Проза

     Середина лета, горячая пора для абитуриентов. Коридоры медицинского заполнены вчерашними школьниками. Возле одной из аудиторий стайка. На дверях объявление: не шуметь. За дверями приемный экзамен по химии.

     У стола экзаменатора седовласый мужчина в белом халате. Взявшие билеты, а их пять человек, готовятся у досок, выставленных полукругом. Два юноши выясняют что-то между собой мимикой и жестами. Кареглазый шатен вопросительно смотрит на стоящего в трёх метрах от него черноглазого брюнета с буйной шевелюрой. Тот набирает воздух в грудь и выдувает, после чего показывает на пальцах число два. Первый не понимает, сцена повторяется. Экзаменатор, справившись по карточке, спокойно объявляет:

     - Авель Приходько и Ким Филькенберг, вижу, что готовы. Приступим.

     Поднимается из-за стола и подходит к Киму:

     - Ну-с, молодой человек, что вы тут выдували? кислород или углекислый газ? Отвечайте на первый вопрос билета.

     И здесь Авеля осенило, он увидел, что ошибся в валентности при кислороде. Бросив благодарный взгляд в сторону Кима, быстро исправил число в уравнении. Тем временем экзаменатор уже забрасывал дополнительными вопросами Кима. Когда тот замешкался с ответом, переключился на Авеля. Под перекрестным огнем юноши выстояли около получаса, пытаясь подсказывать друг другу жестами. Наконец экзаменатор сообщил:

     - До пятерки оба чуть не дотягиваете. Но проявленную солидарность отношу на плюс и ставлю отлично.

     Выскочив из аудитории, молодые люди обменялись рукопожатием.

     - Если б не ты, пролетел бы я фанерой, - благодарил Авель.

     - Не мог удержаться, ты такую элементарную ошибку допустил, - отвечал Ким.

     - У меня по химии больше четверки редко получалось.

     - У меня тоже, - засмеялся Ким и добавил: - Но в последний год собрался и сказал себе: ты поступишь!

     - Ещё неизвестно.

     - Поступим, я чувствую. Где отпразднуем?

     Авель неопределенно повел плечами.

     - Идем, знаю одно место, - уверенно предложил Ким.

 

     Заказывал Ким. На столе возникли шампанское, апельсины.

     - Предпочитаешь десерт, - проронил Авель: - Вообще-то я сегодня ещё не ел.

     - Понятно, - ответил Ким, вскочил с места и, убегая, прокричал: - Я сейчас.

     Минут через пять явился, держа в руках пакет с жареными пирожками:

     - С капустой, пища наша лет на шесть вперед.

     И водрузил пакет рядом с шампанским. Авель в ответ только улыбнулся.

     После того, как со стола были сметены пирожки и почти выпито шампанское, Ким, очищая апельсин, произнес:

     - Имя у тебя чудное

     - Имя как имя, бабушка дала.

     - Обычно родители дают.

     - Отец был далеко.

     Видя, что Ким ждет подробностей, Авель добавил:

     - С госпиталем во Вьетнаме. Хирургом был. Сразу после рождения и пришло известие: погиб под бомбежкой. Так что имя давала бабушка.

     - Извини.

     - Ничего, отца знаю по фотографиям да по рассказам.

     - Значит, по стопам пошел.

     - Мама хочет, и чтобы обязательно хирургом.

     - У тебя нет отца, у меня матери... а ты в этом городе живешь?

     - В этом.

     - А я иногородний. Придется в общаге кантоваться. Не знаешь, какая стипендия на первом?

     - Не знаю.

     - Ладно, в любом случае будем папашу доить.

     - Сам-то откуда?

     - Из Умани. Слышал?

     Допили шампанское. Расплачивался Авель, выворачивая карманы. Не хватило двух рублей. Ким положил трешку поверх. Выданный официантом на сдачу рубль расправил, сложил вдвое и аккуратно отправил в кошелек.

     Домой Авель возвращался пешком, в кармане не оказалось и пятака на метро. Добрел затемно. Мама уже все глаза проглядела, готовилась звонить в милицию. Увидела, что сын навеселе, и осунулась.

     - Рассказывай, - только и проронила.

     - Сдал на отлично.

     Ослабевшая, она прильнула к его груди, по щекам текли слезы.   

 

     Первый семестр у первокурсников начался без неожиданностей. Группу, куда зачислили Авеля и Кима, усадили в открытый кузов, и грузовик помчал вначале по асфальту, затем по проселкам к месту ударного труда. Предстояла уборка овощей. Молодые люди веселились. Парни, привлекая внимание девушек, что-то выкрикивали, девушки смеялись, ветер уносил голоса, развивая кудри и косынки.

     Авель и Ким сидели рядом. Напротив, лицом к лицу, удивительная девушка по имени Ия, не глаза - омуты. Впрочем, и другие прелести были на месте. И если Авеля притягивало лицо, то Кима - скрытое одеждой. Ким балагурил, шутил, лез с расспросами. Ия отвечала сдержанно. Авель поглядывал тайком, любуясь. От первого же её взгляда сердце защемило. Взгляд Ия отвела, а заноза в сердце Авеля осталась. 

     Расквартировали молодежь по домам сельчан. Авель и Ким угодили на постой к одной хозяйке. В доме напротив, чуть наискосок, оказалась Ия. Увидев, друзья обрадовались. Появлялась возможность сопровождать по утрам к месту сбора, после работы - домой, а ещё - к ужину и после ужина, к сельскому клубу и обратно. Опеку взяли крепко, да так, что другие претенденты почувствовали себя не у дел.

     Ким сразу проявил себя и получил должность бригадира. А забота бригадира известна - обеспечить выработку да учет. Дело остальных - гнуть спину. Впрочем, сбор овощей – дело не каторжное. Ухаживали за девушкой и на поле, как могли – Ким понемногу приписывал, Авель выносил к дороге ящики, заявляя и часть своих на её счет. Авель старался, и за пару часов до конца рабочего дня он и Ия, освободившись, отправлялись к селу пешком, не дожидаясь машины. Выходило свидание в открытом поле, да не долго, Ким был на страже - перестал приписывать и Авелю не позволил. Баланс восстановился, соперничество на овощном поле закончилось вничью.

     Но был ещё сельский клуб с его тощим меню: на первое - танцы; на второе – заезженная кинопленка. Да ещё местные парни, что навязывали себя Ие. Авель встал на защиту, завязалась драка. Ким не остался в стороне. Досталось друзьям изрядно, но девушку отстояли. На следующий день Авель и Ким подсчитывали синяки и принимали выговор от куратора. А Ия отказалась не только посещать сельский клуб, но и совершать прогулки.   

     Друзьям ничего не оставалось, как коротать вечера на стоге сена, что возвышался во дворе. С первой звездой они взбирались на него с портативным радиоприемником, укладывались на спину и вели неторопливые разговоры. Потом, вглядываясь в млечную вьюгу, каждый грезил о своём. И плыл под звездным небом голос далекого и загадочного шансонье.

 

     Отбыли месяц. Совхоз подвел итоги, заработок едва покрыл содержание. На том и расстались. Студенты мирно удалились, а партхозактив отрапортовал об урожае, сданном в закрома.

     Ким негодовал, по его расчетам должны были заплатить не менее пятидесяти рублей на брата. Они стояли на большой перемене в институтском дворе, и Авель успокаивал его:

     - Всё одно для тебя эти пятьдесят рублей проблемы не решают. Считай, что отработал на субботнике. 

     - Мне не нравится работать даром, это рабы работают даром.

     - Полно, тебя же, в конце концов, бесплатно учат в институте.

