены, - ответил он.

 

     Родион и Ева встречали их при всём параде. На Родионе был строгий английский костюм, на Еве - вечернее платье. Давид же представлял просто:

     - Знакомьтесь, моя Незабудка.

     Татьяна засмущалась. Давид продолжил:

     - А это, Танюша, мой брат Родион и его супруга Ева.

     - Очень приятно, - сказала Татьяна и смутилась еще больше.

     Давид обратился к родственникам:

     - Ну что вы как на приеме у английской королевы. Видите, человек смущается, смените протокол.

     Ева тут же протянула руку Татьяне, обняла и повела в зал. Мужчины последовали за ними. Посреди зала стоял праздничный стол, блистал хрусталь и матово светился старинный китайский фарфор.

     - Откуда? - удивился Давид.

     - Столько лет живешь в этом доме и мало что знаешь, - ответила Ева. – Вот порылась немного по бабушкиным закромам и пожалуйста.   

     И она плавным жестом руки повела в сторону стола.

     - За стол, господа, за стол, - подхватил Родион: - Не знаю, как вы, а я проголодался. И честно скажу, жду трапезы с нетерпением.

     С шутками и прибаутками расселись по местам. Первый тост, как водится, провозгласили за гостью, потом за счастливое освобождение Давида, потом за Татьяну и Давида. Пили сухое красное вино. Давид первый бокал выпил, от следующих только пригубил. На молчаливый вопрос Родиона ответил тихо и коротко: сегодня ещё вести машину.

     Вино быстро разогрело пирующих, и неугомонная Ева предложила игру: команда женщин против команды мужчин. Вначале по плану предстояло музыкальное соревнование. Родион и Давид вышли к роялю. Родион сразу принял ребячливый тон, неумело трогал клавиши, пытался сыграть "чижик-пыжик", затем ещё что-то. Давид тут же подхватил и принялся подпевать что-то невразумительное. Затем прочистил горло и объявил:

     - Репетиция окончена, приступаем к конкурсной программе. Маэстро, аккорд.

     И запел, дурачась, песню о кузнечике, который был зелененьким. Родион оставил рояль и изображал то трубу, то саксофон. Потом вдруг бросился плясать, смешивая при этом и русскую пляску, и  гопак, и лезгинку.

     Мужчины закончили, Татьяна зааплодировала, а Ева сунула пальцы в рот и лихо присвистнула. Родион, отдышавшись, пригласил женщин:

     - Теперь вы.   

     Ева пошла к роялю и потянула за собой Татьяну. Усевшись за рояль, объявила:

     - Нам женщинам-красавицам не к лицу такие глупости. Мы исполним что-нибудь нежное.

     Пока женщины шушукались, советуясь меж собой, Давид внимательно рассматривал их. Эти женщины отличались друг от друга как магнолия от березки. Красота Евы была безупречна и пышна. Красота же Татьяны наоборот выглядела естественной как сама природа, здесь и мелкие недостатки только подчеркивали эту красоту, делали её близкой, понятной сердцу. И самое удивительное, рядом с Татьяной красота Евы казалась слишком броской, излишней что ли. Заметил это, похоже, и Родион.

     Женщины кончили совещаться, Ева коснулась клавиш рояля и Татьяна запела. Голос её близкий к сопрано был несильный, но нежный и трепетный. И вся она казалась такой хрупкой, такой уязвимой, что, когда кончила петь, Давид не удержался, подошел и, обняв, крепко прижал к себе, будто пытался защитить от грядущих бед.

     - Мы победили, мы победили, - громко заявила Ева.

     - Да, вы победили, - согласился Родион.

     И тут же сел за рояль. Квартиру заполнила музыка Шопена. Вальс сменялся полонезом, полонез ноктюрном, ноктюрн вальсом. Исполнение Родиона было столь проникнуто чувством, что на него сразу откликнулись слушатели. Татьяна, не ожидавшая услышать подобное, затаила дыхание.

     Родион закончил и произнёс:

     - Ну вот, размялся, а то в повседневной маете стал терять форму.

     - Это было прекрасно! – произнесла Татьяна и смутилась.

