Проза

А вот был еще случай.. Лет пять назад приехал к нам в Безделово парень. Надьки Трофимовой муж. Только они поженились тогда. К родителям ейным в гости. А лето стоит, мужики на покос собрались. На болото. Зовут и Надькиного с собой. Пойдешь, говорят, Кирилл (точно, так его звали), с нами на болото косить? Пойду, говорит, а чего ж.. Умеешь косить-то? Умею, мол, с детства приучен. А сам невысокий, худой, но жилистый, крепкий. Стали, значит, косить... Ничего, неудобно сперва ему было, не косил на болотах небось, но втянулся потом, попривык. Сильный был, молодой.. Накосили в тот день.. Собираемся в круг. И Кирюха этот подходит с косой. Мокрый весь, пот ручьями течет. Но сияет, доволен сам, лыбится. Эх, давно не косил, говорит, что ж – покурим?.. И раз – черенком косы оземь со всей силы дурацкой.. Тот как в масло ушел в мягкий торф, а лезвием -  прямо по шее, и ррраз… голова - плюх к ногам!.. Вот как вышло. Был Кирилл, да голову себе отрубил.

 

Вселенная была вокруг и повсюду, но также была и внутри. И та, что внутри, отличалась от той, что снаружи, но и она была столь же непостижима. Бесконечна Вселенная или нет - мы не знаем. Возможно, она как змея, пожирающая свой хвост, или собака, свернувшаяся клубком и облизывающая собственные гениталии, замыкалась сама на себе. Только что нам с того? Ведь у нас есть Земля, окруженная звездами. И солнце взбирается к нам каждый день откуда-то снизу, чтобы к вечеру, обессилев, скатиться опять, словно камень Сизифа…

И есть на Земле нашей Арктика, неподвластная этим законам. Солнца нет здесь полгода, и ночи нет здесь полгода. Но зато здесь есть лед, и есть снег, и океанская бездна под ними готова ухмыльнуться расходящейся трещиной. И ухмылка эта не будет сулить ничего хорошего.

Да, это Арктика, полная пустоты, безразличия и тайны. А где-то в центре ее, на льдине, дрейфующей среди прочих подобных в тысяче километров от ближайшего берега над глубинами в тысячи метров, где-то там продолжает свой путь во времени и пространстве русская станция «Северный Полюс - 41».  

Подсвеченные звездами и электричеством полтора десятка маленьких домиков составляли лагерь ее, и шестнадцать полярников населяли ее, оставаясь уникальными представителями своего вида на площади в десятки миллионов квадратных километров ледовитой пустыни.

Была ночь, а вечером накануне полярники узнали, что из Мурманска к ним вышел ледокол. А значит, зимовать оставалось неделю-другую. И вечером люди отметили добрую весть, но сейчас была ночь, и полярники спали, что-то видя во снах, может, дом, а быть может, какой-то прибор или трактор…

Когда дверь одного из домов отворилась, на улицу, зацепившись ногой за порог, едва ли не вывалился человек. Одет он был в тельник, кальсоны и валенки. Удержав равновесие, человек, пошатываясь, дошел до угла, встал напротив двухсотлитровой бочки из-под топлива с торчащим из нее в виде воронки обрезком большой пластиковой бутылки и справил туда малую нужду. Потом человек задрал голову и, прикрыв один глаз, вгляделся в темную синь небосвода. Смотрел недоверчиво долго, как будто ища и не видя чего-то. Но затем, словно вдруг обретя свою цель, он поднял руки вверх и, не пытаясь сдержать возбуждения, радостно прокричал:

– Вселенная! Владимир Меньжуев приветствует тебя!

 

Вот уже третьи сутки шел ледокол по чистой воде, не вступая в ледовый контакт. Выйдя около часа ночи из своей просторной каюты, расположенной на второй палубе надстройки, Николай Росторганов аккуратно притворил дверь, запер каюту на ключ и уже было двинулся по короткому коридору в направлении палубы, как был окликнут знакомым голосом:

- Доброй ночи, Николай Васильевич. Далеко собрались? 

Росторганов обернулся – в начале коридора стоял его сосед по столу в кают-компании старший механик атомохода Моисеев. Сухощавый моложавый Федорыч (как все звали стармеха), которому никто не дал бы его шестидесяти, приветливо улыбался, подкручивая ус. 

