Жизнь как есть

 

Речь идет не о каком-то абстрактном человеке, а о моем любимом дяде, крупном физике, Марке Моисеевиче Погорельском.

 

            Но все по порядку. Моя мама и дядя Марик жили в Молдавии, в советской ее части, отвоеванной у Румынии. Сначала в Бельцах, потом в Рыбнице. Их отца – Моисея Погорельского – арестовали в 1938 году, как потом выяснилось не потому, что он был директором еврейской школы, а все национальные школы к тому времени закрывали, а по делу Вавилова. С Вавиловым дед, которого я никогда не узнала, учился вместе в университете. Кто-то потом видел его в Саратове – он был тюремным водовозом. Видимо там и умер во время войны.

            Моя мама, Рита Погорельская, к моменту ареста отца уже уехала из дома и училась в знаменитом тогда Одесском медицинском институте. А дядя Марик оставался с матерью, моей бабушкой Идой, которая потом вынянчила не одно поколение Погорельских.

            В 1940 году мама окончила институт и по распределению попала в город Ош, в Киргизию. Среди однокурсников ходила шутка.

            - Ты куда едешь?

            - В Ош…

            Почему маленькую хрупкую еврейскую девушку отправили на край света – ирония судьбы. Но это спасло жизнь ей и ее близким. Через год в Одессу, в Украину, Молдавию пришли фашисты, и все, кто остался на оккупированной земле либо погибли, либо прошли через лагеря. В самом начале войны бабушка с сыном  Мариком, которому только исполнилось 16 лет, эвакуировалось,- а для этого нужно было разрешение,-  к старшей дочери в город Ош, и получили они разрешение только потому, что Рита уже год работала там. А в 43 году  Марик попал на фронт. Один единственный раз, в ранней юности, решилась я расспросить  дядю Марика о войне, с которой он вернулся инвалидом, без руки.  Марик не любил говорить об этом, и только тогда, на прямой мой вопрос, ответил:

            - Я практически не воевал. Две недели подготовки и на фронт.

            Не забудьте, что это 1943 год – разгар войны. Разговор этот происходил полвека назад, может быть, я что-то не  помню. Кажется, дело было так. Сражение происходило у какой-то деревни. На необстрелянных  юнцов двинулись танки и войска СС.  Марик укрылся за деревенским домом и, периодически выползая  из укрытия, стрелял в немцев. В очередной перестрелке ему осколком снаряда оторвало руку. Несколько месяцев он лежал в госпиталях. Потом демобилизация. Приехал к матери, моей бабушке Иде. Жила она тогда, вернее сумела как преподаватель, получить комнату на бывшей румынской территории в городе Черновцы. Там дядя Марик окончил физико-математический факультет Университета, аспирантуру, туда привел жену, вернее девушку, которую  и он и мама знали всю жизнь, соседку по двору, еще в Рыбнице. Красавицу Аллу.

            Марик всю жизнь – от 6 до 86  любил Аллу, самую красивую девочку во дворе. Да что во дворе. Где-то в конце 60-х годов в Москве проходила впервые американская выставка. Алла взяла меня с собой. Когда мы выходили из зала, в толпе шептались: какая красивая американка. Алла была похоже чем-то на Элизабет Тейлор. Каким-то типажом, что ли. А вот одета она была всю жизнь в само пошив, сделанный с отменным вкусом. Так что не один Марик считал ее красавицей. Но судьба ее была непростой.

            Собственно познакомились сначала бабушки и родители детей. Жили в одном доме. Отец Аллы, кадровый военный мог раздобыть муку в те голодные годы. А у Погорельских – наша семья – была печь. Вот и скооперировались: вместе бабушки семейств пекли хлеб. Началась война. Отец Аллы (а еще был и маленький брат Юрий) ушел на фронт, а мать с двумя детьми эвакуировалась в Зауралье. Отец погиб в 43 году, вскоре умерла мать,  Алле было 15 лет, брату – 5. Когда брата захотели забрать в детдом, она схватила толстенный сук и закричала; «Кто первый подойдет – убью». Она знала, что в детдоме, где живут эвакуированные сироты, идет нещадное воровство, и дети мрут, как мухи. На помощь ей выскочила соседка, фронтовая медсестра, вернувшаяся с войны без ноги. Общественность отступила. Решено было устроить ее на работу. Исправили год рождения.  С 16 лет  она уже работала. В конце войны детей нашла тетя со стороны отца. Она и стала воспитывать Виктора и помогать Алле.