     - В настоящей экономике ничего нет бесплатного, а сама экономика должна быть саморегулирующейся.

     - Уж явно не в нашем институте это услышал.

     - Включай радио по вечерам на коротких волнах и не такое услышишь.

     - Думаешь, голос из-за бугра занят нашим просвещением?

     - Во всяком случае, не так примитивен, как наши политзанятия.

     - Так ты же на них доклады и делаешь чаще других.

     - А куда денешься.

     Привлеченные полемикой подтянулись сокурсники. Ким заметил и замолчал.

 

     Через пару дней Кима прямо с лекции вызвали в комитет комсомола. За столом с красной скатертью - комсомольский секретарь и секретарь партийной организации института. Над головами на стене портрет генерального секретаря в очках. Местные секретари тоже в очках - образованные люди. Комсомольского секретаря Ким уже немного знал, партийного видел только издали. Последний держал в руках лист бумаги, сложенный вдвое, который то раскрывал, будто читая, то опять складывал. Ким стоял в ожидании. Наконец, партийный секретарь заговорил:

     - Что это ещё за саморегулирующаяся экономика? Ты что, против социалистической экономики?

     Ким молчал, отчаянно соображая, что ответить. Паузу заполнил комсомольский секретарь:

     - А я хотел рекомендовать тебя на комсорга группы.

     На что парторг незамедлительно отреагировал:

     - Какой еще комсорг? Ему надо думать, как в институте остаться.

     Сделав паузу, спросил:

     - А что это у тебя за фамилия?

     Ким начал что-то объяснять. Парторг прервал:

     - Хватить мямлить. Завтра утром явишься с подробной объяснительной. Понял?

     - Понял, - ответил Ким.

     - Можешь идти.

     Ким развернулся и неуверенным шагом вышел.

     После занятий друзья обсуждали сложившуюся ситуацию.

     - В результате меня могут исключить. Утром надо подать объяснительную, - подытожил Ким.

     Авель в ответ уверенно произнес:

     - Подадим две объяснительные. От тебя и от меня. Я ведь тоже участвовал в разговоре. Это будет справедливо. А напишем вместе, чтобы связно было.

     Утром в комитете комсомола та же сцена, с теми же действующими лицами, только рядом с Кимом стоит ещё и Авель. Прочитав обе бумаги, партийный секретарь, обращаясь к Авелю и пытаясь поймать на неточностях, требовал:

     - А теперь повтори еще раз, как было.

     - А так и было. Я спросил Кима, не знает ли он, что такое саморегулирующаяся экономика. Он ответил, что это наверно голос из-за бугра распространяет небылицы. Я, честно говоря, не удержался, послушал вечером и скажу вам - вымысел пропаганды.

     Ким стал поддакивать. Партийный секретарь усмехнулся:

     - А вы, друзья, случайно не перепутали вуз?

     - Не перепутали, - поспешил с ответом Ким: - Мы мечтаем стать настоящими хирургами, врачами с большой буквы.

     - Неужели?

     - Именно так, - подтвердил Ким, заискивая.

     Авель молчал. Партийный секретарь подвел итог:

     - Запомните, ещё одна подобная выходка и отправитесь доучиваться в цирковое училище. Идите и учитесь, хорошо учитесь.

 

                                                            -”-

     Прошло два года. Авель, Ким и Ия на третьем курсе. Забылись как-то несуразицы первого года. С тех пор сменились в институте секретари, и не только в институте. Ким активен в общественной работе, он комсорг группы и уже обдумывает тактику борьбы за место комсомольского секретаря института. Авель всецело поглощен процессом познания, заглядывая при этом в книги далекие от институтской программы.          

     Авель, Ким и Ия по-прежнему держаться вместе. Но первая практика при патологоанатоме вносит свои поправки.

     Морг. На столе "пациент". Ким, Авель и Ия стоят рядом вдоль стола. Патологоанатом Довбуш, натянув на руки перчатки, подходит с другой стороны и сдергивает с тела клеенку.

     - Ну-с, молодые люди, приступим, - говорит он, беря в руки скальпель: - На этот раз у нас клиент с букетом хронических заболеваний. Так что здоровой органики не ждите, будем изучать патологию.

       С этими словами ловким движением вскрывает чрево от подвздошной области до лобка. Кожа расходится, закручиваясь, и перед глазами практикантов обнажаются органы брюшины. Наставник делает еще пару симметричных надрезов в подреберной области и раздвигает руками ребра, оголяя печень и поджелудочную железу в полном объеме.

     - Вот такая мало привлекательная на первый взгляд картина, - комментирует он: - но посмотрим внимательней.

     Ким рассматривает с неприкрытым интересом. Авель внимательно вглядывается, преодолевая неприятные ощущения. Ия отводит глаза в сторону, трупный запах усиливается, ей становится дурно, она теряет сознание. Авель подхватывает на руки, не давая упасть.

     - Нашатырь в предбаннике, - не поднимая головы, говорит Довбуш: - Вынесите, придет в себя - возвращайтесь.

     Авель и Ким выносят девушку, в предбаннике кладут на топчан и, приподнимая голову, суют под нос вату, смоченную нашатырем. Ия приходит в себя, смотрит на товарищей, затем, вспомнив всё, вскакивает и устремляется к раковине, пытаясь сдержать рвоту. После сидит на стуле, лицо бледное, по телу нервная дрожь.

     Возвращаться к патологоанатому Ия категорически отказалась. Через неделю была переведена на терапевтический факультет. Друзья потеряли возможность сидеть с ней бок о бок, видеть каждую минуту. Мало того, терапевтов обучали в другом корпусе. Теперь в перерывах претенденты на сердце бегали туда. В результате стали опаздывать и входили в аудиторию частенько после преподавателя. Последовали нагоняи. Сокурсники, прекрасно понимая причину пробежек, стали величать их бегунами. Вскоре и преподаватели встречали друзей ироничной фразой, вроде: и какой пробег мы имеем сегодня на спидометре? Аудитория откликалась смехом. Авель и Ким сносили всё молча. Слухи долетели и до терапевтического факультета. Теперь там с нескрываемым любопытством рассматривали Ию.

     Сама же Ия проявила азы мудрости. Побегушки потребовала прекратить – мол, не смешите людей. Взамен назначила ежедневные проводы домой. Проводы укладывались в десять городских кварталов неспешным шагом, темп задавала Ия. Когда погода не благоприятствовала, девушка запрыгивала на первой остановке в подошедший транспорт и махала рукой на прощание.

     На свиданиях этих Ия всегда держалась в центре, друзья по обе стороны. Иногда она отдавала кому-нибудь из них свой портфель и брала обоих под руку. Это означало, что настроена игриво. Как-то при этом допустила явный уклон в сторону говорливого Кима и заметила в глазах молчаливого Авеля такую боль, что тут же оставила шуточки. Захотелось ответить Авелю теплым взглядом, но сдержала себя.

     Свидания втроем не могли продолжаться долго. Через три месяца Ия, ощутив, что игра с соискателями сердца может зайти слишком далеко, дипломатично свела рандеву на нет. Если Авель принял это стоически, то Ким пытался выяснить и допытаться. Ия отделалась общими фразами. Теперь друзья могли видеть Ию только в институте, и то эпизодически.

 

 

     Минуло еще два года. Ким уже секретарь комсомольской организации института и кандидат в члены партии. Хроническая занятость и активная общественная деятельность несколько охладили его дружбу с Авелем. О девушке по имени Ия он теперь если и думал, то как о досадной неудаче, которую в будущем следует преодолеть. Отсутствие контактов с ней особо не тяготило.