- Доброй.. Да вот – воздухом перед сном решил подышать морским. Ох, уж и топят у вас, - пожаловался Росторганов и в подтверждение слов выудил из кармана спортивных штанов предусмотрительно захваченную на ужине бумажную салфетку и промокнул ею шею и лоб.

- А на нашем прохладно борту. Так бывает.. А не хлопнуть ли нам по чуть-чуть? У меня коньячок есть хороший.. А? Ну, пойдемте-пойдемте, по маленькой, перед сном – хорошо,

- приобнял за талию мнущегося и почему-то оглядывающегося по сторонам Росторганова Федорыч, увлекая того к центральному трапу.

 

Серый с рыжими подпалинами пес, описав стремительный полукруг по «центральной площади» лагеря, обогнул станционный сортир и с разбегу вскочил на своего более крупного и темного сородича, до тех пор угрюмо нюхавшего розовый снег у двери в камбуз. Первый, завладев активной позицией, энергично задвигал задом, желая пристроиться как положено, но второй не выказал этому одобрения и, повернув назад голову, зарычал.

- Арчи! Арчи, ты что! Как не стыдно? – послышался голос, - Залез на отца.. Ну-ка фу! – пожилой станционный врач Борисыч в сопровождении молодого гидрохимика Галкина, приближаясь к месту противоестественной смычки, ускорил шаг, - Фу, я сказал! Арчи, фу! 

Арчи нехотя слез, чуть поскреб лапой снег и, виляя хвостом, посеменил навстречу доктору. Второй пес сел там, где стоял, благодарно взглянув на людей разноцветными глазами – карим и голубым.

- Ну-ка, ну-ка, иди сюда, хулиган, - Борисыч снял рукавицу, присел и вытянул руку навстречу озорнику. Приблизившись, Арчи обнюхал пальцы врача и принялся их игриво кусать. Борисыч молниеносно поддел второй рукой одну из передних собачьих лап и, слегка провернув ее, ловко опрокинул Арчи на спину. Нагнувшись над поверженным псом и удерживая того на снегу одной рукой, свободной рукой Борисыч начал расчесывать ему брюхо. Арчи, сощурив глаза и свесив из пасти язык, отдался на волю рук лекаря. 

- Вот, - обратился Борисыч уже к Галкину (тот тоже присел на корточки рядом), - Остались вдвоем отец и сын. Так и зимуют вместе четвертый год.. Когда-то взяли на льдину, как водится, двух собак – сучку и кобеля – Дину и Дика. И так они сдружились, что прямо на льдине, посреди океана, родилось у них пять щенков, и четверо из них выжили. Но вскоре в лагерь пришел песец. То ли бешенный, то ли чумной. Собаки, конечно, прогнали его. А после кончили люди для верности. Но тот, гад, успел собак заразить. Всех, кроме Дика. Сначала Дина слегла, жрать перестала, а за ней и щенки. Стали дохнуть один за другим. Дина сдохла. Только Арчи не сдох. Болел. Тоже, думали, сдохнет. Но нет – смогли выходить. Так вот теперь и зимуют вдвоем. Этот вообще землю не видел. Ледокол приходит – станцию снимает, собак на борт, затем неделю во льдах пошарится – новую льдину найдет для «СП», людей новых высадит на год. А собак - тех же самых – Арчи и Дика. Год на льдине, неделю на ледоколе, и снова на год на лед.. Да, морская душа? – обратился Борисыч теперь уже к окончательно разомлевшему, закатившему глаза и поджавшему уши псу, - Четыре года без суши, без сук, всё во льдах. Ах ты, псина… - Борисыч увеличил интенсивность «почесываний», на что Арчи ответил учащенным дыханием. Галкин не верил своим глазам – такая картина открывалась его глазам впервые. Борисыч почувствовал оторопь молодого товарища – тот, словно потерял дар речи. – Ты че, Андрюха, рот открыл? Кишки простудишь. А как ты думал? Тоже мужик ведь, ему тоже надо…

 

Народный артист стоял на нижней жилой палубе перед дверью предписанной ему шестиместной каюты, не в силах вспомнить каким провидением его забросило в эти края, на этот корабль, в этот трюм... Постучав и услышав «да-да», он вошел, и в нос ему сразу же шибанул ядреный букет властвовавших там ароматов: табачного дыма, пропитанных соляркой комбезов, несвежих носков, стоявших у батареи мокрых сапожных вкладышей и перманентного перегара. Обитатели каюты занимались кто чем - кто-то лежал с книжкой на нарах, кто-то чинил плоскогубцами молнию. Двое сидели перед ноутбуком и внимали  одному из последних киношедевров в жанре лирической комедии: 

