Комментарий | 0

Полёт бабочки (пролог и глава 1)

 

Роман

 Редакция вторая переработанная и дополненная.

 

 

 

Пролог

 

Перед войной Пётр Иванович Семёнов, майор Красной Армии, жил с женой Валентиной и сыном Серёжей в просторной комнате с высокими потолками в доме комсостава в маленьком городке недалеко от старой границы СССР. В первые дни войны его часть выдвинулась в сторону фронта. Семья оставалась в глубоком и безопасном тылу. Кто мог предположить, что меньше чем через неделю городок станет прифронтовым, и его начнёт методично бомбить немецкая авиация?

Валентина помнила эти бомбёжки до последних дней жизни. Когда по телевизору показывали самолёты с тевтонскими крестами под аккомпанемент свистящих бомб и рокочущих взрывов, она всегда уходила в другую комнату, чтобы не видеть, не слышать, не вспоминать.

Как-то во время одного из налётов, Валя с сыном Серёжей, которому только-только исполнилось девять лет, сидела в щели – простейшем укрытии от авиабомб, представлявшем из себя яму глубиной два с половиной метра и шириной один метр. В небе кружили немецкие бомбардировщики. Слышался вой моторов, свист бомб, лай зениток, время от времени земля содрогалась всеми своими корнями, травами, дождевыми червями, личинками жуков и всё это осыпалась по стенам щели к ногам маленького Серёжи. Бомбили здание школы неподалёку – там располагался полевой госпиталь. Бомбы ложились настолько близко, что люди, сидящие в щелях, слышали пронзительный свист каждой смертоносной посылки, рвущейся к земле, и по звуку разрыва примерно понимали, где она взорвалась.

В какой-то момент Валентине вдруг стало не по себе – она почувствовала, что не может больше оставаться на месте и попросила сына:

– Давай перебежим в другую щель!

– Ты что, мамочка, – удивился Серёжа, – смотри, как бомбят – не добежим!

– Нет, мы всё-таки уйдём отсюда, – решила Валентина, взяла сына за руку и решительно приказала:

– За мной!

Было страшно вылезать из укрытия на открытое пространство, где то и дело вздымались к небу земляные фонтаны новых разрывов, но не оставлять же маму одну! И Серёжа побежал вслед за ней. Им повезло. Пока они пересекали пространство до соседней щели, ни одной бомбы не разорвалось поблизости. Они скатились в новое укрытие, где уже сидели люди, но в тесноте – не в обиде! И тут землю сотряс такой удар, перед которым все предыдущие показались только разминкой: казалось, что земля сначала поднялась у них под ногами, а затем ухнула в какую-то бездонную яму, это землетрясение сопровождалось нестерпимым, разрывающим барабанные перепонки звуком, на секунду стало темно, и в следующее мгновение откуда-то сверху на всех сидящих в щели посыпались тяжёлые комья сырой, чёрной земли.

Когда прозвучал сигнал отбоя и жители дома стали выбираться из укрытий, на месте одной из щелей, той самой, из которой убежала семья Семёновых, зияла огромная чёрная воронка.

Мать с сыном долго не могли сдвинуться с места, как зачарованные, глядя на вывернутые ошмётки глины, на лёгкий дымок, поднимающийся от земли, на поваленные по кругу молодые берёзки. От воронки шёл запах земли и ещё чего-то кисло-горького, напоминавшего запах прогоревшего костра. Мысль о том, что, если бы они не убежали из щели, сейчас от них не осталось бы даже мокрого места, вспыхнула в голове мальчика с беспощадной очевидностью, и от этого ему сделалось по-настоящему страшно.

Это воспоминание стало одним из самых ярких воспоминаний его жизни. Им он делился потом с лучшими друзьями, со своей будущей женой, а когда его сын Павлик достаточно подрос, рассказал этот случай и ему.

– Знаешь, что меня поразило тогда больше всего? – спросил он сына-подростка.