     Авель же, наоборот, из-за невозможности видеться с Ией впадал в тоску. Пришел месяц май, привычно переступив через стяги, бравурную музыку, пустые лозунги. Авель в институтской колонне оказался с единственной целью - встретить Ию. Но напрасно оббегал он ряды студентов. Кима видел в первом ряду, среди начальства, Ию не находил. И только, когда уже миновали трибуну, взгляд вдруг выхватил её лицо - вдалеке, в стороне от общего потока. Силуэт её головки то скрывался, то вновь появлялся среди людского моря. Расталкивая, на ходу извиняясь, Авель пробирался к ней. Наконец толпа поредела, расступилась, и он оказался в нескольких шагах, остановился, тяжело дыша и не решаясь подойти. Она, опираясь рукой на пожилого мужчину, сняла туфельку с ноги и вытряхнула камешек, надела туфельку и подняла голову. Взгляды их встретились. Ия улыбнулась, помахала рукой. Авель подошел.

     - Здравствуйте, - произнес он тихо, не сводя глаз с Ии.

     - Познакомьтесь. Это мой папа. А это Авель, о котором я тебе рассказывала.        

     - Петр Георгиевич, - отозвался баритоном отец и протянул Авелю руку.

     Авель ответил рукопожатием.

     - Наслышался, наслышался, молодой человек о ваших рыцарских подвигах и о ваших талантах. 

     Авель засмущался вовсе.

     - Хватит, папа. Авель скромный парень, не стоит его портить.

     И уже обращаясь к Авелю, Ия продолжила:

     - А мы к маме, в отделение, составить компанию. Представляешь, выпало дежурство на первое мая. Ну, мы пошли.

     Посмотрела, помахала рукой.

     - Да, да, конечно, извините, - вновь засмущался Авель.

     Они развернулись и пошли, а он стоял и долго смотрел им вслед. И она, почувствовав, метров через тридцать обернулась и, увидев его, смотрящего, быстро отвернулась, улыбнувшись.

    

     Наступил июнь, время выпускных экзаменов. Авель больше тосковал, чем готовился к  испытаниям. Когда меланхолия донимала особо, а это случалось по вечерам, шел в небольшой парк - место прошлых свиданий втроем. На самом деле для Авеля это было время вдвоем. Он ничего не помнил о Киме, но всё помнил об Ие, до мельчайших подробностей. Помнил тембр голоса, смех, блеск глаз, выражение лица, волосы, запах свежести. Помнил слова, сказанные ею. С этими воспоминаниями бродил он по дорожкам парка, и щемящее чувство любви переполняло его.         

     В один из таких вечеров он направился в парк с особым предчувствием. Всё ощущалось с небывалой остротой: запахи, звуки, отблеск лучей уходящего солнца. Её увидел издалека, в конце аллеи, она шла навстречу. Он подбежал и остановился. Она посмотрела в глаза и тихо произнесла: “Знала, что ждешь”. Он взял ее за плечи и в порыве чувства прижал к груди. Через тонкую одежду проступал трепет тела. Запах её, слившись с цветущей акацией, одурманил его, по телу пробежала дрожь. Она заметила и, чуть отстранившись, вновь посмотрела ему в глаза. И в первый раз он увидел в них не только искру тепла, но и зов любви. Ия приподнялась на цыпочки, поцеловала его в щеку. Он чуть повернул голову, губы соприкоснулись и слились в поцелуе.

     Этой ночью они стали мужем и женой. 

     Последние экзамены молодожены преодолели как бы мимоходом. Они парили в небесах. Тот, кто любил, знает, что испытывали наши герои, знает, что сравниться с этим душевным подъемом не может ничто, даже радость открытия, ибо чувство любви вмещает в себя всё.   

      

     Ким встретил Авеля с Ией  как бы случайно, в институте, спустя пару дней от последнего экзамена. Озабоченный делами, он вряд ли заметил изменения, происшедшие с друзьями. Впрочем, может и заметил, да виду не подал. Взяв Авеля под руку, он тотчас заговорил о деле:

     - Я договорился о распределении в республиканскую клиническую больницу, куда направляют и тебя. Но есть одна закавыка, у меня нет постоянной столичной прописки. Без нее, сам понимаешь, эту стену не прошибешь. А хорошо бы работать вместе.

     - Хочешь, чтобы я прописал тебя у себя? - догадался Авель.

     - Иначе заткнут в дыру.

     - Донецк называешь дырою?     

     - А разве там есть возможности, как здесь, в столице?  

     - Я поговорю с мамой, мы тебя пропишем, если это возможно.

     - Возможно, возможно. Я уже все необходимые справки собрал. От вас требуется только подпись на заявлении, - и Ким протянул Авелю заполненный бланк.

     Авель взял, Ким добавил:

     - И знаешь, переговори с профессором, что берет тебя в ассистенты. Пусть не возражает и против меня. Говорят, он к тебе особо относится. Там кандидатов штампуют как на потоке. Представляешь, будем работать в одной клинике, твой талант хирурга и мой организаторский, да мы горы свернем.

     - Я попробую. Но за результат разговора с Михаилом Яковлевичем не ручаюсь.

     - Ты уж постарайся. Ну, я побежал.    

     И Ким удалился. А Ия не удержалась:

     - Вот пройдоха, нигде своей выгоды не упустит.

     - Он один, рассчитывает только на свои силы. А запросы и мечты - наполеоновские. Вот и мечется бедняга.

     - Бедняга?

     - Да, потому что ты со мной.

     Авель обнял Ию, принялся целовать.

     - Не нацеловался еще? - прошептала она.

      Старичок-доцент, проходя мимо, отвесил ремарку:

     - Молодые люди, целоваться гораздо приятнее в тиши парка. Поверьте моему опыту.

     Молодые люди фыркнули со смеху и побежали в обнимку по коридору.

 

     Конечно же, Ким прописался у Авеля. При встрече, улыбаясь, сообщил:

     - В бумажках пришлось записать, что прихожусь вам родственником. Так что мы теперь вроде двоюродных братьев.  

     - Все люди, в конце концов, братья, - только и сказал в ответ Авель.

     - Ну а как Михаил Яковлевич, согласен взять меня в подмастерья?

     - Что ж ему противиться, если на тебя уже и штатную единицу провели.

     - На нас, друг, на нас провели. Теперь мы с тобой такую карусель завертим.

    

     Карусель, не карусель, но за работу в клинике друзья взялись активно. Освоились на месте, влились в коллектив.     

     Убедившись в неординарных способностях Авеля, профессор часто ставил его рядом за операционным столом. А поскольку Михаил Яковлевич делал весьма сложные операции, Авель набирал опыт быстро. Способствовала этому и удивительная память молодого хирурга, не только вербальная, но и память рук. Повторив за профессором те или иные приемы, Авель запоминал их надежно.

     Чувствовался особый настрой Авеля на профессию, особое отношение к пациентам. Частенько засиживался он в клинике допоздна, возвращался домой и валился в постель от усталости, не притронувшись к ужину. Ия только смотрела, покачивала головой и тихо ложилась рядом. С тех пор, как мама Авеля, дав свободу молодым, перебралась к бабушке, Ия часто проводила вечера одна. Но мужу претензий не предъявляла, сознавая, что сейчас у него, быть может, самый ответственный период жизни.

     Через год Михаил Яковлевич уже допускал Авеля к сложным самостоятельным операциям. В напарниках почти всегда рядом стоял Ким. Профессор находил его уверенным середнячком.

     В тоже время Ким успел вступить в партию и войти в партийный комитет клиники. В стране завертелась перестройка и парторганы, руководствуясь разнарядкой, омолаживали составы. Товарищи по партии отмечали незаурядное рвение Кима.

