Проза

 

 

 

     Кто знает лекарство от тоски? Тоски жгучей, невыносимой, схожей с болью души. Илья Стрепетов знал это лекарство, и найдено оно было им случайно, скорее чутьем, чем знанием. В дни, когда тоска выплескивала через край, он обрывал связь с миром и уединялся. И тогда вокруг него возникал мир воображения. Писал Илья неистово, изливая боль, страдая вместе со своими героями и скорбя над их судьбой. Размерами его произведений можно было измерять продолжительность подобных состояний души. В основном это были рассказы. Но, когда герои занимали его дольше, чем душевная боль, рождались романы, правда, очень короткие. Настолько короткие, что он считал себя с некоторой иронией первооткрывателем жанра. Писателем себя не называл никогда, даже в мыслях. Людей, делающих деньги на литературе, не уважал и книг их не читал, распознавая с первой страницы. Рукописи свои, как правило, забрасывал в стол, где бумага пылилась и желтела. И только тогда, когда чувствовал нечто вроде ностальгии, доставал из стола рукопись и начинал править. В сегодняшнем мире он был, пожалуй, единственным, кто не принимал компьютер с его фантастическими возможностями производительности. Желания публиковаться не возникало, будто в своем мире он был абсолютно самодостаточен. Так и протекала его жизнь: частично в реальном мире, привносящем в душу разлад; частично в мире иллюзий, врачующем и возвращающем желание жить. 

   

      В обыденной жизни он имел естественнонаучное ремесло. Оно давало средства для существования, но не приносило внутреннего удовлетворения. После того, как он пришел к выводу, что прогресс есть химера, совершенно остыл к наукам. Ему было тоскливо в мире теорий и расчетов, хотя владел он этим ремеслом в совершенстве. Отдавать душу химере находил кощунством. Просто работал, добросовестно и аккуратно.        

     

      Итак, наш герой был одинок. Иногда разнообразие вносили друзья и подруги, но в целом он был одинок. И это многое определяло в его жизни. Вслед за Сильвио Фанти Илья стал считать, что суть нашего мира составляет пустота, а жизнь в целом и жизнь каждого - всего лишь попытка, одна из миллиардных попыток в пустоте. Конечно, речь шла не о дурной пустоте, а о пустоте как вечности, из которой всё проистекает и к которой в конечном итоге всё возвращается в нашем мире. Это Илья понял сразу и принял такой образ вечности. Это воззрение общее, даже слишком общее. Но один, по крайней мере, конкретный вывод из него проистекал. Здесь не было места для понятия “прогресс”. И Илья всецело с этим соглашался, потому что в душе был активным противником общества потребления с его представлениями о прогрессе.

    Так бы и протекала эта жизнь, и мы могли бы смело закончить своё повествование на этом месте, если бы не некоторое стечение обстоятельств в один из дождливых осенних вечеров. Согласитесь, наша жизнь и интересна тем, что соткана из паутины случайных событий и таких же случайных последствий. Достаточно напомнить, что и в мир мы являемся случайно. Ибо попытка всегда носит случайный характер. Так думал наш герой. И нам ничего не остается, как согласиться с ним.

     Итак, однажды в дождливый осенний вечер Илья как обычно возвращался с работы. Холодный мелкий дождь шел с утра и, казалось, уже не оставил в городе сухого места. Вода капала с оголенных ветвей деревьев, вода стояла на земле среди опавших и пожухлых листьев. Печаль тоскующей природы передавалась и ему. Он ощущал то знакомое состояние, что предвещало творчество, и уже знал, как будет называться очередной рассказ. Но нечто стороннее в этот раз примешивалось в ход мыслей, в ритмичные строки, что наговаривал на ходу.

 

     Её он увидел издалека - осунувшуюся фигурку с пониклой головой на скамейке пустынной аллеи парка. Чувство сострадания отозвалось в душе щемящей болью. Не мог он пройти мимо. Она подняла голову и испуганно посмотрела на него большими, слегка раскосыми глазами. На её славянском лице нетрудно было увидеть азиатскую примесь, что придавала черты необычной красоты. Он спросил: “Вам нужна помощь?” Она закрыла лицо руками и расплакалась. Он присел на скамейку рядом и стал успокаивать, как мог. Мало-помалу удалось выяснить, что зовут её Надежда, и что  идти ей некуда - с сегодняшнего дня у нее нет дома.

 

     Илья не стал выяснять подробности, а твердо произнес:

 

     - Пока всё уладится, поживете у меня.

     Она недоверчиво посмотрела на него, видимо ещё опасаясь. Но он был настойчив, поднял со скамейки, взял под руку и увлек за собой. Она смирилась и доверилась.

 

     Пришли к очагу, разделись. Оказалось, на девушке нет сухой нитки. Она дрожала, он взял в руки её ладони - ледышки.

     - Немедленно под горячий душ, - скомандовал он.

 

     Тут же налил полстакана водки, но она категорически отказалась, и ему пришлось отступить. После душа выдал за неимением иного свою рубаху и штаны. С подкатанными рукавами и штанинами она выглядела подростком.

 

     За ужином чувствовала себя всё еще сковано, стесняясь. Он спросил, переходя на "ты":

 

     - Сколько тебе лет?

     - Скоро двадцать, - тревожно вскинулась она, не зная чего ждать за этим вопросом.

     - Никогда бы не дал, - улыбнулся он.

 

     И действительно, на вид ей было лет семнадцать, не больше.

 

     - Это имеет значение? - с некоторым напряжением поинтересовалась она.

     - Должен же я знать, куда тебя завтра определять: в школу или детский сад, - весело ответил он.

     - Школу я окончила в позапрошлом году.

     - Значит в детский сад? - пошутил он.

     - Не верите?

 

     Она вскочила, бросилась в прихожую, вытащила из внутреннего кармана пальтишка пакетик с документами, вернулась и, откладывая в сторону метрику и паспорт, гордо предъявила аттестат зрелости.

 

     Илья взял его, но смотреть не стал, а потянулся к паспорту, взял, раскрыл, пролистал, произнося вслух:

 

     - Ильясова Надежда Искандеровна... прописана в поселке... по улице ... дом... 

     - Я приехала сюда, чтобы найти работу, хотела устроиться на почту.

     - И что же?

     - Не взяли. Сказали, что необученные, тем более татары, не нужны.

     - Ты татарка?

     - Папу я совсем не знаю. Он нас давно оставил. Я тогда была совсем маленькой. Мама русская. Но она умерла, погибла восемь лет назад.

 

     И Наденька замолчала, вспомнив все обстоятельства того страшного дня.  

 

     После того как отец их оставил, мать всё болела. Как выражалась тетка - нервами. Несколько раз лежала в больнице. В тот день выглядела особенно странно, в глазах любовь и ожесточение проявлялись практически разом. В какой-то миг там застыл ужас, она кинулась к открытому окну и выбросилась с пятого этажа. Наденька подбежала к окну, выглянула, увидела мать на асфальте, вскрикнула и забилась в конвульсиях.

 

     Вспомнив всё, Наденька вновь разрыдалась, уткнувшись в грудь Ильи.

 

     - И у тебя не осталось родных? - спросил он, когда она немного успокоилась.