– Не знаю. Что? – поинтересовался сын, ожидая услышать что-то ещё более захватывающее.

– Что над этой воронкой, которая чуть не стала нашей могилой, как ни в чём не бывало кружила огромная разноцветная бабочка, такая красивая, каких я раньше никогда не видел.

 

Часть 1

 

Глава 1

Первое, что увидел Павел, приоткрыв глаза, был золотистый конус солнечного луча, наискосок перечёркивающий комнату. Внутри конуса вращались миллионы мельчайших пылинок, сверкая на солнце, словно звёзды и планеты бесконечных разбегающихся галактик. Вдруг подумалось, что на каждой планете-пылинке есть свои материки и океаны, там живут неведомые народы, шумят диковинные города, в городах живут люди, они рождаются и умирают, страдают и любят, строят дома, переплывают свои бескрайние океаны, пишут стихи.

А что если и наша Земля – такая же пылинка в луче света, пронизывающем мироздание? Кто-то сейчас, наверное, проснувшись утром, смотрит на неё, не замечая в потоке микроскопических пылинок, и думает нечто подобное. Он никогда не увидит меня – я для него слишком мал, но и я никогда его не увижу – он для меня слишком велик. Мы никогда не увидимся ещё и потому, что моя пылинка вот-вот упадёт на книжную полку, смешавшись с миллионами других ранее погибших планет. За то время, пока она кружит в воздухе, на ней сменятся сотни эпох, возникнут и разрушатся империи, расцветут и увянут религии, будут изобретены и утрачены хитроумные технологии – пройдут сотни тысяч лет, а у того из ярко освещённой комнаты пройдёт лишь пара минут, пока он валяется в кровати и смотрит на этот светоносный поток.

Как хороши эти призрачные минуты между сном и пробуждением, когда можно вот так полежать, никуда не торопясь, немного пофантазировать бог весть о чём! Павел полежал ещё немного, а потом вдруг сжался пружиной и вмиг выстрелил из недр тёплой постели, попутно сбрасывая одеяло и избавляясь от последних туманных грёз минувшей ночи.

 

Он подошёл к окну и распахнул занавески. Конус луча моментально исчез, растворившись в полноводной реке яркого сентябрьского утра. Из приоткрытой форточки дохнуло хрустальным осенним воздухом, начинающим пахнуть прелой листвой.

На кухне его дожидался завтрак, заботливо приготовленный мамой перед уходом на работу: на плите в эмалированной кастрюле укутанная тёплой шалью томилась каша «дружба», в тарелке под вафельным полотенцем прятались бутерброды с докторской колбасой.

Привычным жестом Павел щёлкнул тумблером трёхпрограммного радио над столом, и из динамика зазвучал бодрый пионерский марш:

 

Взвейтесь кострами, синие ночи,
Мы, пионеры, – дети рабочих.

 

Начинался новый день, а с ним новые встречи, дела и события.

 

Во дворе Павла уже ждал Игорь. Они дружили с детства, росли в одном дворе, сидели за одной партой, а теперь учились в одном институте, и даже на одном факультете – историческом.

Внешне друзья были очень разными. Павел – высокий, ширококостный, белобрысый и сероглазый, немного увалень, немного замедленный в движениях; Игорь – на полголовы ниже Павла, тоньше в кости и уже в плечах, с копной густых тёмных волос, жгучими восточными глазами и кипучей энергией, которая фонтанировала из него, как искры новогоднего фейерверка.

При всей несхожести характеров друзей держали вместе похожие взгляды на жизнь и общие интересы. Оба любили поэзию Маяковского и самодеятельную песню, увлекались политикой, активно работали в институтском комитете комсомола, летом ездили в стройотряды. Но крепче общих интересов их держало общее прошлое.

Подружились они при весьма необычных обстоятельствах, когда учились ещё в начальной школе, в самом конце третьего класса, в мае. Павлик с семьёй только-только переехал в новый дом, и пошёл в ближайшую школу, где у него не было пока друзей.