     Глядя на то, как Авель возится с пациентами, Ким говорил, недоумевая:

     - Зачем так безрассудно тратить время. Ты сделал для них всё, спас жизнь. Есть, наконец, сестры, няньки, пусть возятся с их капризами.

     Авель спокойно разъяснял:

     Забываешь, что в операционной делается только полдела, пусть самых важных, но полдела. Надо еще избежать осложнений, восстановить здоровье. И потом, я получаю в послеоперационный период много интересной и нужной для работы информации.

 

     Пролетело еще два года. Михаил Яковлевич всё реже посещал операционную, ссылаясь на состояние здоровья. Наконец, собрав коллег, сообщил, что снимает с себя обязанности заведующего отделением, чтобы сосредоточиться на научной работе. Сообщил также, что рекомендации, касающиеся преемника, подал руководству клиники вместе с заявлением об освобождении. Присутствующие при этом дружно посмотрели в сторону Авеля. 

     Но неожиданно для всех новым руководителем отделения был назначен Ким. Поговаривали, что на этом настоял партком. Авель с облегчением вздохнул и подумал, что так будет лучше для всех: и для больных, и для отделения. Он будет интенсивно продолжать практическую и научную работу, а Ким лучше справится с организационными и хозяйственными проблемами отделения. Об этом Авель заявил прямо на первом совещании, что проводил Ким. Тот поблагодарил за поддержку, без такого заявления ему вряд ли удалось бы наладить отношения с коллегами.

     И Ким действительно развернул бурную деятельность. За короткий промежуток времени выбил новейшее оборудование для операционной, сделал ремонт помещений. На вопрос Авеля о том, как удалось добыть оборудование, ответил: “В главке тоже люди, пообещал одному из замов пяток научных статей в профильном журнале. Он кандидат наших наук. Мы же с тобой планировали, ну и запишем его в соавторы”. Авель промолчал. Ким молчание принял, как водится, за знак согласия.

     Писал статьи по результатам новаций, разумеется, Авель. Ким оформлял и обеспечивал публикации без задержек. Так дуэт, благодаря Киму, превратился в трио. Был и плюс. Благодаря главку, новациям Авеля теперь обеспечивался беспрепятственный проход в практику здравоохранения страны.

     Об Авеле и Киме заговорили как о перспективных молодых ученых. Через год товарищ из главка получил степень доктора, а друзьям по совокупности научных работ присвоили степень кандидата медицинских наук. Молодых ученых всё чаще приглашали к участию в научных конференциях, в том числе за рубежом. Правда, получалось так, что за рубеж ездил только Ким, но Авель не предавал этому особого значения. Как-то само собой разумелось, что члены партии должны пользоваться большим доверием государственных органов. В любом случае перед молодыми людьми открывались блестящие перспективы.

 

     Но сколь зыбко всё в этом мире. Товарищ из главка, не получив ожидаемой должности замминистра, ушел работать ректором мединститута. Ким остался без прикрытия сверху. Теперь руководитель клиники, опасавшийся Кима как конкурента, не упускал случая отыграться. На научно-практическом совещании, проводимом регулярно в клинической больнице, главврач в грубой форме прервал выступление Кима:

     - Вы нам лучше расскажите, отчего у вас наихудшие показатели. По койкоместу, по соцсоревнованию. Отчего допускаете перерасход средств и медикаментов, отчего нарушаете утвержденные Минздравом методики.

     Ким молчал. Главврач с раздражением, срываясь на крик, продолжил:

     - Что ж ты молчишь? Язык проглотил, или он у тебя в заднице? Это тебе не по главкам бегать, лялякать про перестройку, здесь работать надо!

     Ким, опустив голову, принимал удары. Иногда умудрялся поддакивать, выторговывая снисхождение.

     Но не стерпел Авель. И дело не только в том, что топтали его друга, что склоняли их отделение. Авель органически не выносил хамства, в какой бы форме оно не проявлялось, тем более от начальства. Он встал и ответил. Да так отбрил, что пробежал шепоток - не то одобрения, не то осуждения. Не обращая внимания на шепоток, закончил:

     - Отныне ваше хамство будет получать отпор. Имейте это в виду. Вот такой он социализм с человеческим лицом.

     И покинул совещание. Всё было скомкано, главхам с багровым лицом объявил перерыв.     

     - Зачем ты так? Он же теперь нас сожрет, - говорил Ким Авелю после.

     - Как ты можешь допускать такое? - спрашивал в ответ Авель.

     - Послушай, это всё эмоции, а эмоции ради будущего надо держать вот где, - и Ким показал Авелю сжатый кулак. - Придет час, и я сотру этого червя в порошок, увидишь.

     - Отомстишь, значит. По-моему мстительность не лучшее качество. Не лучше ли хаму дать отпор сразу. 

     - Меня мало волнуют нравственные вопросы. У меня есть стратегическая цель, и я сделаю всё, чтобы её достичь. Если надо перешагну и через себя, и через...

     Ким удержался, отвел глаза в сторону и перевел разговор на другую тему.

 

     Далее события накатывались валом. Уходя вечером после трудного дня, Авель в вестибюле услышал сдавленные рыдания. Повернул направо, вошел в приемный покой. У стола дежурного врача стояла женщина, держа на руках распластанного ребенка, в рыданиях повторяла:

     -Умоляю вас, спасите его!

     На что сестра монотонным голосом отвечала:

     - Странная вы женщина. Вам же врач сказал - мы не принимаем детей. Вам следует ехать в детскую больницу.

     Авель рывком подошел к столу, глянул на малыша. Тот был без сознания, на пол сочилась кровь. Коротко спросил:

     - Что случилось?

     - Упал с дерева, - выдавила сквозь рыдания женщина.

     - В операционную, немедленно, - скомандовал Авель. - Анализ крови по ходу.

     - Как же так. Ким Германович заругает, - начала сестра.

     - Я кому сказал, немедленно! - повысил голос Авель. 

     И резко повернувшись, бросился наверх. Когда вошел в операционную, ребенок уже лежал на столе, рядом операционная сестра, тут же дежурный хирург, готовый ассистировать.      

     Авель подошел, тихо сказал: “Скальпель”. Операционная сестра, повидавшая на своем веку многое, только покачала головой и стала выполнять указания.

     Минут через тридцать появился Ким. Оглядев операционное поле, стал шептать Авелю на ухо:

     - Он же не жилец, Авель. Поврежден кишечник, почка, задета печень, внутреннее кровотечение. Остановись, пока не поздно.

     В ответ прозвучало негромко, твердо:

     - Ким, выйди немедленно из операционной.

     - Ну, знаешь, я тебя предупредил, - пробурчал Ким и как-то боком выскользнул из операционной.

     Ассистент доложил:

     - Готов анализ крови, группа вторая, резус отрицательный, материнская.

     - Мать в операционную, на стол рядом, - скомандовал Авель.

     Операция продолжалась около восьми часов. Авель с рассветом, обессиленный,  вернулся в ординаторскую и упал без сил на кушетку. Дежурная сестра, принесшая свежезаваренного чаю, вышла на цыпочках, прикрыв за собой дверь.

     Мальчик выжил, это стало понятно уже через два дня.

     Тогда же Авеля вызвал к себе главврач и сунул в руки проект приказа. В нем говорилось об увольнении Авеля за превышение полномочий, за грубое нарушение должностных инструкций и использование в работе недозволенных методик. Авель пробежал глазами текст, главврач прокомментировал:

     - Хирург ты от бога, спору нет. Но работать у меня не будешь. Или пишешь заявление по собственному желанию, или даю ход приказу. Выбирай. Время у тебя до утра.