     - Тетка, мамина сестра. После смерти мамы я жила у неё.

     - И что же?

     - Она выгнала меня. Я отказалась ехать в Стамбул на заработки.

     - Что за заработки?

     - Прислугой к старому турку.

     - Понятно. Давай-ка, милая, с воспоминаниями  закончим с этого момента раз и навсегда. Сейчас отдыхать, а завтра начнем новую жизнь, и будем думать только о будущем. Хорошо?

 

     Наденька, утирая слезы, мотнула утвердительно головой.

 

     - Ты не горюй, - продолжал успокаивать её Илья: - Мы ведь с тобой почти родственники.

 

     Она с удивлением посмотрела на него.

 

     - Ну как же. Я Илья, а ты Ильясова. Следовательно, твоя фамилия - от моего имени.

     - В этом случае я была бы Ильиной, - улыбнулась она сквозь слезы.

     - Давай-ка спать. Утро вечера мудренее, тогда и решим, что дальше делать.

 

      А сам в этот момент подумал: удивительно, в моём доме появилась Надежда. Подумал и грустно усмехнулся.

 

     Утром Наденька металась в жару, градусник показал под сорок. Прибывший к обеду врач констатировал пневмонию. Илье пришлось взять отпуск на неделю и нанять медсестру для инъекций. Болела Наденька тяжко. Врач менял антибиотики, только с третьим температура снизилась и больная пошла на поправку. Две недели преследовал кашель. Но молодость, в конце концов, взяла верх над болезнью.   

 

     Пятнадцатое утро они встречали вместе с солнцем. От туч на небе не осталось и следа, только яркие отблески луж напоминали о затяжном циклоне. Когда бы не оголенные деревья да опавшие листья на земле можно было принять осенний день за майский. Многое в этом мире обманчиво, и надежды тоже. Но солнце весело играло разводами на стенах комнаты, побуждая к жизни.

 

     За завтраком он не раз ловил её взгляд на себе, но как только смотрел в глаза, она тут же отводила свои в сторону. Девушка оказалась стеснительной. В этом Илья уже убедился. Что касалось остального, то пока оно оставалось тайной.

 

     - Школу ты закончила. Что думаешь делать дальше? Учиться? - начал разговор он.

     - Для учебы нужны деньги. Буду работать, чтобы как-то прокормиться, - задумчиво ответила она.

     - Чтобы работать, нужна профессия. Иначе всю жизнь будешь посудомойкой или прислугой, - он хотел сказать “у турка”, но воздержался и добавил: - Так что придется ещё поучиться.

 

     Она промолчала, потупив взор.

 

     - Какой предмет в школе тебе нравился, давался лучше других?

     - Язык и литература, - ответила она, не раздумывая.

     Вот так на, - подумал он и недоверчиво посмотрел на неё.

     - Два года назад я победила на олимпиаде по русскому языку и литературе.

     - Интересно. Раз так, я нашел тебе занятие. Пока определимся с дальнейшим, попробуешь редактировать тексты.

     - Я никогда этим не занималась. А что за тексты?

     - Увидишь. С сегодняшнего дня и приступим.

 

     Разумеется, Илья никогда не собирался редактировать свои произведения. Но появился хороший способ войти в близкий контакт с девушкой, понять её глубже. Так думал он.

 

     - Вот тебе для начала, - и он достал из секретера последнюю повесть, лежавшую поверх остальных.

 

     Она молча взяла протянутую ей папочку.

 

     - Ухожу по делам, буду к вечеру. А ты потрудись. Проголодаешься - не стесняйся, бери и ешь всё, что увидишь в холодильнике. Пока, - и он вышел из квартиры, закрыв за собой дверь.

 

     Когда он вечером вернулся домой, она ждала его. Прежде всего, накормила ужином, что приготовила сама, чем опять удивила. Было вкусно, и он, не стесняясь, выразил восхищение её кулинарными способностями. Она приняла похвалу как должное. После ужина положила перед ним папочку с повестью, а поверх листок исписанной бумаги.

 

     - Что это? - спросил он.

     - Перечень обнаруженных... описок. Вы же просили отредактировать, - тихо ответила она.

     - Ах, да, - проронил он и принялся читать её пометки.

 

    Перед ним были указания на обнаруженные ошибки, с обозначенной страницей и строкой текста. В основном они касались тонкостей правописания прилагательных и наречий с частицей “не”.

 

     - Откуда ты это знаешь? Ведь в школе не изучают такие тонкости. Эти тонкости скорее для редакторов.

     - Но вы же просили отредактировать, - улыбнувшись, ответила она и, помолчав, добавила: - А можно мне и остальное прочесть?

     - Да, коли у нас так дело пошло, то прошу, - и он открыл секретер перед ней. - Хозяйничай, не стесняйся. Будь как дома.

 

     Потом спросил:

 

     - Ну а повесть-то понравилась тебе?

     - Понравилась, и вы стали понятнее и... ближе, - тихо сказала она, опустив взгляд.

     - А поподробнее? - поинтересовался он.

     - Можно я вначале прочту остальное? - спросила она.

 

     Утром, когда Илья открыл глаза, Наденька уже сидела на уголке прибранного дивана, умытая и причесанная. В руках у неё была его рукопись. Увидев, что он проснулся, она улыбнулась. И так легко и светло ему стало на душе от этой улыбки. Нет, жизнь, всё-таки, неплохая штука, - подумал он и бодро вскочил с постели.

 

     К выходному дню вся гора рукописей предстала перед ним с редакторскими пометками. Боже мой, то, над чем я изводил себя годами, она разгребла за какие-то дни, - подумал он.

 

     - Что-нибудь понравилось? - спросил он, интересуясь больше её внутренним миром, чем  оценкой текстов.

     - Вот эти, - и она сняла со стопки рукописи двух повестей.

     - Чем же они тебе понравились больше других?

     - Я долго над ними плакала.

 

     Илья был поражен столь простым и столь ясным ответом.

 

     - И часто ты плачешь над книжками?

     - Нет, только над теми, где герои близки мне.

     - Ты примеряешь трагедию на себя? - начал, было, он, но вовремя остановился и перевел разговор в более безопасное, как ему казалось, русло: - А в общем, что ты можешь сказать о прочитанном? Интересно?  

     - Вы пишите, чтобы избавиться от душевной боли?

     Его будто электрическим током ударило. Такой проницательности от неё он не ждал. Их глаза встретились, в её взгляде он нашел теплоту, почти материнскую. Господи, ведь я на пятнадцать лет старше, а она со мной как с ребенком. Вот так инженер человеческих душ, - пронеслось в голове.

     - Да, знаешь, донимает иногда тоска зеленая, - признался невольно он и стал говорить с ней как с вполне зрелым человеком.

     - Это потому, что вы один в этой жизни.

 

     Он промолчал. Она продолжила:

 

     - У вас почти в каждом произведении присутствует смерть, прямо или косвенно.

     - Полагаешь, что о жизни можно писать, забыв о смерти?

     - Конечно, жизнерадостно!

     - Это всё равно, что, рисуя предмет, забывать о тени.

     - При чем тут это?

     - А притом, что жизни и смерти по раздельности не бывает. Это, друг мой, две стороны одной медали. 

     - Пусть так, но писать лучше, всё-таки, о жизни.