Однажды солнечным майским утром мама разбудила его, как обычно, в половине восьмого. Времени как раз хватало, чтобы умыться, одеться, позавтракать – и ровно в восемь выйти на улицу. Дальше – минут пятнадцать спокойным ходом – и ты в школе, как раз к началу занятий. Всё было выверено и рассчитано до минуты.

Вот и в этот раз ровно в восемь Павлик был уже на улице и медленно побрёл в сторону школы. Он шёл мимо молчаливых, ещё не проснувшихся домов, было хорошо и покойно, ноги сами несли его недавно изученным маршрутом, а в голове крутились обрывки ночных сновидений.

Но чем дальше он шёл, тем больше его охватывала какая-то смутная тревога. Сначала он не мог понять её причину – вроде всё как всегда: панельные дома, подъезды с загнутыми вверх козырьками, детская площадка, кусты акации, покрытые нежной майской зеленью, буйство одуванчиков вокруг – и что-то всё-таки не так. Но что?

И тут Павлика осенило – люди! Где люди? Обычно в это время с ним в сторону школы двигалось много людей: мальчишки и девчонки, учителя, родители, ведущие за руку первоклассников. Мамочки с колясками и карапузами в них, наоборот, двигались навстречу, поскольку ясли-сад находился в противоположной стороне. Открывались и закрывались двери подъездов, изредка проезжал какой-нибудь «Москвич» или «Запорожец». А теперь – никого! Безлюдный двор, молчаливые дома!

Он осторожно подошёл к зданию школы. Чувство нереальности происходящего всё усиливалось, и он уже опасался, что школа может исчезнуть, как заколдованный замок из волшебной сказки. Но ничего – школа стояла на своём месте. Павлик потянул дверь – дверь не заперта, вошёл в просторный холл, из которого вверх бежала лестница. Обычно лестница кишела мальчишками и девчонками, а под ней всегда сидела добрая баба Маша, приветливо улыбавшаяся шумной детворе. Но сейчас – ни бабы Маши, ни детворы – никого!

Павлик поднялся по гулким ступеням и по широкому школьному коридору дошёл до своего класса. Там он повторил эксперимент с дверью – дверь и здесь оказалась не заперта. Он вошёл в класс. Через высокие ячеистые окна лился яркий свет майского утра, он лежал золотыми пятнами на партах, на стенах, на учительском столе. Класс поражал невиданной пустотой и незаселённостью.

Он прошёл к своему месту, снял ранец и повесил его на крючок сбоку у парты. Сел. Ещё раз обвёл глазами пустынный класс – и разревелся, громко, по-детски, когда всхлипы душат тебя и ты не можешь вдохнуть.

Павлик почему-то решил, что все люди погибли! Что ночью случилось что-то страшное, например атомная война, о которой тогда так много говорили. Радиация от атомного взрыва дошла до Средневолжска – и все умерли. Все до одного! По непонятной причине остались только он и мама. Может быть, их квартира оказался каким-то образом защищена от радиации? А что случилось с папой, который в это время был в командировке?

Павлику стало вдруг ужасно жалко всех – и папу, и свою учительницу, и одноклассников, даже самых отчаянных драчунов и злоязыких девчонок, которых он совсем не любил и даже побаивался – даже им он готов был простить все обиды, лишь бы и они каким-то чудом выжили! Наверное, с тех пор он никогда так не любил человечества и не чувствовал с ним такую неразрывную родственную связь!

Он плакал навзрыд и не мог остановиться. Слёзы душили его, лёгкие разрывались от судорожных попыток вдохнуть воздух – и вдруг дверь класса распахнулась, и в неё вошёл Игорь!

