Рейтинг публикаций

Пещерный человек перенёс на стену пещеры застывший слепок своего страха – трагичную сцену охоты. Первый и самый правдивый опус искусства, ибо ни на что замысловатое внутри творца не ссылающийся. Много спустя цивилизованные люди стали изображать и ценить не пойми уже что – то ли запомнившееся, с провалами и миражами в нём, то ли измышленное, но будто цельнее и правдоподобней самой жизни. (...) Умелость быстро оттеснила правдивость – и почитай с пещерных времён наставляют нас почитать искусство латания дыр во всём, что помнится и впечатляет. Настойчивая рефлексия не идёт здесь особо на пользу. Происки импрессионистов и прочих ломающих голову: что же на самом деле мы видим? – это погоня на дирижабле за порхающим мотыльком.

...победа духа, вечной любви, вечно зелёного древа жизни над энтропией сухой теории жестокой реальности.

Большой человек заставляет других жить за ради него и находить в том отраду их собственной жизни. И семейный круг нашего героя, и его друг и финансовый гений были в уменьшенной копии тем же, чем вскоре стала одна шестая населённой части Земли – неважно, по зову ли сердца или по разнарядке сверху. Кто в Стране Советов не обязан был чтить нашего героя как своего именитого предка? Так или нет, а про себя думали так: «Что бы там ни сочинил он, ни накуролесил – а переспорить себя едва ли ни всем отбил охоту». С малых лет помню на самых видных городских местах – где в наши дни сочится красками реклама гамбургеров – три грозных профиля, с разной степенью ухоженности бороды.

Я проснулась с таким чувством, что будто успела ухватить, украсть что-то важное, чего не положено знать простым смертным. Что же это значит? Что у меня может быть ещё впереди? Что впереди, когда всё позади? И вдруг осенило: это НАДЕЖДА. Код надежды.

Словно не соринку у меня ветром выдуло, а осколок ледяного стекла, как у сказочного Кая. И я поняла, что не так смотрела, не то видела, не так жила…

...и внешний, и вещный мой антипод, с самого нашего детства и до последней строчки в нашей переписке, и до последнего щелчка в прервавшейся на самом главном телефонной беседе бессловесно и безотчётно напутствовал он меня на верность моей потусторонней и идеальной жизненной правде. Как-то она умудрялась быть и моей и его – и верится мне, что многих нам неизвестных иных. И чувствую я, что скоро придётся узнать: не из тех ли истин она, что для таких, как мы, всё больше прочнеют они с замедлением жизни и застилают в самом конце её сладкоречивые миражи?

Почему Маркс мог восхищаться учением Дарвина, не отметив радикального из него следствия: всякое органически-живое и даже набравшее человечьего разума движение так же в тренде своём хаотично-бесцельно, как и всё космически-косное? Ибо определяется одним твердолобым принципом: приспособлением себя исключительно к текущему (а не какому-то там будущему, кем-то планируемому или мечтаемому) состоянию окружающей среды. Как мог столь настойчиво липнуть ко всем социально озабоченным мозгам универсально-туманящее средство «гель Гегеля» – пустопорожний рекламный щит просвещённого прогресса? Какие там спирали, триады... – всё свежее и передовое, победивши и немного повластвовав, быстро сдувается до худшего и обречённого.