     - Я и пишу о жизни, но при этом человек должен помнить, что он смертен. Я тебе больше скажу, что только тогда он и может быть человеком. Мы должны каждый день жить так, будто он последний. Да так оно и есть на самом деле.

     - Мне кажется, вы несколько упрощаете многообразие жизни.

     - Конечно, это всего лишь концепция, а не рецепт жизни.

     - Но зачем столько пессимизма?

     - Это не пессимизм, друг мой, это трагедия. Жизнь трагична изначально.   

    

     Сделав паузу, Илья тихо добавил:

 

     - Если откровенно, то героям моим просто нет места в этой жизни. Они отчаянно оберегают свой оазис, но напрасно, пустыня поглощает всё. 

 

     Она помолчала, потом вдруг дополнила:

 

     - Мне кажется, человек кончается там, где кончается чувство сострадания к другому человеку.

 

     Ворочаясь ночью в постели, он раздумывал над её судьбой и обстоятельствами раннего взросления. Надо же, умудрился лепетать что-то про трагичность жизни. Ей, у которой столь трагичный шлейф собственной судьбы… Она так не похожа на современную молодёжь... и очень способная, это бросается в глаза. Он сделает всё, чтобы дать ей высшее образование.

  

     В следующий вечер она неожиданно спросила:

 

     - Вы  давно один?

     - Давно, родители умерли десять лет назад, - ответил он.

     - Ну а женщины?

 

     Он увидел в её вопросе нескрываемое любопытство.

 

     - А что женщины? Кого любили мы, те не любили нас. А кто любил нас, к тем равнодушны оставались мы. Извечная история жизни.

     - Просто вы ещё не встретили свою женщину.

 

     Илья смолчал.

     - У вас должны быть близкие друзья, с вашим характером - много друзей.

 

     Он улыбнулся: в этот раз она ошиблась.   

 

     - Сотрудники, товарищи, - неопределенно развел он руками.

     - У вас должны быть близкие друзья, - настаивала она.

     - У меня был близкий друг.

     - Я его увижу?

     - Вряд ли, - грустно ответил он.

     - Что-то печальное?

     - Это трагичная история.

     - Расскажите, я хотела бы всё знать... о вас, - робко попросила она. 

     - Это был старый и добрый товарищ, которому доверяешь абсолютно. Мы вместе учились в вузе, затем по молодости самоотверженно отдавали себя работе.

     - Несчастье произошло на работе?

     - Нет, не на работе, на обычной улице среди бела дня.

 

     Наденька смотрела на него, добиваясь продолжения. И он продолжал:

 

     - Восьмилетнего сына друга сбил насмерть вылетевший неожиданно на большой скорости автомобиль. Мальчик переходил свободную дорогу к ожидавшему на другой стороне отцу. За рулем оказался двадцатилетний подонок, сын местного авторитета, скучающий от безделья и развлекающийся гонками по улицам.

     - Я встречала таких, - проронила Наденька.

     - Переехал мальчика и помчался дальше, как ни в чем не бывало. Автомобиль такой марки был единственным в городе, и милиция, прибывшая на место происшествия, знала, кому он принадлежит. Потому в протоколе, составленном при участии подложных свидетелей, автомобиль уже ехал с дозволенной скоростью, а правила нарушил мальчик, переходя дорогу в неположенном месте. И, действительно, тело мальчика было отброшено мчавшимся автомобилем метров на двадцать от перехода, - с горькой иронией заключил Илья.

     - Боже мой, - прошептала Наденька.

     Он вдруг продолжил, уже более возбужденно:

     - И всё! Мальчика похоронили, а подонок продолжал развлекаться в поисках очередной жертвы. Друг вынести этого не мог. Купил ствол убойной силы, подстерег негодяя, когда тот забавлялся в ночном клубе, облил злополучное авто бензином и поджег. Когда убийца сына выскочил к пылающему авто, друг разрядил в него всю обойму.

     - А дальше?

     - А что дальше? Отправился в милицию, сделал заявление. Его признали виновным и присудили к четырнадцати годам строгого режима, как какого-нибудь убийцу-рецидивиста.    

  

     Надя заплакала.

 

     - Ну что ты, Наденька, эта история скорее жестока, чем жалостлива.

     - Я от бессилия перед этой жестокостью и плачу, - сквозь слезы ответила она.

 

 

     Прошло три года. Наденька явно повзрослела и удивительно похорошела. Илья видел, что возле неё вьются университетские сокурсники, и это его беспокоило. Не признаваясь себе, он ревновал её к сверстникам. В глубине души крепло чувство любви к ней, и он ничего не мог с этим поделать. Она ловила на себе его мужской взгляд, и ему становилось неловко от своей бестактности. Долго так продолжаться не могло, он это понимал. Потому, как только подвернулся случай, отправился на полигон, где предстояли испытания комплекса. Но там, без Наденьки, волновался ещё больше. Звонил ей по несколько раз в день, отвлекался от работы.

 

     С испытаний Илью привезли домой с ушибами и незначительным ожогом правого глаза. Наденька, увидев его, испугалась, но потом, осмотрев и ощупав каждую часть тела, успокоилась. И тут же принялась лечить. Нанося мазь на глаз, заботливо приговаривала:

 

     - Глаза надо беречь. Без зрения нет писателя.

     - Без души нет писателя. И потом, я не писатель… я влюбленный поэт...  и у меня только один глаз подбит, - отвечал он.

     - Что-то не припомню одноглазых поэтов, - настаивала она.

     - Буду первым поэтом среди одноглазых. Возглавлю список, как адмирал Нельсон.

     - Адмирал ты мой Нельсон, - ласково произнесла она и прильнула губами к его щеке.

 

     Ощутив её тело, он задрожал. Почувствовав, она отстранилась и посмотрела ему в глаза. Увидев там мольбу, прикрыла ладошками. 

 

     Ночью она пришла к нему обнаженная, с распущенными волосами. Он вдыхал её запах и задыхался от нахлынувших чувств. А вокруг был мир, чуждый мир, но они не предавали ему уже никакого значения.

 

     Мироощущение Ильи как-то разом вышло в область светлого. Его произведения стали напоминать солнечные акварели. Наденька, читая, восклицала:

 

     - Вот как надо писать! Ты мастер, Илья.

     - Бо-о-ольшой мастер, - иронизировал он.

     - Если хочешь знать, большой. Для меня, - отвечала она.

     - Надо же, - продолжал он шутить: - Сейчас посмотрим, что за Маргарита мне досталась.

 

     Раздев её, он принимался целовать каждую клеточку тела - вначале плечи, затем грудь, живот... Не выдерживая ожидания, она притягивала его к себе, и они сливались в целое.

   

     Прошло еще два года. Наденька закончила с отличием университет и работала преподавателем в колледже при университете. Работа как работа, к тому же ещё с летним отпуском. Илья уже подстраивался. И Наденька, воспользовавшись совместным отпуском, решилась на неожиданное мероприятие. Собралась за вечер и объявила: утром выезжаем. На вопросы Ильи только улыбалась и повторяла слово “сюрприз”.

 

     К полудню следующего дня привезла Илью в село, сняла комнату в доме на окраине и объявила, что месяц они будут работать на раскопках трипольской культуры. Илья согласился, история была его слабостью.