             Война кончилась. Алла вернулась в Рыбницу, на пепелище старого дома. Там она и встретила худенького солдата, который тоже искал свой дом. Это был Марик. Потом он уехал к матери в Черновцы. А Алла в 18  стала работать паспортисткой. То есть по тем, сталинским и послевоенным  временам, была чуть ли не секретный работник. Доверчивая девочка совершила ошибку – «поправила» кому-то возраст и попала  на  4  года в лагеря. Правда, к счастью, статья была бытовая. Красивую и умную девочку с хорошим почерком посадили в контору оформлять документы. От Аллы услышала я историю о том, что с ней в лагере сидел  уже лет 25 старик-профессор, филолог, который после революции, году в 20-м, неосторожно сказал о Ленине, что тот говорит и пишет как урожденный немец. Вот с тех пор и сидел. Потом историю эту я прочла у Солженицына. Так и получается, что наша быль – это легенды, а легенды – наша дурацкая жизнь. Каждый год Марк приезжал к ней на свидание, а в 50-м году, после освобождения, привез к себе, сказав,  «теперь мы никогда не расстанемся».

            Но вернемся в Черновцы, к комнате, в которой жили все вместе – бабушка Ида, Марик, Алла, а потом дочка Ирочка, а потом и мой старший брат – Слава. Я хорошо помню эту квартиру. Бабушке и Марику, вернувшемуся инвалидом с войны, дали в бывшем румынском городе, роскошную комнату в квартире когда-то известного в городе врача или адвоката, точно не помню. Сначала вы входили в большой, просторный коридор, но темный, потому что все комнаты были по правую руку, и только наша (отдельная) кухня в конце коридора по левую руку. Вот она-то и имела окно, а коридор освещался лампой. Справа были две прекрасные комнаты. Видимо бывшая гостиная и примыкавшая к ней спальня. Их занимала семья из трех человек: там был мальчик чуть старше меня, но я его не помню, летом его увозили, а мы приезжали только летом. Через гостиную должна была пробежать в свою комнату одинокая женщина, кажется, ее звали Роза. У нее была совсем маленькая комната –  раньше она отдавалась прислуге. У семьи, жившей в первых  комнатах и Розы, были общая кухня, ванная и туалет, а вот у семьи Марика – все было отдельно. И еще: из их комнаты был выход на лоджию. О, какая это была лоджия! Я такие лоджии больше не видела никогда. Метров 12,  отделанная гранитом. Там стояли кровати, стол, стулья. Мы с мамой, приезжая,- а это длилось лет 8, - каждый год, спали на этой лоджии и огромные звезды тихих украинских ночей смотрели на нас. Они мне всю жизнь снились.

            Но семью Марика мы уже не застали. Мы приезжали к бабушке Иде и Славику. А Марик с семьей переехал в Рязань. Он попытался в свое время защитить диссертацию  на Украине, в Черновцах. Но диссертацию у него украли, а еще намекнули, что никогда не дадут здесь защититься еврею. Кто знает дело врачей, безродных космополитов, … те поймут. Наступили Хрущевские времена, и Марик решил начать все сначала, переехав в Рязань. Так я впервые увидела всю семью в Москве, вернее у нас, в Тайнинке. Меня, мне было 6 лет, разбудили ночью и сказали:

            - Посмотри, кто спит у тебя на постели. У меня в ногах лежало в красном пальто что необыкновенное, золотоволосое, в роскошных кудрях.

            - Ой! – закричала я, - какая красивая кукла!

            Все засмеялись, и кто-то сказал:

            - Это не кукла, это твоя двоюродная сестра, Ирочка. Я подняла глаза и увидела очень красивую тетю и улыбающегося дядю. Они мне понравились, но меня целиком захватило золотоволосое видение. Девочка открыла глаза, и они оказались иссини-голубыми, огромными, как озера. С тех пор все детство, лет до 15, я проводила лето в Рязани с Ирой, или она у нас. Кроме того времени, когда мы уезжали в Черновцы.

            Работу  Марк нашел прекрасную, по специальности, несколько лет он работал инженером в конструкторском бюро  Рязанского электролампового завода, за этим и ехал, потом защитился в Рязанском Радио институте и всю жизнь до отъезда в Израиль, когда уже было за 70, работал в любимом институте. Да и то сказать. Какая элита там собралась, кого не пускали в Москву. Вспомните Солженицына. А таких людей там было сотни. В основном математики, физики, биологи, писатели. Все выходные на протяжении многих лет они все вместе ходили в походы. Благо это Мещера, места прекрасные, есенинские. Они были счастливы. Они жили так, как герои фильма «9 дней одного года». Искренность, чистота помыслов, преданность своему делу – вот характеристика людей того поколения. И Марка также.

            Но вот жила семья сначала в огромном двухэтажном бараке, зимой с веревками, на которых в коридоре сушилось белье, с огромной бочкой соленых огурцов,  время от времени оттуда, из бочки, вытаскивали родившуюся  в Рязани сестру Галочку. Уж очень она эти огурцы любила. Но, как ни странно, все были счастливы. А потом они получили две смежные комнаты в трехкомнатной квартире на пятом этаже сталинской пятиэтажки. Это было здорово! Ведь не барак уже, а собственные комнаты. Там  жили и когда обе дочери вышли замуж. И, хотя младшая, Галочка, уехала, жила в Арзамасе-16. Была ведущим программистом (недаром во время перестройки ее приглашали в Хьюстон), но старшая дочь с детьми и мужем жила с родителями. Вот такие условия для выдающегося ученого. Правда надо сказать, что при Брежневе, каждый год спускали разнарядку на квартиру для ветерана войны Марка Погорельского, но каждый год начальство аккуратно забирала квартиру себе, теще, любовнице и т.д. Так длилось до тех пор, пока Алла, не выдержав, отправила телеграмму Брежневу. Только тогда уже пожилым людям дали отдельную смежную двушку в хрущобе. Это вам не Америка, где специалист такого класса на вес золота.

