Проза

Станок

Бормотухин сидел в кабинете и размышлял, как продать станок. Продать станок было нетрудно, мало ли их он продал в девяностые на металлолом или в двухтысячные китайцам, но этот установили в чистом поле, а потом возвели стены – слишком уж громоздкий.
Бормотухин снял трубку и связался с бригадиром:
- Что, никак?
- Никак, Степан Сергеевич!
- А стенку раздолбить?
- Стена несущая, Степан Сергеевич. Как же ее долбить, цех рухнет.
Бормотухин был недоволен. Первую часть жизни, еще в СССР, он закупал и устанавливал станки, а вторую часть – уже в России – продавал. И никогда никаких сбоев у Бормотухина не было. Позвонит китаец:
- Сипан Сиргеич? Станка нам, станка продадите?
- Восемьдесят миллионов, - отвечает им Бормотухин.
- Дорого-дорого, ой дорого, - и трубку кладут.
Но Бормотухин-то знает, что дешевле, чем на мясомолокозаводе, станков не найти. Бормотухин никогда цену не завышает. Пройдет месяцок, опять наберут. Все китайцы знают телефон Бормотухина.
- Возьмем станок, возьмема. Заверните, пожалуйста.
Бормотухин вылез из-за стола, накинул пиджак и отправился в цех. Станок весом в сто восемьдесят тонн висел на мощном мостовом кране в центре производственного помещения.
- Что, братки, нельзя ли вот так вот подать, а потом повернуть? Может, пролезет в ворота?
- Нельзя, господин Бормотухин. Все измерили, все проверили.
- Тогда цех будем ломать, братки.
Бормотухин вытащил мобильный телефон и позвонил заместителю.
- Витек, бульдозеры вызывай, людей выводи, цех – ломай.
- А рабочих куда? На заводе мест нет, Степан Сергеевич.
- Сокращать пора. Сколько можно? Двадцать лет сокращаем, а результат – где? Оставим отдел маркетинга и бухгалтерию, станки продавать.
- Давно ожидали такого решения, Степан Сергеевич. Наконец-то!
- А что тянуть? Работать надо!
В процессе разговора с заместителем Бормотухин не заметил, как зашел под станок. Волноваться ему было нечего – восемнадцать тяжелых цепей держали махину в воздухе. Крепкие, надежные цепи. Но человеческий фактор учитывать надо. Вот один рабочий позвонил кому-то, вот другой. Вот крановщица с мобильником – слушает, бледнеет. Впрочем, куда ей дальше бледнеть -  в последней стадии, а семьи нет, есть только рычажок и больше ничего. Совсем ничего. Станок срывается с высоты и припечатывает Бормотухина к цементному полу.
Плоский теперь Степан Степанович и никому его не жаль. Китайцы разве что всплакнут: "Какой кароший станок разбили-погубили, ой-ой". Мы согласимся с китайцами – станков действительно мало, Бормотухиных – миллион.

Поезд

Четыре дня назад мне позвонили и попросили прибыть на железнодорожную станцию Орловка.
- Страна поезд запускает, на торсионной подушке. Три тысячи километров дает!
Всю ночь мы лепили на стекла пристанционных домов бумажные ленты, уводили людей и скот. В шесть утра отошли на подготовленные позиции в лес, где расположились в специальных окопах.
- Едет! – закричала какая-то старуха
Я посмотрел в стереотрубу – точка на горизонте быстро приближалась.
- Билеты распространялись среди выдающихся деятелей искусства, культуры и государственности. Говорят, сам Подколодников следует! - горячо шептала в ухо знакомая доярка.
Поезд стоил три миллиарда долларов, совместная российско-германская разработка. В носу трехсотмиллиметровая гаубица, в окнах пятого и седьмого вагонов жерла других пушек, калибром поменьше. На крыше установлены специальные ракеты, чтобы уничтожать террористов и метателей камней.
Поезд промчался мимо нас за одну секунду и скрылся вдали. Нам выдали по пятьсот рублей за участие в работах. По дороге домой я купил на все деньги сосисок, положил их в морозилку и лег спать. Больше такие поезда мимо нас не ходили, где-то на Урале лопнул главный торсионный сверхпроводник, и поезд швырнуло в реку с трехсотметровой высоты.
Сегодня были похороны жертв катастрофы. Бесконечная череда гробов на Красной площади, пронзительные слова. Тетка плакала, я тоже украдкой вытирал слезы. Ночью приснилась огромная гусеничная жаба, она ползла на меня, ползла, а я все отступал и отступал, пока не забился в кладовку, между лыжами и старым ковром.
Утром тетка закопала сосиски в лесу, а на обед приготовила холодный рис с изюмом. Я давился, но толкал и толкал в себя проклятую еду, запивая то водой, то водкой, пока в голове не застучала незнакомая мрачная музыка, пока не появились тени умерших и не поволокли меня в страшную могилу пьяного русского сна.