 

     - И как тебе удалось договориться с археологами? - недоумевал он.

     - Никиту Терешко помнишь, что на истфаке учился?

     - Это тот белобрысый, что ухлестывал за тобой?

     - Он давно женат, работает в институте академии наук.

     - Блатной?

     - В толковом словаре это называется креатура, есть немного. Но парень неплохой, и голова на месте.

     - Творческая, выходит, натура.

     - Ныне это называют креативностью.

     - Что-то я совсем запутался. Креатура оказалась креативной. Да, да, ухлестывал он за тобой весьма креативно, - пробурчал с усмешкой Илья.

 

     Наденька обняла его:

 

     -  Завтра увидишь, всё поймешь и успокоишься.  

     - Ты хоть бы предупредила. Я бы литературу какую-то подобрал, поднатаскался, что ли. А то окажусь завтра полным профаном перед твоей креатурой.         

      Наденька молча вытащила из чемодана три толстых книги и положила перед Ильей.

     - А я-то думал, отчего чемодан тяжеленный.

     Перелистывая книги, он балагурил:

     - А подать сюда эту Европу из парижей и женев. Хотел бы я видеть, куда припрячут свою спесь. Пять тысяч лет!

     - Подумать только, на этой земле женщины вышивают узоры, как и пять тысяч лет назад. Мы носим те же гены, значит, похожи на них, - подхватила Наденька.  

     - Эк, куда нас занесло. С генами мы, пожалуй, перебрали. Иначе у нас не были бы раскосые глаза, - улыбнулся Илья и принялся целовать Наденьке глаза.  

     Оторвавшись, тихо произнес:

     - На этих территориях не раз штормило. Ветры дули и с Запада, и с Востока. Какого только семени не посеяно здесь. Но мне милее всех то, что принесло любимую раскосинку глаз.

    

     Утром Илья и Надежда были на месте раскопок. Несколько археологов с двумя десятками студентов копались в земле, аккуратно снимая слой древних отложений. Никита заметил Надежду, подбежал.

     - Я уже думал, не приедешь, - обратился он к ней.

     Илья заметил, как в глазах Никиты промелькнула грусть. Нам только не хватало здесь любовного ренессанса, - подумал Илья и готов уже был противодействовать. Но вмешалась Наденька:

     - Да нет, отчего же. Илья рад сменить на некоторое время род занятий. А я уж с ним, как рыбка-прилипала. 

     И чуть отступила, выдвинув на первый план Илью. Взгляд Никиты потускнел.

     Мужчины приступили к обсуждению предстоящей работы, а Наденька отошла чуть в сторону и слушала. Дело было нехитрое, но требующее аккуратности и добросовестности. Вновь прибывшим нарежут территорию, определят объем работ. Заработную плату как-то не обсуждали. Беседуя с Никитой, Илья между делом уводил того всё дальше от Наденьки. Когда убедился в том, что она не расслышит слов, посмотрел в глаза Никите и жестко произнёс:

     - Первая попытка адюльтера, и я тебя размажу по этим раскопкам.

     Произнес и продолжил, как ни в чем не бывало, прерванный разговор.

 

     Лето стояло жаркое. Илья с Наденькой, начиная работу в шесть утра, прерывали её к двум дня и удалялись на реку, что протекала рядом. Там они обедали, купались, проводили время до вечера. Затем шли в село. После ужина, когда вечерело, они отправлялись на крышу амбара и долго лежали там, наблюдая, как проявляется звездное небо - звездочка за звездочкой, и, наконец, во всём великолепии. Наденька как-то спросила:

 

     - Это и есть твоя пустота?

     - Это всего лишь одна из её многочисленных попыток.

     - Ну и масштабы у твоей попытки.

     - Наши представления о пространстве и времени превратны, как и остальные наши представления.

 

       Наденька по существу души и складу ума не могла принять образ вечности через странное понятие пустоты. Ей проще было представить, что в центре мироздания покоится разум. В ответ на её рассуждения он отшутился:

 

     - Ваш разум, мой любимый оппонент, есть не что иное, как гегелевский абсолютный дух. Деление мира на идеальное и материальное начало - атавизм.

     - Ах, так, значит Гегель - атавизм, по-вашему? - наступала она и шутливо ухватила его за шевелюру.

     - Сдаюсь, сдаюсь. Гегель - гений! - уступил он и, как только она отпустила волосы, тут же добавил смеясь: - Эти современные брошюрки с претензией на последнюю истину, что вы втайне от меня почитываете, моя философская леди, и на подтирку Гегелю не годятся.

     - Вы вновь за своё! - и она принялась колотить его в грудь своими маленькими и нежными руками.

     - Сдаюсь! - кричал он.

     - Окончательно и бесповоротно? - смеялась она.

     - Окончательно и бесповоротно, клянусь и разумом, и пустотой, и абсолютным духом, - и он притянул её в объятья.   

 

     Они прижались друг к другу и с необыкновенной силой ощутили, как хрупок мир и их любовь в нём. Так и уснули в объятиях под звездным дыханием вечности.

     Илья уже подумывал, а не остаться ли в этом селе, под этим звездным небом. Наденьке работа и в сельской школе найдется, а для него и в поле труд. Но в ответ зарядили дожди, обложные, долгие. Дороги развезло, раскопки приостановили. Илья с Наденькой подождали недельку и вернулись в город.

 

     Наденька придавала большое значение работе, ей нравилось быть преподавателем. Разумеется, все перипетии принимала близко к сердцу. Особенно расстраивал её торговый дух, проникший в учебное заведение. Когда слышала, что преподаватели назначают таксу за экзамены и зачеты, негодовала. Когда студенты предлагали деньги за оценку, её начинала бить нервная дрожь. Илья успокаивал – мол, всё это лучше воспринимать как явление природы, с которым невозможно совладать. Она будто соглашалась, но поделать с собой ничего не могла. Столкнувшись с тем, что директор колледжа приторговывает дипломами, а от неё требует нужных оценок в ведомости и при этом ставит в пример беспринципных коллег, Наденька слегла от нервного расстройства. Можно недоумевать по поводу подобной чувствительности, но факт остается фактом. 

 

     Дело несколько поправили студенты, те, что любили Наденьку, любили как преподавателя и как человека, тянулись к ней.  Обеспокоенные отсутствием они явились делегацией. Это подействовало лучше лекарств. Наденька поняла, что не всё так плохо, воспрянула и с ещё большей энергией окунулась в работу. Косые взгляды сослуживцев, давление со стороны директора переносила стоически.

 

     Но одно дело выстоять в духовной борьбе, другое - противостоять интригам в борьбе за должность. Через некоторое время Наденьку подвели под конкурс на замещение вакантной должности и уволили. Илья намеревался подавать в суд, но она отказалась. Это тот случай, когда с волками жить по-волчьи выть. Не желаю ни с волками жить, ни по-волчьи выть, - объяснила свой отказ она. Отказалась от борьбы и пошла работать учителем в обыкновенную школу, что располагалась рядом с домом.