- Закадрить, да закадрить. Что за слово-то выдумали? - походя комментировал диалоги героев полярник с густыми седыми бровями и такими же белыми усами, апеллируя к более молодому своему духовному сотрапезнику со свежевыбритым черепом, задумчиво подпиравшему ладонью чернобородый подбородок, - Он ее закадрил.. Ох, я б ее закадрил.. Ну и как, закадрил?.. Тьфу ты! Неужели по-русски сложно сказать? По-русски-то как это будет твое «закадрить» - в туза вогнать, что ли?

Уловив некоторую паузу в обсуждении, артист демонстративно прокашлялся, поставил дорожную сумку на пол, продолжая держать объемный гитарный чехол. Затем прижал свободную руку к груди, слегка наклонил вперед голову и, щелкнув каблуками лакированных туфель, с интонацией легкой торжественности произнес: 

- Здррравия желаю, пацаны. Говорят, здесь у вас есть свободное место.. Возьмете в компанию? 

Все отвлеклись от насущных дел и с интересом взглянули на новенького.  

Свободными оказались одни из верхних нар. Под ними сидел здоровый лохматый мужик с бородой и зубочисткой чистил пространство меж больших и тесных лошадинообразных зубов. Внимательно рассмотрев стоявшего перед ним популярного исполнителя и словно наконец поверив собственным глазам, он вдруг хмыкнул, как если бы подавился, а после, подобно набирающему силу шторму, разразился могучими волнами хохота.  

- Ох-хо-хо-хо-хо! Ух-ха-ха-ха-ха! Ух-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!! – не унимался бородач, похлопывая широченными ладонями по коленам, - Ай, молодца! Ну, молодца! С нами, значит, поедешь, - Его смех и не думал и стихать, наоборот – он словно обрастал новыми звуками, превращаясь в какой-то стрекочущий гул…

Шум садящегося на ледокол вертолета разбудил Росторганова. В рубахе, спортивных штанах и тапках он вышел на свою палубу надстройки покурить и обомлел. Тусклое низкое солнце оконтуривало тенями величавые торосы и золотило иней, облепивший все видимое вокруг. «Ну, здравствуй, красавица...» - просипел шепотом Росторганов, вглядываясь в арктический пейзаж, и похмельные слезы умиления выступили из его глаз… Справа, двигаясь с вертолетной палубы, уже приближалась к нему прилетевшая с ледовой разведки группа полярников, одетых в одинаковые объемистые комбезы и тяжелые морозоустойчивые сапоги. Люди попарно несли габаритные ящики, начиненные каким-то исследовательским оборудованием или же ценными пробами. Росторганов было забеспокоился - не загораживает ли он своей грузной комплекцией узкий проход. Засуетился, прижался то к стенке, то к фальшборту, но так и не найдя оптимальной точки, в момент приближения группы застыл в нерешительной полупозиции. Шедший первым полярник, не меняя темпа, слегка подтолкнул певца плечом, вдавив того в стенку, угол ящика больно воткнулся в коленку.. Восемь экспедиционников, продолжая свое равномерное шествие с научным грузом в руках, ступали тяжелым, но твердым шагом и, казалось, не видели в телодвижениях Росторганова ни помех, ни содействия, ни чего бы то ни было, способного повлиять на их путь. 

Атомный ледокол с хищной оскаленной мордой, вставший на время ледовой разведки, но теперь обретший уточненный маршрут, снова зашумел, набирая ход, зашуршал, заскрежетал, захрустел подбрюшным льдом, выворачивая грани ледяных разломов наружу. До «СП» оставалось не больше ста миль.  

 

Несмотря на предвечернюю дымку, в бинокль ледокол был отчетливо виден. Кобылин оторвал окуляры от глаз и высморкался. Рядом вострил уши и нос Арчибальд. Всему приходит конец. В том числе и размеренной зимовочной жизни. Дня три-четыре уйдет на снятие станции: погрузку техники, оборудования, прием на борт сотен пустых и полных топлива бочек, разобранных и цельных полярных балков – станционных домиков, и наконец – на сбор личного барахла и торжественное переселение на ледокол живших здесь год людей и собак. Станция доживала последние дни, и смерть ее уже щерилась в сумерках, вгрызаясь в лед, с хрустом щелкая вставшие по курсу торосы, и словно шелуху выплевывая, выдавливая зеленоватые льдины вдоль тёртых бортов. 