Как он обрадовался ещё одному выжившему человеку! Так он радовался, наверное, только маме, когда она возвращалась с работы. Павлик, гуляя вечером возле дома, замечал её ещё в самом конце переулка и мчался навстречу со всех ног, не чувствуя веса собственного тела, со всего размаха врезался в неё, охватывал полные бёдра и прижимался к тёплому животу. Сейчас нечто подобное он совершил по отношению к Игорю, причём так судорожно и стремительно, что Игорь чуть не упал, но смог удержаться на ногах, привалившись к стене, а потом удивлённо спросил:

– Ты чего?

Сквозь всё ещё душащие его всхлипы, Павлик с трудом спросил:

– Игорь, где все?

– По домам сидят, чай пьют, в школу собираются, а ты чё так рано заявился? Не спится что ли? Я-то обычно так прихожу – родители рано на работу уезжают, а нас с братом из квартиры выпроваживают, чтобы мы в школу не опоздали.

– А сколько сейчас времени?

– До уроков ещё целый час!

Так всё счастливо разрешилось. Оказалось, мама случайно поставила часы на час вперёд, над чем потом они с папой очень долго смеялись. Павлу было не до смеха. Но детские страхи постепенно развеялись, а этот день навсегда остался в памяти Павла. День, в который они с Игорем стали закадычными друзьями.

 

Институт находился не то чтобы близко, но и не особенно далеко от их двора. Можно было, конечно, поехать и на трамвае, но они предпочитали ходить пешком, хотя быстрым шагом это занимало не меньше получаса. Зато пока они шли, они успевали обсудить много общих тем. Одним из любимых развлечений друзей было обсуждение разных уличных происшествий, а также людей и предметов, попадавшихся им на глаза.

Недавно на брандмауэре девятиэтажного здания во всю его ширину и высоту повесили гигантский щит с изображением Брежнева. Леонид Ильич сверкал всеми своими золотыми звёздами на фоне герба СССР. Надпись на плакате гласила «Благо народа – высшая цель партии!»

Сотни горожан проходили мимо плаката, и никто не придавал ему особого значения. Но наши друзья не могли пропустить такую тему для разговора.

– Это смутно мне напоминает сталинских времён забытый культ, – увидев плакат, тихонько промурлыкал Игорь на мотив известной песни Высоцкого.

– В худших его проявлениях, – с полоборота завёлся Павел. – Старик, по-моему, совсем выжил из ума – каждую неделю вешает себе на грудь какой-нибудь новый орден. Неужели никто не замечает этого безобразия?

– Да нет, все замечают, но всем глубоко наплевать. Равнодушие – паралич души, как сказал Антон Павлович Чехов. Наше общество – общество паралитиков, – Игорь в своей привычной манере попытался свести всё к шутке.

– Но ведь с этим надо что-то делать! – не унимался Павел. – Если бы большевики в начале века сидели сложа руки, никакой революции не было бы!

– Ты что, предлагаешь организовать новую революцию? – рассмеялся Игорь.

Но Павел был предельно серьёзен:

– А почему нет?

– Интересно, за что будем бороться? Партия большевиков уже у власти – продолжал хохмить Игорь.

– Партия сейчас уже не та, – возразил оппонент, – люди вступают в партию, просто, чтобы делать карьеру, получать разные мелкие подачки...Партия стала заповедником конформистов. Вот в комсомоле много нормальных неравнодушных людей. Хорошо было бы собрать их вместе! Слушай, а давай создадим дискуссионный клуб! Будем встречаться, спорить, обсуждать проблемы, анализировать современную ситуацию.

– И что изменится от того, что мы потреплем языками? – Игорь по-прежнему был настроен саркастически.

– Но надо же с чего-то начинать! Давай хотя бы попробуем! – почти обиделся на него Павел, и друг, подумав, согласился:

– Ладно, давай попробуем!

 

Заседание комитета комсомола началось как всегда в четыре.

Председательствовал освобождённый секретарь – Миша Рогов.  Миша закончил институт лет пять назад, носил в кармане партийный билет, но из комсомольского возраста ещё не вышел и потому имел полное право возглавлять комсомольскую организацию.