     Родион посмотрел на неё долгим грустным взглядом, будто прощался с очень близким, но недоступным. Взгляд этот не ускользнул от Евы.

     Родион разрядил нависшее молчание:

     - Внимание, друзья! В воскресение приглашаю всех в гости к Ольге…, - и назвал фамилию известной певицы. - На сольный концерт. Сбор в восемнадцать ноль-ноль у нас на квартире.

     - Вот и отлично, давно не бывал на таких мероприятиях, - согласился Давид и, посмотрев на Татьяну, спросил: - Ты как, не против?

     - Сказать откровенно, я давно мечтала попасть на её концерт. Но она редко выступает. Как-то собралась, да с билетами не вышло.

     - Родя, как у нас на этот раз с билетами? – поинтересовался Давид.

     - Не волнуйтесь, Ольга пригласила. Я на днях встретился с ней в филармонии,  - ответил Родион.

   

     Уже за полночь Давид возвращал Татьяну домой. Улицы были пустынны. Только стаи бездомных собак возникали то здесь то там. И Давиду показалось, что собаки и есть подлинные хозяева города, хозяева жизни. Но своими ощущениями не стал делиться с Татьяной. Та сидела рядом, прижавшись к его плечу. 

     - Устала? - спросил он.

     - Немного, привыкла в это время уже спать, и потом волнение.

     - Стоило ли волноваться.

     - Первая встреча… первые впечатления много значат.

     - И что скажешь?

     - Ева прекрасна, а Родион к тому же ещё и талантлив, очень талантлив.

     - А я?        

     - А что ты? Ты моя судьба.

     - Так просто.

     - Да, если не учитывать бессонных ночей и выплаканных слез.

     - Ты плакала обо мне?

     - Я плакала от одиночества, и часто от бессилия, мой милый.

     - Теперь я буду с тобой.

     Она прижалась к нему крепче, спросила:

     - Ты останешься сегодня со мной?

     - Да, любимая.

     Под утро, когда они лежали, тесно обнявшись, Татьяна, заметив его  взгляд, спросила:

     - Страдаешь?

     - Просто думаю.

     - О чём?

     - Иногда брал в жизни то, что не принадлежало мне по праву.

     Она прикоснулась к небритой щеке ладонью и тихо произнесла:

     - Я принадлежу тебе по праву.

     - В голосе твоём грусть.

     - Ты прав, грущу по сыну.

     - Сколько ему?

     - Шесть, зовут Юрочкой.

     - Почему не с нами?

     - Противопоказан киевский климат, астма, живёт у мамы на юге, врачи говорят, что перерастет, если не запускать.

     - Что ж, будем ездить на юг.

     Татьяна ответила ему легкой усмешкой.

     Концерт Ольга давала в костеле Святого Николая. Родион провел друзей через служебный вход, и они направились к Ольге. Та готовилась к выступлению в комнатке, напоминающей келью. Увидев Родиона, всплеснула руками:

     - Я знала, что ты не откажешь мне!

     - Помилуй, Оля! Как могу отказать тебе.

     И добавил:

     - Я с друзьями. Ничего?

     - С радостью приму твоих друзей.

     - Давида ты знаешь, - говорил Родион, представляя друзей: - Это Татьяна, подруга Давида. А это Ева, моя жена.

     - Наконец-то, Родион.

     Через короткую паузу поделилась:

     - Знаешь, возникли неожиданные проблемы. В квартете поболели гриппом. Потому сегодня у меня нет пауз. Даже не знаю, выдержу ли.

     - А я на что? Заменю твой квартет, - отозвался тут же Родион.    

     - Ну что ты, Родион. Могла ли я об этом просить.

     - Оля, ты мой любимый голос.

     Родион обнял Ольгу.

     - И знаешь, какие у нас планы на май? – продолжил он, отстранившись. – Мы с тобой отправляемся в турне по Австрии. Не против?

     - Нет слов, чтобы выразить всю признательность тебе, - произнесла она.

     Концерт прошел под нескончаемые возгласы "браво".

    

     Ночью Ева терзала Родиона в постели:

     - Ты же понимаешь, что сумма контракта останется без изменений. Собираешься делить наши гонорары с ней?