Сперва зарычал Арчи, а затем Кобылин стал различать контуры красно-черной громины уже без бинокля. И тотчас сумеречную мглу пропороли нездешние звуки – загудел ледокольный тифон. «Орать-то зачем?» - пробурчал под нос Кобылин. Арчи взглянул на Кобылина и, повернувшись обратно к судну, разразился лаем негодования. Ледокол с аккуратной решимостью скальпеля уже подбирался вплотную. Кобылин повернулся к пришельцу спиной и побрел назад к дому. Арчи помедлил, всматриваясь в знакомую зубатую морду, и последовал за Кобылиным. За спиной что-то заскрежетало, а затем – звучно плюхнулось. Человек и пес оглянулись. Так и есть – под резервной топливной базой на околице лагеря прошла свежая трещина, и несколько рухнувших бочек уже плескалось в воде. Ледокол продолжал наползать, но уже по инерции; ситуация требовала искать новое место причала. «Мудаки», - процедил сквозь зубы Кобылин, сплюнул и продолжил свой путь по общим с собакой следам.  

 

В маленькую двухместную каюту жилой палубы набилось около полутора десятка человек. Трое сидели на нижней койке, четверо оккупировали пристенный диванчик. Несколько человек примостились на узких ящиках у противоположной стены. Остальные, в основном, молодые, стояли в проходе между койкой и стеной. Хозяин комнаты Константин с литровой бутылкой в руке восседал на единственном стуле спиной к письменному столу, а лицом – к столу обеденному – квадратному ящику, на котором среди тарелок с нарезанным хлебом, салом и колбасой, дольками яблок и апельсинов, открытых консервных банок с паштетом и рыбой, кучно стояло тринадцать разнообразных в своих размерах и формах металлических стопок. 

- Как думаешь, Геннадьич, закончим к завтраку? – обратился к сидящему на койке бородатому полярнику Лехе молодой член морского отряда экспедиции Славка. Из всех здесь присутствовавших Леха был единственным из отзимовавшего состава станции, сворачивание которой продолжалось в эти минуты бригадой, заступившей на смену в полночь.  

- Закончим чего - выпивать? – кивнул в сторону двух пятилитровых пластиковых канистр Леха, - Ну, это как пойдет..

Раздался групповой, но сдержанный смех. 

- Да нет, - Славка смутился, но уточнил, - Загрузить все успеем? Просто интересно, придется нашей смене еще выходить? 

- Должны успеть. Зря что ли «Трупер» с собой привезли? Не трактор, а зверь. Лишь бы только опять не утоп.

- Опять? Это как?

- А что – не в курсах? Год назад на выгрузке нашей станции в снежницу провалился и сел там. Тяжелый – обычным трактором не возьмешь. Пришлось атомным ледоколом вытаскивать. Швартовый конец завели и… Ось, правда, погнули – пришлось обратно в Питер везти, ремонтировать.

 

- О, это ты здесь повесил уже? – запрыгнувший в здоровенный похожий на танк желтый Trooper Али Датушев кивнул на лобовое стекло. К верху его прозрачной лентой было приклеено фото юной прелестницы: девушка в летнем коротком платьице шла по аллее какого-то парка, игриво, и в то же время немного смущенно, улыбаясь на ходу в объектив. 

- Я-а-а, - зевая, протянул Меньжуев, демонстрируя усталое безразличие.

- Жена?

- Холостой я.

- Невеста?

- Ну, типа того, - улыбнулся Меньжуев и нажал ногой на педаль. Трактор тронулся.

- Ух, красивая! – как-то весь, подобравшись, серьезно заметил Али, - А зовут как?

- Надежда.

- Хорошее имя. Вернешься - поженитесь? 

- Поглядим.. 

Через пару минут фары трактора-монстра выхватили из ночной тьмы опустевший домик радио-метео.

- С той стороны зацепи, я объеду, а там уже прямо потащим, - предложил схему действий Меньжуев. 

- С той стороны? – усомнился Датушев, - Петрович говорил, там трещина была.. Давай, лучше это.. как ехали.