Члены комитета сидели вокруг большого прямоугольного стола в специальной комнате для заседаний, примыкавшей к кабинету Рогова, какому там кабинету – маленькой комнатке три на четыре с одним письменным столом, парой стульев и креслом для посетителей. «Каморка папы Карла» – шутя называли студенты кабинет Рогова, имея в виду не только героя известной сказки Алексея Толстого, но и основателя научного коммунизма Карла Маркса, портрет которого был единственным украшением комнатки.

В отличие от каморки председателя комната для заседаний была достаточно просторной. Помимо стола, вокруг которого сейчас сидели комитетчики, здесь громоздилось несколько шкафов с собранием сочинений Ленина, юбилейными альбомами, кубками и призами. Под стеклом рядом с бюстом вождя мирового пролетариата хранилось знамя комсомольской организации. На стенах между шкафами висели стенды с орденами и историей ВЛКСМ. В углу на маленьком столике красовалась гордость комитета – электрическая пишущая машинка «Оптима 202».

Заседание проходило чётко по повестке: итоги уборки картофеля, подготовка к смотру первокурсников, празднование очередной годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции. Комитетчики отчитывались, слушали своих товарищей, задавали вопросы, голосовали. Маша Савельева, тихая худенькая девушка в больших очках, как всегда, вела протокол.

Самое обычное рутинное заседание. Оно ничем не запомнилось бы, как не запомнились десятки других заседаний, проходивших по два-три раза в месяц, если бы не последний вопрос повестки дня – «Разное».

– Мы с Игорем предлагаем открыть в нашем институте дискуссионный клуб с условным названием «Ленинская чистка», – когда дошли до «Разного», начал делиться своей идеей Павел, – все мы знаем, что в последнее время в нашей жизни распространилось много негативных явлений: потребительство, бюрократизм, аморальное поведение. Мы привыкли называть эти явления «пережитками капитализма», но ведь с момента революции прошло уже больше шестидесяти лет, а эти явления не только не исчезают, но и разрастаются. В чём причина? Наша гипотеза состоит в том, что мы подзабыли некоторые основополагающие марксистско-ленинские идеи. Нужно вернуться к прочтению классиков, сопоставить их теоретические положения с практикой наших дней и понять, что мы делаем не так, чтобы очиститься от ошибок, которые мешают нам двигаться вперёд.

Выступление Павла произвело на членов комитета неприятное впечатление. В комнате повисла тишина. Комитетчики не знали, как отнестись к этой затее. Никого из них не волновали проблемы марксистско-ленинской теории, а уж тем более в применении к реальной жизни. Теория сама по себе, а жизнь сама по себе – это было для юных карьеристов совершенно очевидно, хотя они никогда не произнесли бы такую ересь вслух. Они выжидательно смотрели на Михаила – что скажет главный?

Для Михаила предложение стало досадной неожиданностью. «Дурачьё, – подумал он, – лучше бы посоветовались сначала со мной», а вслух сказал:

– Интересное предложение, ребята. Останьтесь после заседания, и мы его подробно обсудим.

После заседания Михаил провёл друзей в «каморку папы Карла», включил в сеть дюралюминиевый электрический чайник, предложил располагаться, кому как удобно, и боком протиснулся к своему столу.

– Ну и задачку же вы мне задали, ребята, – начал он, повздыхав, – все нормальные студенты требуют дискотеки, клубы интернациональной дружбы, а вы вон чего удумали – дискуссионный клуб им подавай! Думаете, кто-то придёт в ваш дискуссионный клуб?

– Смотря какие темы мы будем поднимать? – возразил Павел.

– Ну, и какие же, например, темы?

– Мы обсуждали уже с Игорем первое заседание. Давайте посвятим его проблеме государства. Так и назовём «Отмирание государства: за и против».  Сопоставим ленинские идеи с реальным положением вещей. Разберёмся, что неладно в нашем государственном устройстве.