     - Вот и Юрьев день, слава богу. Перестройка в разгаре, - ответил Авель и вышел из кабинета.

    

     В городской больнице Авеля приняли без оговорок. Горбольница в трех кварталах от дома, теперь он уже и в выходные бегал к пациентам. Глядя на это, Ия как-то сказала:

     - Авель, может, я тебе и не нужна?

     - Как это? - опешил он.

     - Так выходит.

     - Извини.

     - Что ж извиняться… и знаешь, тебе следовало бы зайти к матери, осмотреть её.

     - Она жаловалась на что-то?

     - Ты же знаешь свою мать, она никогда не будет жаловаться. Но последнее время она мне не нравится. Как бы это не оказался панкреатит в латентной форме.

     - О, господи, - тяжело вздохнул Авель.

     - Ты бы видел, как расцветает ее лицо, когда рассказываю о твоих успехах в хирургии.

     - Завтра зайду, посмотрю.

     Но не зашел Авель завтра. Неотложная операция да ещё с летальным исходом прямо на столе.

     Маму привезли в отделение на следующий день. Он узнал об этом, выйдя из операционной. Бросился по палатам. Нашел её без сознания. “Реанимация или операционная, реанимация или операционная” - билась его мысль в поисках правильного ответа. Вспомнились слова Ии.

     - В операционную, - выдохнул он. 

     Мама лежала перед ним, подготовленная к операции, а он стоял над ней и не решался сделать надрез. Возьми себя в руки, медлить нельзя, - шептал он. Операционная сестра, видя его состояние, заплакала. Он вздрогнул от её всхлипа и сделал надрез. Картина, открывшаяся перед ним, была ужасна. Некроз тканей двух третьих тела поджелудочной железы и гнойный процесс у головки не давали шансов на спасение. Руки машинально выполняли привычные движения, а он, не замечая этого, шептал: "Как же так, мама, мамочка".

 

     Он сидел в реанимации подле умирающей мамы. Смотрел на её руки. Мамины руки, сколько они переделали для него, для Авеля, а он не смог помочь, когда пришел его черед. И он принялся в отчаянии бить свои руки о металл поручня койки, стремясь разбить до крови. Его уняла Ия, стоявшая рядом. И только тогда он заметил её присутствие, и заплакал - тяжело, с надрывом.   

     Перед самым уходом мама пришла в сознание и прошептала, улыбнувшись:

     - Сыночек, как я рада тебя видеть.

     Так с улыбкой и отошла.

 

 

     Что жизнь каждого из нас? Империя в грош не ставила жизнь каждого и погибала сама. И под её обломками гибли люди - физически в междоусобицах, душами в чаду духовного разложения. А в её глубинах уже зарождалось чудовище с одним единственным инстинктом, инстинктом наживы. И некому было осознать, некому было поставить препоны. И потому сливались в единое, казалось бы, несовместимые - партийная верхушка и компрадорская буржуазия, власть и криминал. Деньги праздновали свободу от морали, от закона. И как выживали островки гуманного в океане бесчеловечного, знает только бог.

 

     Смерть мамы и ощущение вины выбили Авеля из колеи не на один месяц. Он находился в состоянии глубокой депрессии, Ия не знала, что с этим делать. И здесь Ким предложил ехать на работу в Ливию. Сумел договориться с зарубежными коллегами. Точнее, требовался хирург класса Авеля, но Ким договорился на тандем.

     Авель вяло отбивался:

     - Далась тебе эта Ливия. Разве больных здесь не хватает?

     - Ты блаженный или притворяешься? Да мы за год заработаем там столько, сколько здесь и за двадцать лет не светит, - напирал Ким.

     - Дались тебе эти деньги, - продолжал Авель.

     - Деньги это свобода. Откроем частную клинику.

     - Чтобы прибыль извлекать?

     - Чтобы быть свободным.

     - Езжай сам.

     Ким и согласен был бы ехать один, да понимал, что условий контракта одному не потянуть, требовался Авель, его профессиональные навыки.

     Доводы и уговоры действовали на Авеля слабо. И тогда Ким пошел на хитрость - встретился с Ией и попытался уговорить её. Главным для Ии оказался довод в пользу вывода Авеля из состояния депрессии. Ким утверждал, что необходимо сменить обстановку. Ию при этом волновали условия. Ким показал контракт, из него следовало, что работать приглашают в лучший госпиталь страны, проживать будут в особняке с прислугой. При этом Ким скрыл некоторые условия, но акцентировал:

     - И каждый месяц по три тысячи долларов на руки.

     Завершил разговор в своём стиле:

     - Ну повлияй ты на своего бессребреника, иначе так и останется нищим. Ты же видишь, что вокруг делается.

     И Ия повлияла.

 

     Подготовка документов, благодаря Киму, заняла всего несколько дней, перелет самолетом в Триполи - ещё день. И вот они на чужбине.

     Прилетели к вечеру. Отношение в аэропорту слегка надменное. Встретили, как и обещали, встречающий представился Муамаром. Друзья переглянулись. А тот сообщил, что все необходимые сведения ему известны и приставлен он к ним в роли помощника и переводчика. Сообщил так же, что по профессии, как и они, хирург. Каков он хирург друзьям предстояло ещё выяснить, но русским владел вполне, чем снял массу проблем.

     К месту назначения добрались затемно. Поселили друзей в одной комнате, в блоке со всеми удобствами. Две другие комнаты второго этажа особняка также заселены иностранцами. На первом этаже кухня, подсобные помещения с прислугой. Перед сном Ким, лежа в постели, в приподнятом настроении иронизировал - теперь их патроном будет сам Муамар. "Как хочешь, а я буду величать его боссом”, - заявил он. Авель не отреагировал.

     Утром разбудил призыв мулы с минарета мечети.

     - Так и будем жить рядом с аллахом, - прошептал Авель.

     Поднявшись, они первым делом вышли на балкон, оглядели округу. Тихая улочка через сотню метров вливалась в шумную магистраль. Там вперемешку с автомобилями сновали велосипеды, вьючные верблюды. Улочка, где предстояло прожить год, состояла из белоснежных двухэтажных особняков и редких пальм вдоль дороги. Яркое солнце, несмотря на утренний час, обжигало. Авель вдохнул полной грудью сухой, жаркий воздух. “Что я здесь делаю среди скопища машин, верблюдов, арабов, бедуинов, бог знает чего”, - подумал он. Будто отвечая, Ким деловым тоном заявил:

     - Посмотрим, что будет дальше, пока свои обещания выполняют.   

     Госпиталь, где предстояло работать, оказался вполне современным. Ким после осмотра с некоторым апломбом сообщил, что это главный госпиталь страны. И намекнул, что неплохо бы продлить контракт. Авель, глядя на новейшее оборудование, которого так не доставало на родине, замахнулся мысленно на операции, о которых дома и думать не мог.

     Новые возможности в работе повлияли на Авеля. Здесь Ким оказался прав. Через месяц он с пафосом в тайном письме сообщал Ие, что первое обещание выполнил, и Авель вновь стал Авелем.

     Авель тоже писал письма, коротко о работе и проникновенно о чувствах. Дело дошло до стихов. Она читала его письма, где улыбаясь, где по-бабьи всплакнув. Отвечала регулярно, стараясь писать о приятном. Он стал вести учет дней до конца разлуки.

     Ким ощущал себя по-иному, его не донимала тоска по родине, близким. Часто позволял себе развлечения с женщинами. При этом говорил Авелю:

     - Ну, если ты собрался год отбыть евнухом, то я так не могу.