- Ага, ты глянь-то вокруг. Видал, торосов сколько по пути? Тут и без дома-то хрен развернешься, а с домом и вовсе встрять можно.. А там дальше - по ровному.. Ездил я там дня четыре назад. Трещина дальше, левее, да и вроде поджало ее. Но ты погляди там на всякий, когда цеплять будешь…

Датушев выпрыгнул из кабины, снял с заднего крюка трактора две стальные стропы и пошел заводить их под лыжи с дальнего торца домика.  

 

- Ну, давай, чего греем? – призвал всех к решительным действиям Леха, и полярники устремили стопки навстречу друг другу. Спустя несколько секунд опустевшие рюмки потянулись обратно на ящик. Встречным курсом последовала закуска. 

- А Германа нашего знаете? Галкина Андрюху? Он сейчас в бригаде с четырех до восьми, молодой, белобрысый такой, - смахнув крошки с бороды и усов, возобновил после выпитого монолог Алексей, - Сам – добрейшей души, но как скажет, бывает, чего – ну хоть стой, хоть ложись. Тут на днях, на снятии уже, приходит к механикам в домик и с порога такой: «Ну что, черножопые?». И лыбится, главное, прямо сияет! А там этот - Али сидит тоже, кабардинец, с новой смены механик, опыт у наших перенимает, - щелкнул пальцем по горлу Леха. – Тот, как услышал, прямо вздрогнул такой, глаза выпучил. «Эта кыто, - говорит, - чирножёпый? Пачьиму так сказал?» - и с акцентом таким прямо, блин, от волнения что ли. А Герман ему: «Да все мы тут черножопые, все! Потому что»…  

 

Trooper объехал небольшую эстакаду с бочками перед домом, слегка подвернул и начал сдавать задним ходом.

- Хорош! – крикнул Датушев, забрасывая стропы на тракторный гак, - Давай, - махнул он рукой, отошел чуть в сторону и двинулся параллельным курсом левее от трактора.

Трактор рывком подался вперед. Сидящий в кабине Меньжуев, оглянувшись, увидел, как стальные стропы натянулись, а домик, тяжело скрипнув лыжами, тронулся с места. Меньжуев развернулся по курсу и направил трактор через небольшие заструги в сторону ровного участка заснеженной льдины. Теперь курс был прям как стрела, и Меньжуев мог отвлечься от созерцания наскучивших видов арктических сумерек, чтобы, глядя на фотографию девушки, помечтать о какой-то другой приятной реальности, где нет снега и льда, но есть лето и женщины, в платьях и без. Он был благодарен Надежде. Благодарен за то, что обладательница чарующего голоса из «Ночи любви» прислала полярнику Володе свое фото. Почему-то он был уверен, что на фото она. И теперь ее манящая улыбка даже здесь, внутри тракторной кабины, взывала к самым смелым фантазиям. «Эх, Надя-Наденька, приеду, обязательно отыщу», - пообещал сам себе Меньжуев и, вспомнив о чем-то, вздохнул полной грудью. 

Вдруг сзади ухнуло. Будто выстрел – разом торжественно и фатально. Меньжуев судорожно развернулся - задняя часть Trooper’а начала проседать, погружаясь в мешанину снега, вмиг посеревшего от поступившей воды. Домик застыл, накренившись вперед, а трактор задом начал сползать в открывшуюся прореху. Меньжуев дернул дверь, но дверь не поддалась. Паника охватила мозг, но только на пару секунд. Меньжуев заглушил двигатель, чтоб разблокировать дверь. За дверью - вода – уже вровень с сиденьем. Вода просочилась в кабину, накрыв собой пол. Мысли заплясали в голове в диком танце – сшибались, обездвиживая друг на друга, разлетались в стороны, образуя под собой пугающую пустоту.. Открыть дверь и впустить ледяную воду внутрь? Завестись и попытаться прорваться? Испарина выступила на лбу Меньжуева, внутри закрытой и медленно оседающей вниз кабины окаменевшего словно бы в ожидании, что все вдруг само прекратится – придет в норму, образуется, нужно лишь подождать, потерпеть, не мешать.. И тут все действительно замерло. Рядом чуть слышно потрескивал лед, снизу журчала вода, но трактор не двигался – ни вниз, ни назад, он застыл! 