– Ну и что же неладно в нашем государственном устройстве? – насторожился Михаил.

– Так для этого дискуссия и проводится! – бросился выручать друга Игорь, – нам всем вместе надо с этим разбираться!

– Ребята, вы это серьёзно? – секретарь в недоумении хлопнул себя ладонями по ляжкам, – вы хотите, чтобы у меня забрали партбилет, а вас исключили из комсомола? Кто в здравом уме и твёрдой памяти позволит обсуждать такие вопросы, когда все ответы даны в партийных документах? Я вас очень ценю и считаю вас отличными комсомольцами, может быть, лучшими комсомольцами в институте, но, ей богу, эта ваша затея совсем не к месту и не ко времени. Советую вам как друг – бросьте вы эту фигню!

Чайник тем временем зашумел, и из носика повалил столб пара.

– Вот и чай поспел, – обрадовался Михаил, отделил шнур от дюралюминиевого корпуса и залил кипяток в заварочный чайник, – сейчас чайку попьём с сушками!

 

– Облом! – с досадой сказал Игорь, как только они вышли из комитета комсомола.

В коридоре их поджидали Римма и Ната – две девушки с курса, с которыми они были очень дружны. Их на курсе так и называли – «великолепная четвёрка». Римма, худенькая блондинка с короткой мальчишеской стрижкой, немного напоминала своим видом юркую мышку: остренький носик, подвижное лицо, порывистые движения. Весь её облик – отсутствие косметики, толстый свитер серого цвета, потёртые джинсы, кеды вместо туфель – был подчёркнуто незаметным, если бы не глаза: большие, распахнутые в мир, меняющие цвет в зависимости от освещения от бледно-серого до небесно-голубого. Глаза, казалось, жили сами по себе, а всё остальное – само по себе, но от глаз было просто невозможно оторваться.

– Ну, как дела с клубом? – с ходу спросила она расстроенных друзей.

– Пролетели, как фанерка над Парижем, – в своей обычной манере ответил Игорь.

– Жалко, – на Риммином лице появилась гримаска огорчения, – идея-то ведь хорошая!

– Рогов всего боится, – с едва сдерживаемой злостью вступил в разговор Павел, – и разрешения не даёт.

– А зачем нам обязательно разрешение? – спросила Римма, – разве мы не можем просто взять и собрать клуб?

– Где мы его соберём? У нас даже помещения нет! – тяжело вздохнул Павел.

– Если дело только в помещении – я могу помочь, – сказала вдруг Ната.

Все посмотрели на неё, как будто только что заметили.

Нату в их компании воспринимали не очень серьёзно, что было несколько странно, потому что, по сравнению с Риммой, она была девушкой яркой и выразительной. В отличие от подруги, Ната не любила брюк и носила подобранные со вкусом платья, юбки и жакеты, подчёркивающие её ладную фигуру. Волосы она не стригла, а чуть подрезала и завивала, и они падали тёмно-каштановой волной на плечи, обрамляя немного вытянутое лицо с высокими скулами и тонким носом. Светло-карие, немного зеленоватые глаза всегда смотрели приветливо-вопрошающе, как будто она чего-то от вас хотела и предоставляла вам право самим понять, чего именно.

Молчание длилось не больше минуты, но друзьям показалось, что мимо них пролетел не один тихий ангел, и не один милиционер родился на просторах их необъятной страны.

– А с этого места попрошу поподробнее, – прервал затянувшуюся паузу Игорь. – Тётя из Америки виллу в наследство оставила на Лазурном берегу?

– Почти, – засмеялась Ната, – только не тётя, а бабушка, не виллу, а квартиру, и не в наследство, а цветы поливать.

Оказалось, что бабушка Наты серьёзно заболела, и родители перевезли её к себе, чтобы она была под присмотром, а Нате вручили ключи и поручили ездить на квартиру к бабушке два раза в неделю поливать цветы.