     Авель с насмешкой говорил, что женщины стоят денег, напоминая о цели присутствия Кима здесь. Тот в ответ с хохотом сообщал, что заводит бесплатные романы с медсестрами из соседнего отделения – болгарки здесь второй год, есть ещё сербки, пальчики оближешь. А если уж местная прислуга, так это копейки. Ким развивал тему, пытаясь увлечь Авеля. Но тот к кобелиным развлечениям относился с иронией.

   

     Прошло шесть месяцев пребывания в Африке. Как-то после обычного трудового дня Ким с воодушевлением сообщил Авелю:

     - Нам предлагают делать операцию на почки. Правда, не в госпитале, за сотню километров отсюда. Повезет босс, с руководством госпиталя договорено.

     - Отчего не доставят больного сюда?

     - По каким-то причинам невозможно, не стал выяснять.

     - Но как же так, Ким. Без обследования, без диагноза.

     - Сказали, что диагноз есть.

     - А если не подтвердится? 

     - Всё проще, чем ты думаешь. И я уже дал согласие, не мог же отказать сыну халифа. И потом, нам заплатят круглую сумму.

     - Надеюсь, не пересадка почки.

     - Камни удалил бы и я.

     - Да, Ким, с тобой не соскучишься. Ты хирург или коммивояжер? Операционная там хоть есть?

     - Да, оборудована всем необходимым, так говорят.

     - Донор подобран и проверен?

     - Да, да, да. С этим полный порядок, всё в соответствии с местными законами.

     - Разве ты знаком с их законами?

     - Так говорит босс, я ему доверяю. Выезжаем завтра, операция послезавтра. Поверь, отказать  никак нельзя. Нас выбросят отсюда без гроша.

     - Вот в эти законы я верю, - мрачно откликнулся Авель.

 

     Сто километров вылились во все двести, и всё по пустыне. Ехали в открытом джипе, ночью, машину вел Муамар. Когда пересекали границу, Авель понял, отчего ехать пришлось им.   

     Операция прошла трудно, заняла времени больше обычного. Устал Авель чертовски. Их завезли в отель, и Авель сразу уснул. Проснувшись, увидел Кима, сидящего рядом и пересчитывающего деньги пачками.

     - Двадцать тысяч, пять взял босс, наши делим пополам, - сообщил Ким: - Не возражаешь?

     Авель промолчал.

     - Через три часа выезжаем, - добавил Ким.

     - Я не могу оставить больного, - ответил Авель.

     - Послеоперационные дела в договор не входят. Надо ехать.

     - Надо минимум два дня понаблюдать, возможны осложнения.   

     - Босс не одобрит.

     - Что ты всё босс, да босс. Мы хирурги или шабашники?       

     - Хорошо, сейчас позвоню, сообщу, что ситуация требует, чтобы задержались.

     И Ким взялся за телефон.

     Обратная дорога легла вновь на ночь. И ночь эта оказалась не лучшей в их жизни. Не доезжая погранпоста, Муамар свернул на проселочную, затем по бездорожью. На вопрос Кима ответил: так короче и проще. И держал одному ему известный путь, петляя меж барханами. Авель и Ким, прикрыв глаза, дремали. Вдруг над головами очередь трассирующих пуль. Джип накренило, и он повалился куда-то под откос. Авеля и Кима выбросило из кузова. Автомобиль перевернуло пару раз, и он застыл на боку; двигатель, чхнув пару раз, заглох, фары погасли. Молодой месяц как-то освещал место происшествия.

     Первым пришел в себя Ким, Саднило колено, ныло плечо. Он встал на ноги и бросил в ночь:

     - Авель, ты где?   

     - Здесь, - раздался в ответ голос, похожий больше на стон.

    Ким развернулся и увидел Авеля, лежащего на песке метрах в пяти. Подойдя, спросил:

     - Ты как, живой?

     - Живой, только вот нога, правая.

     Ким опустился на колени, стал ощупывать ногу. На руках почувствовал кровь. Разорвал штанину и обнаружил открытый перелом голени. Соорудив жгут, наложил выше перелома. Авель застонал и попытался сесть, чтобы рассмотреть.

     - Ничего особенного, - сообщил Ким. - Открытый перелом правой голени. Сейчас поищу что-нибудь подходящее для шины. Попробуем перебазироваться.

     И Ким, приподняв Авеля под руки, поволок к автомобилю. Подтащив, принялся осматривать автомобиль. Муамар, зажатый между креслом и рулем, был мертв. Ким принялся шарить у него по карманам, нашел пять тысяч долларов. Взял в бардачке фонарь, принялся пересчитывать. Заметив, что Авель наблюдает, пробурчал:

     - Не оставлять же мертвецу.

     Потом стал рыться в багажнике. Отыскал флягу с водой, тут же напился, флягу повесил себе на шею. Нашел ещё нож, спрятал в карман. Наконец, нашел аптечку с нехитрым скарбом. Продолжил рыться в поисках подходящего материала для шины. Ничего не нашел. Тогда, взяв инструмент, принялся выворачивать из окантовки кузова металлический профиль. Соорудив из него две подходящие детали, приступил к делу.

     Ввёл Авелю дозу обезболивающего из аптечки. Стал вправлять перелом, Авель потерял сознание. Вправив кое-как, наложил шину, затем повязку, облил сверху йодом и облегченно вздохнул. Взял в руки флягу, утолил жажду, потом стал заливать воду в рот Авелю. Тот поперхнулся, закашлялся и пришел в себя.

     Стало светать. Ким поднялся на бархан, осмотрелся. В сумерках рассвета, куда ни вглядывался, одна пустыня. Нечто сродни испугу зашевелилось внутри. Хуже всего, что потеряны ориентиры. Откуда ехали и в какую сторону, понять было невозможно. Ким спустился к автомобилю, стал рыться в поисках карты, не нашел. Поделился с Авелем тревогой, тот посоветовал:

     - Направление попробуй определить по следу колес на песке.

     Минут через десять приободренный Ким стоял подле Авеля и, показывая рукой, говорил:

     - Нам туда. 

     Взвалив Авеля на спину, Ким двинулся в путь. Ноги вязли в песке. Под тяжестью груза Ким пыхтел, истекал потом и уже метров через триста завалился вместе с Авелем на песок. Взял флягу и стал жадно пить. Потом, опомнившись, протянул Авелю:

     - Попей.

     - Тебе нужнее, - и Авель отвел протянутую к нему руку. 

     Когда вновь, теперь уже метров через двести, Ким опустился на песок и стал пить, Авель сказал:

     - Дальше пойдешь один, вдвоем не выйти. Отыщешь людей, вернешься с помощью, так будет лучше.

     Ким с облегчением вздохнул, решение было найдено и предложено самим Авелем. Собираясь, Ким вновь протянул флягу Авелю. Тот отказался. Тогда Ким предложил нож:

     - Возьми. Лежачий, мало ли что.

     - Ну да, горло перерезать, как станет невмоготу, - прошептал Авель и взял нож. 

     - Ну, я пошел.

     - Иди.

     Ким развернулся и легко взошел на бархан, затем стал спускаться и через минуту скрылся из виду.

     Авель вслед тоже вполз на бархан, чтобы улучшить обзор. Солнце набирало силу, и, слава богу, был не разгар лета. Авель стянул с себя рубаху, приспособил на голове нечто вроде чалмы. Голове стало легче, но обжигало тело. Тогда он принялся разгребать песок. Бросилась в сторону встревоженная ящерица. На глубине песок был прохладнее. Авель зарылся. Рядом прошуршала змея, спеша в нору. Солнце атаковало всё живое. Воздух, поднимаясь от нагретого песка, являл воспаленному сознанию Авеля то ли миражи, то ли галлюцинации. Боль в голове покрыла боль в ноге.