 

     Школа как школа, по доходам родителей беленые стены, крашенные полы. Дети как дети, кто обделен материально, кто родительской любовью, и почти все без перспективы в жизни. Это только в конституции каждый имеет право. А в жизни всем заправляли деньги, и дети небогатых родителей нередко ощущали свою ущербность. Наденька это понимала и старалась привить ученикам заинтересованное отношение к будущему. По вечерам часто засиживалась за тетрадками.

 

     Вот и теперь сидела на диване в любимой позе, поджав под себя ноги. Рядом стопка тетрадок.

     - Вот послушай, что написал Стасик Жулинский, - обратилась она к Илье.

     - Кто это? - спросил он машинально.

     - Ученик пятого “а”  Я задала домашнее сочинение на тему: “Как я хотел бы прожить свою жизнь”.

     - Задаешь пятиклассникам сочинения на такие темы?

     - Ничего особенного. Задала на дом, чтобы были раскрепощены и откровенны. Вот, послушай: “Я хотел бы прожить жизнь, Надежда Искандеровна, как ваш сосед по лестничной площадке. На самом деле он не ваш сосед, а живет со своей женой и детьми в нашем подъезде. А в вашем подъезде квартира его брата, который на Севере зарабатывает деньги. Так вот, живет он хорошо. У него есть магазин и киоск. Он торгует, поэтому у него всегда есть деньги. У него есть и машина. На ней он возит на вторую квартиру девочек, и там они веселятся. Мне говорил это бывший одноклассник девочки. Так вот, ваш сосед поставил кондиционер, чтобы не жарко, и красивую металлическую дверь с сигнализацией, чтобы не лезли воры. Девочки, наверно, его продавщицы. Хотя точно не знаю, потому что он их часто меняет. Такая жизнь интересна. Две квартиры, машина, много денег и много девочек”.

 

     - Да, чувствуется, о внутреннем развитии ребенка родители уже позаботились, - пробурчал Илья.

     - Родители второй год как на заработках, где-то в Португалии. А мальчика оставили тетке. Тетка - торговка на рынке. Вот и вся забота.       

     - Будни нашего  пути в Европу, - продолжал Илья: - Хорошо, если пацан станет лавочником, а не бандюгой.

     - Он не так плох, Илья. Он откровенен и не агрессивен. Послушай, что пишет его одноклассник: “Я хочу создать в нашем городе партию. Мы выгоним всех чучмеков и чурок из города, чтобы не мешали жить. А тех, кто будет против, замочим в сортире”. И свастика на половину листа. Вот такое сочинение в две строчки. Подложил мне в новой тетрадке без подписи. Но я-то знаю кто.

     - И много таких у вас?

     - В пятом классе единицы, но дальше количество растет.

     - Понятно, растет вместе с освоением социальной функции. Есть у кого поучиться, есть кому подражать.

     - Это страшно, Илья. Что они делают со страной! Бить тревогу не хватит колоколов.

     - Колокола не помогут. Тут надо со всего маху, с разгону в стену лбом. Надо, чтобы всем скопом завизжали от боли.

 

     Наденька печально улыбнулась. Сегодня Илья не понимал до конца её озабоченности, её душевной боли.

 

     Не минула педагогическая забота и Илью. Наденька держала в руках листок с миниатюрой и говорила:

 

     - Не нравится мне это.

     - Что? – поинтересовался он.

     - Эта миниатюра, бродяжка на свалке, твое отношение к творчеству.

     - Помилуй, Наденька.

     - Надо отправить тексты в издательство.

     - Зачем?

     - Чтобы читали другие люди. Чтобы творчество твое, наконец, обрело смысл.

     -  Для меня оно и так имеет смысл. И потом, у меня есть читатель, самый лучший читатель в мире.

     - Ты неисправим.

     - Я не хочу ничего менять в своей жизни.

 

    И всё-таки Наденька отправила несколько текстов в издательства, тайком от Ильи. Он обнаружил это случайно, по отрицательному ответу, что пришел от вежливого издателя. Рассекреченная Наденька негодовала в расстройстве:

 

     - Вы только посмотрите, - обращалась она в пространство: - Не актуально! А тот бред, ту бездарность, что они тиражируют ежедневно - это актуально!

 

     Илья успокаивал, объяснял, что издательство, как и любую коммерческую организацию, интересует прибыль. И к литературе это не всегда имеет отношение. Но Наденька  не успокоилась, пока не отписала в издательство письмо со своим мнением. Запечатав письмо, обняла Илью и прошептала на ухо:    

 

     - Всё равно, ты у меня самый лучший. Они это поймут, но для них будет поздно. Рукописи ведь не горят.

 

     Еще и как горят. И мы с тобой, моя любимая, в этом скоро убедимся, - горько подумал в ответ он, но будоражить Наденьку не стал. 

 

     Обращения Надежды в издательства дали результат, но неожиданный для обоих. Как-то вечером зазвонил телефон, Илья поднял трубку. Незнакомый мужской голос удостоверился, что говорит непосредственно с Ильей Стрепетовым. Представившись депутатом парламента и личным помощником председателя некой партии, сообщил, что у него имеется к Илье предложение, от которого тот отказаться не сможет. Илья попытался выяснить, но голос в трубке прервал: еду, встречай, - дальше короткие гудки. Илья только пожал плечами в ответ на вопросительный взгляд Наденьки.

 

     Всё прояснилось через двадцать минут. Лощеный гость вошел в квартиру с веселой улыбочкой, распространяя дух парфюма. С порога заявил, что Илью рекомендовали в издательстве, тут же отпустил комплимент. Удивление рассеивалось по мере того, как гость излагал суть дела. Илье предлагалось написать предвыборную сказку страниц на сто, в которой лидер партии, очаровательная женщина, олицетворяла бы добро и была бы обязательно в белом. А лидер партии-конкурента должен олицетворять зло. И злу следует быть поверженным. Компрометирующие материалы на противника будут предоставлены.

 

     Илья как-то не смог сразу взять в толк, чего от него хотят. Наденька сообразила быстрее:

 

     - Они хотят, чтобы ты поучаствовал своим талантом в их предвыборной кампании, на стороне их партии.

     - Будьте уверены, заплатим столько, сколько не заплатит издательство, - гость осмотрелся по сторонам, оценивая степень нужды и стоимость Ильи, затем выдал цену: - Двадцать тысяч долларов за книжечку. Срок - месяц. Хватит?

 

     Илья равнодушно смотрел на него. Гость бросил:

 

     - Тридцать тысяч.

     - Вы что-то напутали, я никогда не занимался политикой, и заниматься не собираюсь.

 

     Гость встрепенулся, готовясь сразить несговорчивого оппонента:

 

     - Есть известное изречение: “Если вы не занимаетесь политикой, то политика займется вами”.

     - Это не изречение, а словоблудие. Такое же, как и лозунг: “Чем богаче отдельные люди, тем богаче страна”.

     - Вы не правы, не правы. Существует распространенная теория, что низам следует быть заинтересованным в процветании богатых и ждать, пока богатство просочится вниз. Очень известная теория, её разделяли видные политические деятели - Рейган и многие другие.

     - Да, Рейган, конечно, авторитет в области теорий, - усмехаясь, проронил Илья.

 

     Гость, всё-таки, был мотивирован на положительный результат и перевел разговор вновь в практическое русло:  

 

     - Пятьдесят тысяч долларов! За книжечку в сто страниц - пятьдесят тысяч. За каждую страницу по пятьсот долларов. Думайте прежде, чем ответить.