     - Что же здесь такого. С друзьями следует делиться.

     Ева промолчала, но нахмурилась и отвернулась к стене. Утром за завтраком строго говорила:

     - Если не ошибаюсь, ты обещал ознакомить меня с нашими финансовыми делами, банковскими счетами.

     - Так и будет, дорогая. Сегодня же заскочу в банк и возьму распечатки.

 

     Долго и напряженно вглядывалась Ева в банковские счета. Затем, глядя на Родиона, заключила:

     - Ты обманул меня.

     - Помилуй, в чем же?

     - Ты вел себя как миллионер, а денег и на средненькую квартиру в центре не хватит.

     - Если это так важно для тебя, я заработаю. Мы молоды, всё в наших руках.

     Ева едко усмехнулась:

     - Если любишь меня, должен объяснить Давиду, что в бабушкиной квартире следует жить нам. Он может и на Дарнице перебиться у Татьяны. Ему всё равно где. Там будет даже лучше.

     Родион онемел, он не знал, что ответить. И почувствовал, как грудь заполняет острая боль. Ева, заметив состояние мужа, бросилась к аптечке, заставила выпить капли, а затем ещё и взять таблетку под язык. После принялась успокаивать:

     - Успокойся, пожалуйста. Конечно, мы всё заработаем. Мы молоды, и у нас вся жизнь впереди.

     Родион понемногу успокоился, но горечь в душе осталась.

     Вечером наедине с Давидом он говорил:

     - Этого я никак не ожидал. Понимаешь?

     - Родя, если квартира цена вашего счастья, то я перееду на Дарницу, всех и дел то, - отвечал Давид.

     - Не знаю, то ли разводиться, то ли повеситься.

     - Гони уныние прочь. Это всего лишь мелкие неурядицы. Знаешь, сколько их ещё будет. И не забывай, Ева обыкновенная женщина. А ты что хотел? Чтобы она жила в мире твоей музыки? Ева стопроцентная женщина, она вся в земном. Пришло, брат, время провести ревизию в душе и отделить там, наконец, земное от возвышенного. Иначе с Евой ты будешь глубоко несчастен. А мне бы этого не хотелось.      

     - Пойми, чем дальше, тем больше она становится чужой, не телом - душой.

     - Между близкими людьми есть моменты душевного слияния, а бывают и моменты отдаления, иногда даже отчуждения. У вас кризис, первый кризис. Но переживете, не вы первые, не вы и последние.

 

     Прошло пару месяцев, и отношения Родиона с Евой наладились. Они не были столь горячими, как в первые месяцы, но некоторая теплота вернулась. Родион видел, что Ева, несмотря на прагматизм, всё-таки заботливая и ласковая супруга. Ева же, смирившись с отсутствием миллионов на старте, твердо решила добыть их в результате совместной жизни. Транжирить деньги она Родиону больше не позволит.

     Все финансовые дела, включая функции импресарио, Ева взвалила на себя. А вот количество концертов для Родиона возросло. Весенние концерты в Вене, Праге и Братиславе прошли с большим успехом. Отныне Родиона не будут обделывать всякие дельцы при искусстве.

    

     К осени Ева неожиданно объявила, что идет в политику. Боссы предложили поработать на партию в обмен на место в парламенте, новые выборы маячили на носу. Родион растерялся:

     - А как же гастроли? неужели бросишь меня?

     - Не дождешься, дорогой. Конечно, реже буду сопровождать, но импресарио и не обязан всегда следовать за подопечным.  

     - Но ты ведь не двужильна.

     - Двужильна, когда дело касается нашего благополучия. Не волнуйся, для текучки найму  помощника. А что касается депутатской работы, то и там имеются помощники.

     - Всё же тревожно за тебя.

     - Встряхнись. Наши возможности станут много шире, - уверенно заключила Ева.  

     Родиону оставалось только согласиться.

     А Ева уже строила новые планы и не спешила посвящать в них мужа, полагая, что это будет только отвлекать его от музыки.