     Что жизнь каждого из нас? Вспышка, проблеск огонька, дуновение ветерка, капля дождя, пузырек на воде, что исчезает без следа? Что изменится от того, есть я на свете или нет? существуют или нет целые народы? Что всё человечество в масштабах мироздания? Так, бесполезная плесень, вредная мошкара на теле планеты. Что может быть бессмысленнее деятельности человеческого социума, его устремлений?

     Так думал Авель, мечась в бреду, погибая в чаду пустыни. И можем ли мы упрекать его за это. 

      А Ким, тем временем, часа через два вышел к людям. Нет, это была не трасса, это был оазис, но здесь были люди, точнее - старик с верблюдом. И Ким, напившись и отдышавшись, стал больше жестами, чем словами, показывать, что нужна помощь. В пустыне нетрудно понять, чего хочет от тебя человек, попавший в беду. И его поняли, и назначили цену за спасение. Названная стариком сумма показалась большой, хотя на самом деле была пустяковой. Ким стал торговаться. Старик попросил показать деньги. Ким показал. Старик мог бы и отнять, но не стал этого делать, следуя, очевидно, наставлениям Магомета. Но на цене настаивал. Наступил полдень, старик оставил Кима и принялся за молитву. После молитвы махнул рукой и сказал нечто на своем языке. Ким догадался, что старик согласен, и указал рукой направление. Старик подвел верблюда, уложил и предложил Киму влезть. Когда Ким уселся, старик сел впереди и дал команду верблюду. Тот поднялся и пошел, а старик стал мурлыкать нечто под нос. Под ногами у Кима болтался с одной стороны мешок, с другой бурдюк с водой. Ветра не было, следы на песке хорошо просматривались.

     К вечеру они отыскали Авеля, тот был без сознания. Ким откопал Авеля и стал вливать в рот воду, при этом показалось, что тот немного ожил. Они взвалили Авеля на верблюда, привязали веревкой. Прежде чем двинуться с места старик потребовал денег. Ким отдал, караван тронулся в путь - верблюд с Авелем на спине, старик впереди, Ким в хвосте.             

     К середине ночи старик вывел караван к автомагистрали. Оставив Кима с Авелем у дороги, отправился в обратный путь. Движение на дороге в эту пору суток в разгаре. Машины проносились мимо, обдавая пылью. Наконец, удалось остановить пикап. Ким опять торговался, но, заметив, что араб трогает с места, согласился. С трудом уложили Авеля на заднее сидение. Укладывая, Ким снял обувь и увидел, что ступня правой ноги уже поражена гангреной. Стал просить араба прибавить скорость, указывая на ногу Авеля. Тот выжал из фургона всё, благо была ночь.

     К рассвету Ким с Авелем были уже в операционной. Ампутацию провел сам Ким.

     Через сутки Авель пришел в себя, окинул взглядом изувеченное тело и прошептал Киму:

     - Ие ни слова. Понял.

     И тяжело вздохнув, закрыл глаза.    

     Много дней терзал Кима и Авеля ливийский следователь, допытываясь обстоятельств происшествия. Возил даже Кима к месту происшествия, но найти автомобиль с телом Муамара не удалось. Дело закрыли. Авеля отправили самолетом на родину.

 

     Ия встречала Авеля в аэропорту. Увидев его на костылях, обомлела, затем бросилась со слезами:

     - Господи, что они с тобой сделали!

     Через полгода вернулся и Ким. Авель уже ходил на протезе, опираясь на палку, и даже умудрялся понемногу оперировать, хотя стоять за операционным столом подолгу ещё не мог.

     Ким привез заработанные деньги. Раскладывал перед Авелем пачки и возбужденно рассказывал о перипетиях дальнейшего пребывания. Объяснял вычеты, что произошли от следователя, надо было как-то отделаться, надо было, чтобы отстал. Авель слушал без особого интереса, без интереса смотрел и на деньги, лежавшие перед ним на столе. Ии дома не было, и слава богу. Озабоченный Ким вдруг произнес:

     - Слушай, тут такое дело. Понимаешь, мне нужны сейчас деньги, задумал одно мероприятие. Одолжи. Я верну, можешь не сомневаться.

     - Бери, - отрешенно сказал Авель.

     - Спасибо, друг, спасибо. Даже не представляешь, какое это перспективное дело.

     Ия, узнав, что Ким выпросил деньги, назвала того шулером. Авель ответил:

     - Да нет. Просто он органически вписался в действительность. Такие как он и творят эту действительность.

     - И что сотворят?

     - Кто его знает, но для нас там места не останется.

 

     Операцию по скупке ваучеров и последующей перепродаже акций Ким провел блестяще, помножив свой капитал во много раз. Деньги, как и обещал, Авелю вернул, вернул со словом благодарности. Правда, речи о прибыли для Авеля не шло. Авель и не догадывался, каков оборот совершили его деньги, заработанные столь высокой ценой. А Ким оставил работу хирурга и с воодушевлением окунулся в стихию коммерции, в стихию биржевых сделок и спекуляций, в паутину банковских операций. И, надо сказать, фортуна улыбалась Киму. Ему удалось провернуть крупную аферу с финансовой пирамидой и выйти сухим из воды. Действуя среди таких же старателей, он за короткое время научился многому. Прежде всего, осторожности. Просчитавшихся или заигравшихся здесь отстреливали без промедления, словно дичь. Но у Кима проявилось поразительное чутьё, почти звериное, чутье на опасность и на удачу. И всякий раз он выходил из схватки с добычей.

     Через год у Кима был банк, в котором он имел контрольный пакет акций. Ему удалось поладить и с криминалом, и с властью, и крышу найти подходящую. Теперь он держал в руках динамичный банк, набирающий силу день ото дня. За Фунта держал одного хлопца, которого жизнь загнала в такую щель, что тот готов был делать для Кима что угодно, лишь бы выжить. Ким и давал ему возможность выжить, да так, чтобы воздуха хватало только на существование, но не на борьбу. Ким изменился и внешне, научился выглядеть уверенным и респектабельным. Теперь он жил в особняке, держал прислугу, личного охранника. Правда, несмотря на охрану, приходилось спать со скорострельной винтовкой в головах. Быть предусмотрительным его учила жизнь, а он был хорошим учеником.       

     Ким завел привычку по воскресениям посещать церковь, на груди у него появился золотой крест с умеренным бриллиантом. Ким нравился батюшке, и тот отмаливал грехи. Подношения новоявленного неофита вполне устраивали церковь.

     С Авелем Ким виделся всё реже. В краткие теперь моменты общения самодовольно разъяснял:       

     - Ты не понимаешь, работа в банке чрезвычайно сложна.

     - Понятно, сложна. Только суть её проста - ростовщичество, - с легкой усмешкой отвечал Авель.

     - Вот когда сделаешь свой миллион, тогда и будешь меня учить.

     - Учить уже поздно. Фрукт, так сказать, поспел к сезону.  

     Жизненные пути их расходились всё дальше. И ничего с этим сделать было нельзя.

     Сам же Авель стал замечать, как росла в обществе некая категория людей, отрицающая жизнь как ценность. Нет, это был не кураж старых времен, это был не нигилизм с его, пусть и односторонним, но поиском истины. Это не было обыденное пренебрежение духовным, такие люди существовали всегда. Это был даже не цинизм. Это было намного хуже – тупое, бесчеловечное отношение к живому, к жизни вообще, граничащее со звериным оскалом. Похоже, человечество начало вырождаться. Так думал Авель. И мысли эти приводили его невольно к Киму. Нет, Ким не принадлежал к этой категории. Но он был из тех, кто сделал немало для размножения в стране этих особей. Сам Ким жизнь ценил, но исключительно свою, от души полагая, что заслужил блага и власть над другими.