     - Я вот и думал: куда приведет дорожка романтизации ворья? А она вон куда вывела, к мифам... В издательстве ошиблись, я недостаточно талантлив, чтобы взять на себя подобную миссию. Извините, прощайте, - выпроваживал гостя Илья.

 

     Уже закрыв дверь, они слышали, как гость орал в мобильный телефон:

 

     - Кого ты мне подсунул. Это же идиот не от мира сего!

 

     Наденька обняла Илью и тихо сказала:

 

     - Рыцарь ты мой Ламанчский, с голоду не помираем, и, слава богу. Идем, Дульцинея заштопает твои латы, рукава на рубахе совсем обтрепались.

 

     После этого случая Наденька перестала обращаться в издательства. Но принялась реализовывать другой план, и снова в секрете от Ильи. Из скромного семейного бюджета наскребла некую сумму и с компьютерной версткой, что выполнила сама, отправилась в одну из частных типографий. За деньги здесь печатали всё. Вышло четыре книжечки по двадцать экземпляров каждой. Больше бюджет не позволил.

 

     Но Наденька была уверена - не тиражи дают жизнь подлинной литературе. На этом и построила план. Составила список адресов, по которым и разослала. Это были в основном адреса частных лиц, а также нескольких центральных библиотек. Под конец, не сдержавшись,  отправила бандероль редактору одного из толстых журналов, так сказать в назидание. Какая наивность любящей женщины! Содержимое бандероли было выброшены в урну помощником редактора уже при сортировке почты. Библиотеки тоже не удостоили просьбу Наденьки вниманием. Формальный повод был прост - издано без лицензии. Большинство же частных лиц забросило присланное в дальний угол и уже на следующий день забыло об этом событии. А кто, всё-таки, перелистал книжицу перед сном, широко зевнул, засыпая. Разве могло удивить чем-то столичные души провинциальное творчество.

 

     Наденька, слава богу, всего этого не знала и с чувством выполненного долга вручила Илье в день рождения по экземпляру каждой книги с трогательной надписью и пожеланиями. Илья был растроган, больше теплыми словами любимой женщины, чем изданием. Хотя и отметил умение составителя и прекрасные иллюстрации.  

 

     - Не знаю, как благодарить, единственная моя, - целуя Наденьку, шептал Илья.

     - Хочу ребенка, немедленно, сейчас же, - прошептала она в ответ.

 

     Молодое дело - не хитрое. Через два месяца Наденька уже носила под сердцем столь желанный для неё плод любви. Илья удвоил своё внимание к ней. Теперь каждый вечер водил Наденьку на прогулку, это стало ритуалом. И не знали, не могли знать, что именно эти вечерние прогулки повернут их жизнь совсем в иное русло.  

   

     Как-то, возвращаясь с очередной прогулки, натолкнулись в подъезде на отвратительную сцену. Патлатый тип стремился воткнуть в вену девушке шприц с наркотическим варевом. Жертва сопротивлялась. Со спины её удерживала девка потаскушного виду. Илья взорвался, удержать Наденька не могла. Он взлетел по лестнице, оттолкнул девку, схватил подонка в охапку, отдернул от жертвы рывком и перехватил за горло мертвой хваткой. Тот захрипел. Наденька взмолилась. Тогда Илья отпустил горло и прижал негодяя к стене. Освобожденная девушка бросилась вон. Илья стоял на лестничной площадке, тяжело дыша через расширенные ноздри, разъяренный бык. Таким Наденька его не видела никогда. Она стала подниматься к нему, и в этот момент девка побежала вниз по лестнице. Пробегая мимо Наденьки, ударила её ногой в живот. Наденька вскрикнула, упала навзничь и стала сползать вниз головой. Илья бросился к ней.

 

     - Ничего, милый, ничего - шептала она.

     - Сейчас, сейчас, Наденька, - бормотал он, внося её на руках в квартиру.

     Уложил на диван, вызвал скорую. Обнаружилось кровотечение. Скорая увезла Наденьку в больницу.

 

     Илья бегал под окнами больницы, но изменить ничего не мог. Их ребеночек, не успев родиться, был поглощен пустотой. Слава богу, спасли Наденьку.

 

     Множество дней она проплакала. Высушив кое-как слезы, принялась тревожиться за Илью, находя всё новые причины. Илья же корил только себя. Чувство вины съедало его, он похудел, осунулся. Но со временем их общая боль как-то притупилась. 

 

     Теперь Наденька часто приводила к себе учеников из школы. Порой они засиживались до вечера, репетируя спектакли из школьной самодеятельности. Иногда Илья после работы вместо отдыха выслушивал акт из пьесы Чехова или Островского. Иногда заставал дома коллективную читку книги. Относился к этому терпеливо, с пониманием, но, когда возникала потребность уединиться, весело объявлял избу-читальню закрытой и отправлял ребят по домам. Наденька всплескивала руками и бросалась готовить ужин.

 

     А Илья брался за текст. И долго ждал его поданный Наденькой ужин, иногда за полночь, иногда и до утра, если выпадало на выходной. Наденька вставала ночью, смотрела в проем двери на работающего Илью, но тревожить не решалась, а только вздыхала и опять ложилась в постель. Когда утром он вручал ей новую рукопись, журила за халатное отношение к здоровью. Илья обнимал её и повторял раза от разу: дело не терпело отлагательства. Наденька садилась в кресло и, читая рукопись, машинально поправляла карандашом. Последнее время в творчестве Ильи появилась столь щемящая нота, что сердце Наденьки сжималось от боли

.

     Глядя, как он истязает себя, она, пытаясь отвлечь, подкладывала на стол разные книги. Он, не открывая, отодвигал в сторону. Единственная книга, которую брал теперь в руки, был томик Заболоцкого. И не то, чтобы читал, даже не перелистывал, книга была открыта на одной и той же странице. Наденька заглянула и, не выдержав, грустно прочитала вслух: спой мне, иволга, песню пустынную... Он вскинулся, глядя на неё, она села рядом и молча положила руку на его руку. Так пробыли долго, общаясь без слов, пока Илья не произнес тихо:

 

     - Ощущение такое, будто катастрофически не успеваю. Пружина внутри сжалась и всё.

 

     Чем дальше, тем больше Илья уставал. Рвал, переписывал заново, но это не приближало к цели. Наденька подбирала разорванные страницы, читала, склеивала и складывала втайне. Всё чаще с раздражением воспринимал он проникновение чуждого мира в его дом. Будто вокруг были не те люди, а были ещё и другие, не в настоящем, но в будущем.

 

     - Таланта недостает, - с горькой усмешкой оправдывался он.

     - Непосильную ношу взвалил на себя, - укоряла она.

     - Пока не получу того, что ощущаю, - он смял в охапку рубаху на груди: - Не успокоюсь.

     - Это же наваждение. Пожалей себя, меня, наконец, - взмолилась она.

     - Прости.

 

     Внешний мир бесцеремонно вторгался в их жизнь. И если телеэкран с его развязно-нагловатой навязчивостью можно было и погасить, то как отключить митинг, что несколько дней хамил под окнами. Толпа народу, собранная на деньги, что-то демонстрировала в угоду одним политикам, создавая давление на других. С утра до ночи орали громкоговорители, выплескивая децибелы призывов и попсы.