 

 

    Тяжба с работником правоохранительных органов, пусть и бывшим, часто длительна, всегда находятся связи, в которых дело и путается. Будто и близился суд над полковником Блуденко, да кто знает когда. А вот послание обвиняемого единственному свидетелю не заставило себя ждать.

     В один из дней у подъезда повстречал Давида незнакомец, шагнул вплотную, приставил к груди ствол и тут же выстрелил. Второй выстрел последовал зачем-то в живот. Убийца бросил пистолет и скрылся. Давид повалился на землю, а Татьяна, находившаяся рядом, в ужасе закричала по-бабьи.

     Судьба, тем не менее, оказалась милостива. Проезжавшая мимо неотложка остановилась на крик Татьяны. Давид был тут же уложен на носилки и доставлен в ближайшую больницу.

     Утомленный хирург после операции говорил Татьяне:

     - Повезло, сердце смещено от рождения, пуля прошла рядышком, жить будет. Вторая, правда, чуть задела позвоночник.  

     Татьяна осела на кушетку.

     Через некоторое время Давида вывезли из операционной. Татьяна подхватилась и последовала за ним в палату. Давид был еще под действием наркоза, взгляд эпизодически пытался ухватить окружающее, но вновь отступал по ту сторону сознания. Наконец ему удалось сосредоточиться на Татьяне, и он прошептал что-то. Она наклонилась, пытаясь расслышать, но в ответ была только улыбка. Подскочила медсестра, всадила иглу, и Давид вновь закрыл глаза.

     Всю ночь Татьяна прислушивалась к его дыханию. К рассвету выбилась из сил и забылась в полудреме рядом, свернувшись калачиком на кушетке. Когда очнулась, солнце забрасывало уже первые лучи в палату. Вскочила и увидела, что Давид смотрит на неё, смотрит и улыбается.

     - Доброе утро, - произнес он тихо с хрипотцой.

     - Слава богу! – бросилась она к нему и принялась зацеловывать лицо.

     - Как всё просто. Чтобы женщина пылко возлюбила, нужна лишь бандитская пуля.

     - Перестань.

     А Давид продолжал:

     - Я умру, и меня похоронят, ничего в том печального нет. Время имя мое вмиг обронит, как ненужный для жизни предмет…

     Она нежно прикрыла ему рот ладонью:

     - И где только берешь такие слова.

     - В чулане бессознательного.

     Подошел врач, и Давид продолжил, уже обращаясь к нему:

     - Ну и гадость ваш наркоз.

     - Головная боль? Тошнота? – поинтересовался хирург.

     - Еле пришел в себя, врагу не пожелаешь.

     - А наркоманам нравится, - улыбнулся врач. – Давайте осмотрю.

     Начал со швов, затем достал фонендоскоп и принялся слушать легкие, потом просил двигать руками, ногами. Ноги не слушались. Татьяна встревожено наблюдала.

     - Всё не так уж и плохо, - констатировал врач.

     Явился следователь, задавал пустые вопросы, чем вызвал негодование Татьяны. В ответ на её эмоции равнодушно сообщил, что полковник Блуденко бежал из страны.

 

     Прошло дней десять. Давида поднимали, но передвигаться он не мог, ноги не повиновались своему хозяину. Хозяин же язвительно острил по этому поводу, скрывая боль. Татьяна тайком утирала слезы.

     Вскоре Давида выписали из больницы. Родион вкатил в палату инвалидную коляску. Взгляд Давида помрачнел. Перебирался на коляску, сжав челюсти. Татьяна видела, как играли желваки на его лице.

     -  Что же делать? – спрашивал врача взволнованно Родион.

     - Ждать. Организм крепкий, будем надеяться, что функции восстановятся.

     - Может показать врачам в Европе? там оперировать? – продолжал Родион.

     - Я бы не спешил. Не уверен, что нужна операция. Всякий естественный процесс восстановления лучше сомнительного хирургического вмешательства.

     - Сколько ждать?

     - Месяц-два. Если появятся симптомы улучшения, то, думаю, через полгода восстановится. А пока терпение и комплекс специальных упражнений. Лечебная гимнастика в некоторых случаях дает хороший результат.