 

     Материальное положение Авеля мало отличалось от большинства. Зарплату без конца задерживали, да и зарплата - слезы. Ия и плакала частенько по ночам. А днём распределяла остатки заработанных в Африке денег. Как-то известила Авеля:

     - Знаешь, Ким предложил нам начать своё дело.

     - Где это он мог предложить, - насторожился Авель.

     - Да так, случайно встретились, не важно, - помолчав, добавила: - Предлагает открыть частную клинику.

     - Ты вообще-то представляешь, сколько необходимо денег на клинику с хирургическим уклоном?

     - Он обещал помочь с кредитом.

     - Ну конечно. И окажемся в долговой яме у него до конца жизни.

     - Но надо же что-то делать, - Ия расплакалась: - Нет, я больше так не могу. Ты даже квартиру не удосужился до сих пор приватизировать.

     - Ты права, прости. Что-то надо делать. Приватизацию квартиры я оформлю на днях.

 

     Авель обратился в комиссию по приватизации при исполкоме. Как водится, послали за справками, а в бюро технической инвентаризации выяснилось, что часть квартиры уже приватизирована. Приватизирована Кимом Филькенбергом, и как уверили Авеля на вполне законных основаниях, разве немного спутано согласование. Дата на документах относила событие ко времени предшествующему поездке в Ливию. 

     В крайнем возбуждении Авель явился в банк к Киму. Ким, не разобрав, встретил благодушно:

     - Ну что, решился на свое дело? Я помогу, не волнуйся.

     - Похоже, уже помог, - начал Авель, всё ещё сдерживаясь: - Ответь, это правда, что ты приватизировал часть нашей квартиры? И как ты это сделал без моего согласия? 

     Слова Авеля застали Кима несколько врасплох. Он и думать уже забыл об этой маленькой операции, провернутой в прошлой жизни, когда он во всём нуждался, когда с трудом нашел деньги на взятку чиновнику. Он собирался, было, сказать Авелю, что это недоразумение будет улажено. Но в голове промелькнули соображения иного порядка, и он заявил:

     - А что ты, собственно, так разволновался. Я в квартире был прописан и по закону имел право на часть собственности.

     - Выходит, квартира моего деда, погибшего в сорок третьем за то, чтобы такие, как ты, спокойно размножались, эта квартира принадлежит тебе на законных основаниях? - выдохнул Авель с недоумением.

     - Что здесь особенного, - ответил Ким и посмотрел на Авеля свысока и чуть насмешливо.

      И этот взгляд переполнил чашу терпения Авеля. Он с полуоборота нанес удар кулаком в челюсть. Ким откинулся назад, затем выровнялся, вытирая ладонью кровь, и произнес:

     - Ну, Авель. Такого я от тебя не ожидал.

     - Я от тебя тоже многого не ожидал, но получил сполна.

     Авель развернулся и, прихрамывая на обе ноги, покинул кабинет.

     Вслед прошипело едва различимое:

     - Я тебе это ещё припомню.

 

     Вечером, после рассказа Авеля, Ия молча удалилась в спальню, легла на кровать и, отвернувшись к стене, проплакала до утра.

     Кто знает, как зарождаются и как умирают чувства. Теперь, возвращаясь домой, на место где он, Авель, помнил себя с малолетства, на место, которое ощущал всю жизнь в неразрывной связи с собой, он чувствовал вокруг присутствие чуждого духа. И это было невыносимо. Ему стало казаться, что этот дух уже завладел и частью души его Ии. А она, выплакавшись, замкнулась в себе, стала будто каменной. Что-то надломилось в их отношениях, и они почувствовали, что навсегда. Постепенно как-то накапливалось, пока не выплеснуло разом, не выдержав испытаний.

     Авель ощущал вину за собой. Ия ощущала лишь безысходность. И можем ли осуждать ее за это?  Авель уходил рано утром, когда она еще спала, или делала вид, что спит. Возвращался поздно вечером. Наконец, решил, что дальше так невозможно и следует выправлять положение. Явился раньше обычного. Дом встретил тревожной тишиной. Почувствовав недоброе, бросился по комнатам. Ии не было. На столе записка: “Дорогой Авель, силы мои на исходе. Больше так не могу. Меня не ищи. Я ушла. Навсегда. Прости, если можешь”. Он смял записку в кулак, и желваки проступили на скулах. Затем разжал кулак, расправил аккуратно записку и положил на прежнее место.

     На сборы ушло полчаса. Он взял в руки чемодан, вышел на лестничную площадку, запер за собой дверь и позвонил соседке.

     - Возьмите, пожалуйста, ключи. Когда придет Ия, отдайте ей. До свидания.

     - Вы в командировку?     

     Авель, не ответив, стал быстро спускаться по лестнице.

 

     В тот же день Авель уехал в другой город. Город был небольшой, провинциальный, на берегу Черного моря. Там он устроился хирургом в городскую больницу. Первые недели жилья не было, ночевал в больнице. Пошли жалобы, пришлось нанять комнатку рядом с больницей. Кровать, шкаф, стол и стул - вот и вся меблировка. Авелю больше и не требовалось, всё равно дни напролёт, включая выходные и праздники, проводил в больнице.

     Коллеги и медперсонал звали его уважительно: доктор Авель. Известие о хирурге, что вытаскивает больных с того света бесплатно, разнеслось быстро. Коллеги, не чувствуя конкуренции, относились к такой славе спокойно. Дело в том, что Авель лечил неимущих, они шли к нему потоком, а он не мог отказать. Когда обращались богатенькие и, шелестя купюрами, просили оперировать, он отвечал, что не имеет возможности из-за большой загрузки, рекомендовал обратиться к коллегам. Они, мол, сделают не хуже.

     Прошло время, и в городе уже многие называли его не иначе, как батюшка Авель. Раны рубцевались, он простил всем и всё.

      

     Как-то осенью, через много лет, Ким приехал в город Авеля по кратковременным банковским делам. Он сидел с Ией на заднем сиденье лимузина, что катился по пешеходной зоне набережной. Прохожие растерянно расступались. Ким сидел, раскинувшись, в удовлетворении от только что завершенной сделки. Ия, отвернувшись, глядела тоскливо в сторону моря. Вдруг вздрогнула, увидев Авеля. Она не могла ошибиться, это был Авель. Поседевший, постаревший, но Авель.

     Приказала водителю: останови! - и вышла, ставши рядом с автомобилем. Авель сидел на скамейке у моря, опираясь руками на трость, глаза устремлены вдаль. На нем старенький плащ и такая же шляпа. Бездомная собака прижалась к ноге. Проходящие мимо люди здоровались, иногда с поклоном. Ия стояла в нерешительности. Дверь автомобиля приоткрылась, Ким заговорил:

     - Дорогая, у меня совсем нет времени. Через неделю у нас Багамы, насмотришься на море. Столько дел надо успеть. Поехали.

     Дорогая медленно села  в авто, в глазах стояли слезы. Лимузин двинулся дальше, периодически сигналя. Люди вздрагивали, оборачивались и уступали дорогу.

 

       Через месяц Авель умер в больнице от острой сердечной недостаточности, а точнее от недостатка денег на лекарства. Коллеги похоронили его скромно, над могилой поставили деревянный крест, хотя Авель церковь не посещал, причастие не принимал и по церковным канонам вряд ли мог называться христианином.