 

     Спасаясь от предвыборного балагана, Илья уводил Наденьку к тихим местам. Но и туда докатывались отголоски. Под рекламным щитом мужик, собирая подаяние, орал под гитару частушки о короле, у которого в голове одна клёпка и та приклёпана к НАТО. Илья невольно усмехнулся. А Наденька вдруг заговорила о социальной пассивности и предложила идти через неделю на избирательный участок.

 

     - Полагаешь, что следует участвовать в этом представлении? Уж не в роли ли простака? – задался вопросом он.

     - Проповедуешь откровенный нонконформизм. Взял бы, да и пошел в депутаты, ты же умнее многих из них.

     - Там надо быть не умнее, а хитрее и подлее. Неужели хочешь, чтобы я стал политиком, то есть патологическим лжецом?

 

    Она грустно улыбнулась:

 

    - В нашем доме хватит, пожалуй, и моих психических проблем.

    - Не вижу психических проблем, вижу чрезмерное увлечение психологией.

    - Наука как наука. Помогает мне найти ответы на болезненные вопросы.

    - Наденька, психология препарирует личность человека, будто перед ней лягушка, а науку подменяет статистикой.

 

     Заметив, что Илья возбуждается, Наденька мягко перевела разговор в другое русло: 

 

     - Идем-ка лучше на передвижную выставку современного искусства.

     - Мы же собирались в парк.

     - Мы и туда пойдем. Вот только заглянем на выставку. Ведь интересно же, - и она потянула его к выставочному залу.

 

      Вся выставка состояла из десятка скульптур неопределенной конфигурации и трёх десятков фотографий. В центре зала демонстрировалась фотография в рост человека - победительница некого конкурса. Вокруг толпились ценители искусства. На фото в полный рост нагой мужчина меж ног держал, словно фаллос, горящую свечу.

 

     - Примитивизм достиг апогея, - проронила Наденька.

     - Не обижай примитивизм. Просто искусство опустили ниже пояса. Любовь и жизнь приравняли к гениталиям. Вот и вся концепция.

     - И на познание замысла достаточно трёх секунд.

     - Угу, всё очень мило, осталось открыть фонтан, бьющий спермой, - пробурчал Илья. – Выйдем лучше на свежий воздух.

 

     Вышли на улицу, и тут Илья замер. В десяти метрах от себя увидел девку, что толкнула Наденьку в живот. Не раздумывая, бросился к ней, настиг, скрутил руки и поволок к столбу, что возвышался у входа на выставку. Сорвав юбку, привязал к столбу лицом. Затем снял с себя ремень, сдернул с девки трусы и принялся лупить по заднице, выговаривая:

 

     - Вот вам ещё один экспонат современности! Не хотите ли?!

 

     Лицо Ильи сделалось багровым, как и ягодицы под ремнем. Наденька попыталась оттянуть его, он отодвинул её и продолжил учить животное. Животное орало хриплым матом. Зевак собралось достаточно, большинство находило сцену специально разыгранной для привлечения посетителей на выставку. Илья неистовствовал, и утих лишь, когда увидел на теле казнимой кровь. Наденька стояла рядом и плакала, приложив руки к груди. Илья подхватил её под руку и увлек за собой.

   

    На суде Илья не стал пояснять мотивов своего поступка. Суд приговорил его к двум месяцам исправительных работ, как за мелкое хулиганство, повлекшее за собой легкие телесные повреждения. Из каталажки Илью в составе бригады вывозили каждый день на ремонт дороги. Наденька  прибегала, приносила поесть. Он, несмотря на дремавшего конвоира, отводил Наденьку в сторону, обнимал и говорил:

 

     - Ну что, не разлюбила поэта-хулигана?

 

     В ответ она целовала его в щеку, встав на цыпочки. Конвоир, приоткрыв глаз, лениво бурчал:

 

     - Заключенный Стрепетов, принимайте пищу без обжимок и поцелуев.

 

     На что Илья не обращал никакого внимания - за право встреч с Наденькой он платил конвоиру.

    

     Два месяца заключения минули. Жизнь вернулась в привычное русло, за исключением одной детали: Илью уволили с работы. Он отнесся к этому без особых эмоций, даже не предпринял попыток объясниться с руководством. С прежней работой ему явно не хватало времени. И он выбрал работу почтальона. Теперь, разнося почту, он мог не прерывать творческий процесс. Однако денег стало меньше, небольшие сбережения таяли. Наденька, чтобы как-то свести концы с концами, взялась за частные уроки.

     Илья же реагировал на обстоятельства жизни странно. Его ответом была только возрастающая напряженность в работе. На обрывках, разбросанных по полу, Наденька как-то утром нашла строки, от которых заплакала. Она сидела подле спящего Ильи, удерживая всхлипы. А ему в это время снился сон - умершие родители, взяв его за руки, вели по пустынной дороге, простиравшейся вдаль, в пустоту.

 

     И пустота не заставила долго ждать. Наденька вдруг стала чахнуть. Неизвестная болезнь одолевала её. Илья замечал испуг и муку в её глазах. Он метался с Наденькой по врачам, слушал предположения и противоречащие друг другу диагнозы. Распродал из квартиры многое и растратил на медицину. Но на результатах лечения это мало сказывалось. 

 

      Наденька всё больше боялась смерти, касалось ли это её или Ильи. Хватаясь за соломинку, она просила Илью позаботиться о наследии.

 

     - Меня не интересует распродажа после моего ухода, - отвечал он.

     - Я не об этом, я о наследии,  - пыталась переубедить она.

     - Мы все уходим. Остаются обломки тел, обрывки душ. И от моих останков избавятся как от неудобств. А обрывки души разнесет ветер, или используют как обертку для амбиций и удовольствий. Тогда назовут наследием. Потом придут другие, порвут в клочья, и всё опять-таки унесет ветер.

     - В том, что ты называешь обрывками и обертками, есть, в конце концов, и часть меня, - расплакалась она.

     - Прости меня, ради бога. Прости дурака.

 

     Когда на душе становилось невыносимо тревожно, Наденька шла в церковь, ставила свечку и молила за Илью. Молила так, будто душа Ильи уже искала пристанища.

     Всё чаще Наденька лежала на диване, печально глядя на Илью. И вряд ли кто узнал бы её сейчас. От былой Наденьки остались только глаза. Этими глазами она призвала его к себе, взяла за руку, долго смотрела на него и неожиданно прошептала:

 

     - Больше никогда тебя не увижу... больше никогда не обнимешь меня...

 

     Прошептала, закрыла глаза и забилась в конвульсиях.

 

     Скорая прибыла, развела руками и вызвала неотложку психиатрической клиники. Прибывший психиатр влил Наденьке чего-то в вену и заявил: забираем. Наденьку уложили на носилки и унесли. С улицы донеслось урчание мотора и стихло в ночи. 

 

     Боль стала невыносимой. Он, описавший не раз смерть, оказался неготовым принять муки любимого человека. Привидением метался по квартире, без конца повторяя произнесенную Наденькой когда-то строку: спой мне, иволга, песню пустынную, песню жизни моей. Вдруг представил Наденьку в клинике. Спазмом перехватило горло, и он бросился за ней в ночь.