Так длилось секунду. Две. Три. Меньжуев взглянул на Надю, та улыбалась. Меньжуев с облегчением выдохнул. Скрип и скрежет нарушил затишье. Это дом, вдруг оживший в зеркале заднего вида, с нарастающим гулом пополз на недвижимый Trooper. Раскатившись на лыжах, балок воткнулся в зад трактора, развернув его вправо и погрузив левый борт в ледяную кашу. Правая дверь оказалась вверху, и Меньжуев взмыл к ней. Ухватившись за ручку, он надавил на нее со всех сил, но она не поддалась. Толкнул вверх еще, испустив хриплый стон.. Дверь была словно намертво впаяна. Что с ней – заклинила или просто так тяжела – он не знал, только понял одно – дверь ему не открыть. Он отчетливо слышал, как снаружи опять трещал лед, и чувствовал, как вода, хлынувшая внутрь кабины, стягивает смирительным холодом его тело и дух…

 

- А весной прилетели к нам шишки. Главный полярник всея Руси Артур Чилингоров, председатель Гидромет-комитета Бодрицкий, пограничник главный и кто-то еще. Плюс оператора взяли с собой, чтоб снимал их перемещения. Прилетели на двух вертолетах с Барнео. А Барнео, кто не знает, – это станция такая коммерческая, тоже на льдине, ее спецом для туристов делают, чтоб оттуда на полюс возить. Работает она два месяца, пока светло и лед покрепче – в апреле-мае. Ну, так вот, первым прилетел МИ-восьмой, высадили ФСБшника какого-то и оператора, а затем уже - МИ-26 с главными лицами. ФСБшник сразу к Семёнычу, начальнику нашему – тот стоит впереди, встречает. А ФСБшник такой: «Здорово, братан, сварил уже кашу?». Семеныч-то с пузом, и этот решил, значит - повар. А оператор – Петров его звали – суетной такой мужичок, бегал все с фотиком, приседал, ракурс получше выискивал. И щелкал вокруг все, что было – дом, сугроб, небо, трактор.. Летом сбросили нам вместе с грузом газету. Там заметка о нашей «СП». В заметке фото его – станционный гальюн, ниже подпись: «Домик гидролога»... Ну так вот, подлетает к нам МИ-26 - Петров берет камеру, готовится снять, как большие люди на льдину выходят. А 26-ой - это зверь, грузовой вертолет, весит тонн шестьдесят, винты херачат так, что при самой хорошей погоде сразу пурга затевается. Садится – вихрь такой, что только на четвереньках устоять можно. А Петров этот с камерой. Едва стоит. Кругом метель, апокалипсис снежный, а он, понимаешь, снимает. Его ветер с ног сносит, он, бедный, пятится, приседает. Вдруг раз – пропал! Смотрим – только рука надо льдом видна с камерой. Допятился, значит, герой до воды. Трещина там, и мостки постелены были, но жопой-то разве увидишь?.. К нему сразу наши Меньжуй и Петрович рванули – спасать фотокора. А этот по горло в воде, одной рукой за край льдины схватил, а другой держит камеру чудик – снимает бегущих к нему. Те бегут, на бегу его кроют по матери, а Петров их снимает.. Недавно письмо пришло от него по и-мэйлу. Пишет, на фестивале короткометражного документального кино в Амстердаме фильм его, снятый в тот день, взял первый приз.

 

Дверь над головой распахнулась, и чья-то рука, возникшая сверху, крепко ухватила плечо тракториста и сильно рванула к себе. Стряхнув созерцание вечности, Меньжуев инстинктивно устремился из чрева машины за ней как за рукой акушера. Выскочив из кабины, он попытался оттолкнуться от уходящей из-под ног дверной рамы сразу и запрыгнуть на лед, но не смог и, плюхнувшись в снежную кашу, снова увидел перед собой протянутую ладонь. Это снова была рука Датушева. Тот для большей устойчивости уже распластался на пузе, накрепко вцепившись ногтями левой руки в морозную твердь под собой, а правую вытянув в направлении товарища. Но витальная сила уже выталкивала Меньжуева на «берег». Он выбросил руки на лед, поднялся на локтях, подхваченный Датушевым, выполз наконец целиком и, не вставая, покатился прочь от черной воды, с чавканьем поглощающей Trooper.

 

Николай Росторганов сидел в полумраке своей просторной каюты с гитарой, слегка теребя ее струны и в полголоса подвывая. В атмосферу испускались первые фрагменты будущего хита:

Среди льдов, м-м

Среди льдов ледокола путь

Где вокруг, м-м

Где вокруг - холод, ночь и жуть

Нам с тобой

Нам с тобой до утра допеть

А потом, м-м

А потом..

Среди льдов..