            Научная работа у Марика шла весьма успешно. Диссертацию он  написал и защитил. Вообще в интернете найдете только две работы. Первая – на основе диссертации, вторая – сообщение в журнале «Наука» на английском языке. Заметили. Присвоили звание Почетного члена Американской Академии наук. Приглашали на симпозиумы. Мы смеялись. «Еще бы присылали деньги на дорогу и бесплатно принимали. Может тогда бы и поехал Марк Погорельский». Но вряд ли бы пустили – такие были времена.

             Наши отношения с Марком – девочки, у которой рано умер отец, и которой нужен был умный собеседник, девушки, которая слушала с восторгом философские рассуждения своего умного дяди-физика, - складывались особо. В Рязани я попадала в царство Аллы. Вкуснейшей кухни, всяких рецептов, журналов по шитью и вязанию. Лично я ничего не умела. Но слушала с восторгом. Алла была поэтом быта и творила его, красивый быт, из ничего, из воздуха. А вот с Марком мы в основном общались в Москве. Он подшучивал надо мной, когда мы собирались всей семьей, но наедине мы вели самые серьезные философские беседы, замешанные на достижениях современной физики и астрономии. Конечно, я слушала, но слушала, жадно впитывая то, что говорит знаток и ученый. Однако один из ключевых разговоров, когда я была уже взрослым человеком и писала некие философские эссе,  у нас состоялся  в Рязани.

            Марик достал из письменного стола маленькую, размером со спичечный коробок, металлическую коробочку, всю усеянную микросхемами и сказал мне: « Вот здесь может быть разгадка строения Вселенной, как ее задумывал Господь».  Марк был очень серьезен. Он первый рассказал мне о нано частицах. О том, что если прикоснуться к одной частице на одном конце вселенной, то тут же возникает отклик в другой части вселенной. Если бы мы смогли разгадать эти связи, понять их роль в строении космоса – в широком смысле слова – то поняли бы и возникновение жизни, и возможности мгновенных перемещений из одной вселенной в другую и «много-много, и всего…». Этот разговор происходил в начале 80-х годов, задолго до того как нанотехнологии стали расхожим местом.

            Если бы во главе корпорации, связанной с нанотехнологией стоял такой человек, как Марк – человек обширных знаний, светлого ума, кристально-чистого и открытого сердца, человек, который разговаривает с Богом, - мы бы давно были впереди планеты всей. Но у нас всем руководят маленькие  и большие чубайсики, занятые, в основном, распилом денег, на большие и маленькие куски. Ни Бог, ни страна их не интересуют. Эти люди стоят по уши в золоте, а руки у них по локоть в говне. Скоро они будут, как царь Мидас погибать, становясь все более и более золотыми, утеряв все человеческое, даже физиологически, а запах от них будет все более гадостный, запах застойного дерьма, которое  составляет их суть. Они никогда не будут задумываться о божественной сущности вселенной. Прорыва в нанотехнологиях в России не стоит ждать. Ученые есть, но в руководстве только те, кто готов выставить все на продажу – знания, страну, честь. Высшие материи не по их части. Символ их эпохи реклама со словами: «Истинные ценности вечны» и во весь экран летят доллары.

            Настали другие времена, пришли другие люди. Марик заканчивал – уже за 70 лет – свою работу в Радио институте. А времена наступили тяжкие; и, вопреки желанию, но в связи с острой необходимостью помочь внукам, старики собрались в Израиль. Перед Марком остро встал вопрос: дописать свои научные труды, как велел долг, или написать книгу, которая отразила бы его взгляды на строение мира. Семья настаивала на том, что надо закончить все, чему была посвящена научная жизнь ученого Марка Погорельского. Я же  умоляла его написать философскую книгу. Долг победил. Марк, в одном из последних наших разговоров, сказал, что решил завершить научные труды. Как жаль! Сейчас мы бы имели что-то вроде книги Альберта Эйнштейна «Вселенная как я ее понимаю». Но, к сожалению, этому не суждено было произойти.    На похоронах Марка было много народа. Ведь в Израиле жили многие ученики еврейской школы, где был директором его отец, однокурсники по Черновицкому Университету, семьи детей и внуков, и просто те, кто знал и любил Марка.

           Марик не успел закончить научные труды и написать книгу о своем видении Библии и Вселенной.           Теперь это неважно. Марк, я думаю, удостоился разговора с Всевышним о строении Вселенной и смысле бытия.