     - У нас тот случай?

     - Посмотрим, - осторожно заключил врач.

  

     Многие из нас надламываются, столкнувшись с обстоятельствами непреодолимой силы. Кто знает, возможно, сломался бы и Давид. Но рядом была Татьяна. Это поддерживало и отягощало одновременно.

     Однажды он сказал ей:

     - Видишь, судьба распорядилась со мной… специфически. Нам надо расстаться.

     От неожиданности она вскинулась, затем в недоумении произнесла:                                

     - Зачем расставаться?

     - Не хочу, чтобы губила жизнь из-за меня.

     - С чего взял, что я гублю свою жизнь?

     - Зачем тебе инвалид? Я ведь неполноценен.

     - А это позволь решать мне, полноценен ты или нет. Меня вполне устраиваешь, - и, склонившись к нему, твердо произнесла: - Я тебя не брошу. И ты обязательно будешь ходить! Обязательно! Слышишь?!

     - Не оставишь? Даже, если скажу, что больше не люблю тебя?

     - Дурачок. Мне не надо твоих слов, я и так вижу, что ты меня больше, чем любишь. И я ещё раз настаиваю на том, что ты будешь ходить! Я в это верю. И ты должен верить.

     - Но я ведь тебе даже не муж. Мы с тобой не в браке, у нас нет детей.

     - Как это не муж? Самый настоящий муж. И у нас обязательно будут дети. 

     Давид понял, что в своем стремлении освободить Татьяну допустил тактическую ошибку.

     - Говоришь, будут дети? – произнес он.

     - А как же, и начнем об этом заботиться с сегодняшнего дня, с этой минуты, - ответила она и повалила Давида на диван, где он сидел.

     - Давно хотела оседлать скакуна, - шептала ему на ухо через прерывистое дыхание.

     Шептала, шептала и нашептала:

     - Давид, я беременна, и попробуй только отговаривать.

     Давид рывком встал на ноги и пошатнулся. Она подставила плечо. Он гладил её волосы, они пахли необыкновенно, он назвал это запахом веры.   

     Через неделю Давид уже ковылял по квартире, опираясь на палку. Выйдя в первый раз после ранения на улицу, остановился в том месте, где получил пулю в грудь. Глянул на тротуар, заметил в пазах между плитками почерневшие следы крови, вскинул голову и пошел дальше.

     Обыденно истекает человеческая жизнь. Все мы тому свидетели.

 

     А страна бурлила и содрогалась от непрекращающихся схваток за власть. В разыгравшейся стихии пресса и телевидение кишели разоблачениями, столкновениями мнений и интересов. На одних экранах мужчина с побитым экземой лицом, разводя руками как рак клешнями, вяло и неинтересно объяснял причины своего решения. На других леди в белом с горящими глазами доказывала свою правоту и непоколебимую решимость бороться с мафией и коррупцией. 

     Глядя на толкотню подле властных кресел, люди за политической болтовнёй без труда находили для себя простую истину: она привела его к власти, а он не способен управлять государством. 

     Он часто повторял слова "моя нация". Большинство оглядывалось по сторонам и не могло понять, о чём это он. О старине правобережья? о полтавщине? слобожанщине? или о галичанских краях? А может об оголтелых националистах, прилепившихся к нему? Где ж та нация? Только он и знает.

     Она же говорила более понятные слова о справедливости, хотя многие и видели их расплывчатый смысл.

     Впереди предстояла главная схватка за обладание страной, схватка за землю. И схватка эта обещала быть безжалостной не только по отношению к противнику, но, прежде всего, к народу и его интересам.

     На поверхности житейского моря плавала пена из лживых обещаний политиков, взаимных обвинений и предательств. Чуть глубже галопировала инфляция, чахла промышленность. Зато как мухи на навозе плодились лавки и магазины, забегаловки и ресторанчики, игорные дома и ночные клубы. Дельцы вожделели быстрых, сиюминутных денег, и никого не волновал способ добычи. А в глубине, сокрытой от поверхностного взгляда, царила пропасть упадка, на дне которой странным образом живился ручеек  необъяснимых надежд на будущее.