 

     До утра пришлось просидеть под воротами клиники. И только утром его принял врач. Тихий поначалу разговор перерос в напряженный диалог. Затем Илья в кабинете главврача писал массу бумаг, обязательств и расписок пока, наконец, не вывели Наденьку. Увидев Илью, она бросилась к нему, прижалась к груди и разрыдалась.

 

     - Никогда тебя не оставлю, никогда! Что бы ни случилось. Слышишь? - говорил он ей, прижимая к себе.    

 

     Главврач напутствовал:

 

     - Не забывайте, отвлекающая терапия и прогулки на свежем воздухе, не меньше трех часов в день. Хорошо, если в доме музыка, спокойная, тихая. Ну и про пилюли не забывайте. 

  

     Илья и не забывал. В доме приглушенно звучала классическая музыка. Прогулки в любую погоду. И только таблеток Наденька избегала, затем и вовсе отказалась. Их действие отбирало полноту чувств, оставляя рефлексы. Это понял, в конце концов, и Илья, понял и ужаснулся.

 

     Теперь Илья и Наденька практически не расставались, будто предчувствовали близкую разлуку. Даже во сне лежали, обняв друг друга. Особенно тянулась к Илье Наденька, чувствуя, что он и есть та последняя нить, что связывает её с жизнью. Когда он работал над рукописями, она сидела рядышком и пыталась читать его мысли. Он, почувствовав это, стал проговаривать текст. Отдельные фразы Наденька заканчивала за него, удивительным образом ощущая содержание и эмоциональную окраску.

 

     Прогулки они заполняли беседами, в основном на  простые темы, иногда обсуждали прочитанное. Нередко касались текстов Ильи. В последнее время Наденька принимала в них всё большее участие. И он находил это естественным.

 

     - Почему бы тебе ни написать о синтезе литературы и философии? – спрашивала она.

     - Вряд ли имеем дело с синтезом. Просто поэты настойчиво разгребают романтичными лапками навоз жизни в поисках философского камня, - отшучивался Илья.

     - Как можно с тобой вести серьезный разговор? Ты всё сведешь к иронии или шутке.     

 

     Прошло время, и болезнь отступила. Отступила на время, не сумев взять сходу крепость, самоотверженно защищаемую любовью и преданностью.

     Наденька чуть поправилась, на щеках можно было увидеть даже легкий румянец после прогулок, а в глазах появился отблеск жизни. Всё чаще слышался её смех, тихий и нежный, не такой как прежде, веселый и заливистый, но всё же смех. И каждый раз, слыша её смех, Илья благодарил судьбу за эти минуты.

 

     Но как мимолетны мгновения нашего счастья, как мимолетна наша жизнь.

   

     Однажды Илья и Наденька шли по парку, вблизи места, где они встретились впервые. Ясный ноябрьский день в едва уловимых оттенках склонял к печали. Наденька тихо роняла строку за строкой написанного когда-то Ильей стихотворения.

 

     - Грустный, очень грустный день, - сказал Илья.

 

    Они остановились, посмотрели друг другу в глаза. И предчувствие расставания, что не в силах предотвратить, охватило их.  

 

     В стороне послышались звуки. Будто повинуясь провидению, они взялись за руки и пошли. Повернули на главную аллею, и взору открылась картина.

 

     Стая молодых недоумков издевалась над девочкой лет двенадцати. Привязали к дереву и забавлялись тем, что швыряли в неё мусором, вываленным из урны. Девочка рыдала. Наденька бросилась к ней и стала освобождать из плена. Илья прикрыл их своим телом. В Илью уже полетели камни. Один из них, рваный обломок бордюра, угодил в голову. Илья молча оседал на землю, глядя на Наденьку. По его взгляду она почувствовала, что произошло непоправимое.

 

     Илья лежал на земле, под головой лужица крови.  Оцепенев от горя, Наденька прижимала к ране носовой платок. Глаза его смотрели в небо, и в них не было уже признаков жизни.

 

     Бог знает, сколько времени прошло, пока подъехали медики, милиция. Человек в штатском задавал Наденьке вопросы, смысл которых до неё не доходил. Она смотрела на мужчину в белом халате и повторяла: сделайте перевязку, умоляю вас, он потерял много крови. Когда Илью уложили на носилки и, накрыв простыней, затолкали в автомобиль, по телу Наденьки пробежала дрожь, она застонала и ринулась вслед. И срывающимся голосом без конца повторяла врачу:

 

     - Вы должны перелить мою кровь. Вот увидите, это поможет.

 

     Их привезли к моргу. Долго оформляли документы. Наденька всё недоумевала и допытывалась, не нужны ли деньги на лекарства. Наконец носилки с Ильей унесли. К Наденьке подошла женщина и сказала, что следует уплатить, назвала сумму. Наденька машинально передала всё, что у неё было. Женщина сказала:

 

     - Приходите завтра в десять. Всё будет готово

.

      Наденька не знала, куда и зачем идти. Весь вечер просидела под дверями морга, в десяти шагах от ворот кладбища. Подмораживало, и наверняка бы она замерзла, если бы не сжалился кладбищенский сторож, не завел к себе в сторожку. Там она и просидела в углу в ожидании утра, когда всё будет готово, как обещали.

 

     Ровно в десять к дверям морга подкатил катафалк, вынесли тело Ильи, завернутое в пленку. Наденька увидела его бледного, беспомощного, с закрытыми глазами и с инеем на бровях, увидела и разрыдалась. Её взяли под руки, посадили в фургон рядом с телом Ильи, что лежало на полу. Машина тронулась.  

 

      Когда опускали тело и засыпали могилу, Наденька стояла рядом, но смотрела куда-то вдаль, будто находилась в прострации. После того, как удалилась похоронная бригада, Наденька опустилась на могилу и принялась отогревать руками комья земли. Руки её окоченели, но она упорно пыталась отогреть землю, использую уже и своё дыхание. Она никак не могла понять, зачем у неё забрали Илью и закопали в землю. Ведь он там замёрзнет. Наденька постепенно и сама остывала на холодном ветру.

 

                         

     Через полгода на квартиру Ильи пришли чужие люди. Остатки мебели распродали, а произведения Ильи, всю его жизнь, вместившуюся в пару стопок бумаги, выбросили на мусор. 

 

      Ветер разносил по свалке обрывки листов его произведений. Бездомная бродяжка, находящая здесь приют и пропитание, подобрала один из обрывков и с трудом прочитала: “Заплачь по мне, мой друг, заплачь, хоть мы с тобою не знакомы...” Ещё раз прочитала и, будто вспомнив что-то, заплакала тяжело и надрывно. И ничто в ней уже не напоминало Наденьку. Ни рваная одежда, ни осунувшаяся фигура, ни постаревшее лицо, ни тусклые без единой искорки жизни глаза.

     

     И если душа обретает себя на небесах, то в этот ясный день Илья, очевидно, видел, что всё так и произошло на земле, как он когда-то описал. И возможно Илья с Наденькой встретятся там, на небесах. И тогда никто и никогда уже не сможет их разлучить. Аминь!