Вся компания немедленно поехала осматривать так удачно подвернувшееся помещение.

Ехать было недалеко – четыре остановки на трамвае, при желании можно и пешком дойти.

Сталинский пятиэтажный дом абрикосового цвета стоял, повернувшись одной стороной к тихой улочке, по которой ходили трамваи, а другой – в уютный дворик, заросший сиренью и чубушником, заставленный покосившимися чуланчиками и металлическими гаражами.

Квартира поражала своими размерами: трёхметровые потолки с лепниной, большая прихожая с огромным шкафом, просторный зал с двумя широкими окнами, круглым столом в центре и пианино в углу. В одну сторону от прихожей располагались ванная комната с газовой колонкой и старинной чугунной ванной, неожиданно тесный туалет и длинная, похожая на кишку кухня. В противоположном направлении убегал узкий коридор – там были ещё какие-то комнаты, но туда Ната никого не повела, а друзья решили не наглеть. Люстры, обои, мебель – всё в квартире было добротно и качественно сделано в лучших традициях пятидесятых годов, когда, видимо, всё это покупалось и наклеивалось, но с тех пор всё успело устареть и обветшать – и квартира оставляла противоречивое впечатление былой роскоши и сегодняшнего запустения.

– И кто же у нас бабушка? – присвистнул от удивления Игорь.

– Скорее уж дедушка, – грустно ответила Ната, – он был генералом, героем Советского Союза, в его честь даже улицу назвали.

Друзья с восхищением смотрели на Нату, открывшуюся им вдруг с неожиданной стороны, а одновременно на большую комнату, на широкий стол, на зелёный абажур над ним. Картина напоминала им обстановку рабочих кружков начала двадцатого века – и так хотелось скорее провести заседание своего клуба!

 

Через неделю за этим столом собрались ребята и девчонки с их курса – всего человек десять. Ната заварила чай и поставила на стол вазочку с печеньем. Молодые люди были на редкость торжественны и серьёзны, как будто всеми овладело чувство причастности к чему-то великому, что совершается на их глазах и в чём им посчастливилось участвовать.

С основным докладом выступил Павел. Он горячо рассуждал о том, что понятие «общенародное государство» ненаучно и скрывает классовую сущность государственной машины. По факту же власть в стране захватила партийно-советская номенклатура, постепенно перерождающаяся в новую буржуазию.

– Советская номенклатура превратилась в новый правящий класс, – развивал основной тезис своего доклада Павел, – ни Маркс, ни Ленин не говорили ни о каком «общенародном государстве». Либо «диктатура буржуазии», либо «диктатура пролетариата» – третьего не дано. На мой взгляд, наше «общенародное государство» больше напоминает первое, чем второе.

Не все соглашались с точкой зрения Павла, спор получился острым и горячим. Настоящий спор, а не те вымученные дискуссии, которые иногда возникали на семинарах под строгим присмотром преподавателей. Взгляды высказывались самые разные, предлагались разные, иногда просто фантастические пути решения проблем, но в одном были согласны все – с Советским Союзом что-то не так.

– А мы-то чем можем помочь в этой ситуации? – когда страсти начали уже зашкаливать, задала вопрос Ната. – Что изменится от того, что мы здесь поговорим?

– В мире ничего, но в наших головах многое, – ответил Павел, – чем яснее мы будем понимать, что происходит вокруг, тем скорее мы решим, что надо делать. Скоро мы закончим институт и будем работать в разных местах, в том числе в советских, партийных и комсомольских органах. Если мы сохраним связь друг с другом, мы сможем совместно находить решение практических вопросов. Будем меняться сами – постепенно изменится и страна.

Ната пожала плечами, как бы говоря: «Не убедил!». Павел сам чувствовал, что ответ звучит немного по-детски, но он и правда пока не знал, какая реальная польза может быть от их клуба.

(Продолжение следует)

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка