Жизнь как есть

 

Илья Репин. Иван Грозный убивает своего сына

 

 

Как гласит предание, 440 лет назад – 16 ноября 1581 года – русский царь Иван Васильевич Грозный в царских палатах Александровской слободы в порыве гнева ударил тяжелым посохом своего сына Ивана Ивановича. Спустя несколько дней царевич скончался. Это была тяжелая утрата для Русского царства, поскольку именно Иван Иванович готовился взойти на русский престол после преставления грозного царя. Легенду о гибели царевича, а также  доказательства ее развенчания поведал петербургский писатель и историк Евгений Валентинович Лукин в своей новой книге «Золотое кольцо России. Легенды древних городов».

 

Кровавый навет

Русская легенда

 

 

«Блаженный отец Антоний, если находишься в небесных обителях, непрестанно молись обо мне, грешном рабе своем Иоанне, и тогда переплыву бурное море жизни нашей среди врагов душ и тел наших невредимым, окрыляем твоими молитвами, чтобы достичь престола Царя царствующих и Господа господствующих, где шестикрылые и престрашные серафимы с трепетом и ужасом предстоят, и к божественной Его крепкой и непобедимой деснице прескверная и окаянная душа моя приблизится».

Царевич Иван поставил точку на пергаменте и задумался. Преподобный Антоний Сийский представился ему воочию – сияющий лоб, лучистые глаза, серебристая борода. Царевич вспомнил рассказ о том, как от Терского берега плыла к Холмогорам ладья с запасом рыбы. На Белом море разыгралась сильная буря – волны вздымались, как горы, и захлестывали ладью. Вдруг корабельщик увидел недалеко от себя старца, который раскинул над ладьей свою ветхую мантию, оберегая от волн. «Ты многих призываешь на помощь, – молвил старец, – а меня не зовешь». – «Кто ты, человек Божий?» – спросил корабельщик. – «Я Антоний, игумен обители на реке Сии», – ответил старец и стал невидимым. Тут буря стала стихать, и подул попутный ветер. Корабельщик возблагодарил Господа Бога Иисуса Христа и преподобного Антония за спасение…

Раздался стук в дверь, и в светелку вошел слуга. Он упал в ноги царевичу:

– Батюшка государь тебя требует.

– Иду! – царевич отложил пергамент, на котором составлял похвальное слово преподобному Антонию Сийскому, недавно просиявшему в архангельской пустыне, что в семидесяти верстах от Холмогор, и направился к отцу.

Иван Васильевич Грозный в золотистом распашном кафтане, опоясанном красным кушаком, нетерпеливо расхаживал по палате. 

– Едет! – воскликнул царь, как только за царевичем затворились двери. – Едет, Иванушка, едет наш дорогой легат – посланник папы римского, Господи прости!

– Не понимаю, батюшка, чему тут радоваться?

– Ты пойми, Иванушка, нам сейчас позарез нужен мир с польским королем Стефаном Баторием, чтобы покончить долгую войну в Ливонии, и легат в этом нам пособит.

– Может, и я пособлю – отправлюсь под Псков, помогу разгромить наступающие польские рати, и тогда Стефан Баторий будет сговорчивее?

– Даже не думай об этом! – царь нахмурил брови. – Ты царский наследник, ты мне нужен здесь, в Александровской слободе, ибо ты моя единственная опора и надежда. А громить польских шляхтичей и без тебя есть кому.

– Что же тогда попросит за свою услугу наш дорогой легат? – ухмыльнулся царевич.

– Известно что, – вздохнул Иван Васильевич. – Папа римский хочет, чтобы мы отреклись от своей истинной веры и присягнули Святому престолу.

– Неужели ты пойдешь на это?

– Ни в коем случае, ибо на православии наш престол зиждется, и наша Церковь святорусская, и вся Отчизна наша. Помни, Иванушка, об этом.

Царевич вернулся к себе в светелку и продолжил занятия. Завершая похвальное слово преподобному Антонию Сийскому, он начертал на пергаменте: «И пусть избавит Бог Господь твоими молитвами нашу Русскую землю от врагов, и восстающих против Христа волков-еретиков, и от всех зверей, пасть разевающих, с востока и запада, и с севера, и с юга. И пусть сохранит Господь Бог, честной отец, твоими молитвами свою Церковь и своих людей без всяких пятен и пороков»…

 

21 августа 1581 года папский легат Антонио Поссевино с великими почестями был принят в царских палатах. Сопровождаемый четырьмя братьями Ордена иезуитов, он предстал перед ясными очами государя. Иван Васильевич Грозный гордо восседал на троне из слоновой кости, где были вырезаны картинки библейской истории. Он был облачен в золотое парчовое одеяние, отделанное вдоль разреза и подола жемчугом. Его высокое чело венчала шапка Мономаха, пышно украшенная драгоценными камнями. В левой руке царь держал тяжелый посох, усыпанный алмазными зернами, – символ царской власти. Рядом с ним на скамеечке пониже сидел наследник – царевич Иван, также облаченный в богатую одежду и увенчанный царской шапочкой.

Антонию Поссевино преподнес московскому государю крест с изображением Страстей Господних и книгу о Флорентийском соборе. Иван Васильевич горько усмехнулся: тогда на соборе в 1439 году православный Константинополь подписал с католическим Римом соглашение о единении на условиях признания верховенства папы римского над всеми христианами. В обмен Рим обещал помочь в борьбе с султаном Магометом Завоевателем, но ничего не сделал для этого, и Константинополь пал под ударами османских турок. «В этот раз мы будем хитрее, – подумал Иван Васильевич. – Мы не дадим себя обмануть».

Папский легат огласил послание великого понтифика, в котором тот называл русского царя своим возлюбленным сыном, а себя величал Наместником Христовым. Папа римский обещал склонить польского короля Батория к миру. Он выражал надежду, что русский царь будет всячески способствовать слиянию православной и латинской церквей, напоминая, что в свое время упрямый Константинополь рухнул от неприятия правил Флорентийского собора. Кроме того, папа римский предлагал объединить военные усилия всех европейских христианских держав для крестового похода против магометанской Турции. Наконец, он просил русского царя разрешить итальянским купцам свободно торговать, а также строить костелы на Русской земле.

Послание папы римского выслушали в благоговейной тишине. Немного подумав, Иван Васильевич хитровато прищурил глаза.

– Передайте Его Святейшеству папе Григорию, что мы благодарны за его любовь и усердное доброжелательство к нам, – произнес он, – и в угоду его желаниям не отвергаем возможного соединения наших церквей в будущем, но, прежде всего, хотим мира с польским королем Баторием. Мы рады, что Его Святейшество посетила похвальная мысль наступать на турок общими силами Европы. А что касается итальянских купцов, то пусть торгуют на Руси и молятся Богу как им будет угодно, да только римских церквей у нас не было и не будет.

Окончив речь, царь как хлебосольный хозяин пригласил всех на пир в честь дорогих гостей. Он прошел первым к своему месту, прочел молитву и благословил трапезу. Слуги в бархатных кафтанах вынесли к столам жареных лебедей на золотых блюдах. Следом появились жареные павлины с распущенными, как опахала, хвостами. Золотые кубки и серебряные ковши на столах то и дело наполнялись вишневыми, можжевеловыми или черемуховыми медами. А гости угощались редкими заморскими винами. 

Антонию Поссевино был счастлив. Ему казалось, что он видит перед собой не грозного самодержца, а радушного хозяина, который к каждому относится с вниманием и почтением. Иван Васильевич, уловив добродушное настроение папского легата, облокотился на стол и доверительно шепнул ему на ухо:

– Антоний! Ты совершил дальний путь, будучи послан главою и пастырем Римской церкви, коего мы душевно чтим. Укрепляйся яствами и питьем, ибо ждет тебя благое дело – заключить мир со Стефаном Баторием.

– Мир будет заключен, государь! – пообещал легат. – Но только я думаю, что, может быть, Господь справедливо возложил на твои плечи бремя такой войны, раз ты ничего толком не говоришь о главном – о сердечном слиянии наших церквей.

– Я непременно дам ответ! – Иван Васильевич с улыбкой поднял заздравный кубок. – Как только ты, Антоний, вернешься с миром от польского короля.

Уже под хмельком Антонио Поссевино договорился с Иваном Васильевичем, что оставит при царском дворе своего человека – патера Стефана Дреноцкого, который будет присылать ему необходимые сведения. На следующий день, облеченный высоким доверием, папский легат незамедлительно выехал в воинский стан польского короля. Как только улеглась пыль от его кареты, патер Дреноцкий по царскому указу был препровожден в каменное узилище и заключен под стражу. Несколько месяцев, пока не вернулся легат, он томился среди четырех стен, пользуясь единственным столом, на котором и спал, и вкушал пищу, и молился.

Переговоры о мире проходили в деревне Киверова Гора, что неподалеку от Пскова. Посредником на них выступил посланник папы римского. Главный спор развернулся из-за Ливонии: русские послы хотели сохранить отвоеванные земли, а поляки и литвины – вернуть их. В итоге русским пришлось уступить город Полоцк и другие приобретения. В то же время поляки и литвины возвращали захваченные русские города Великие Луки, Невель, Заволочье и Холм, а также псковские пригороды. Кроме того, войска Стефана Батория должны были отступить с русских земель, не получив никакой денежной контрибуции, на какую изначально надеялись. 15 января 1582 года в доме папского легата в Киверовой Горе была подписана Перемирная грамота, которая заканчивалась словами: «А заключение этого мира мы совершили и дали крестное целование в присутствии посла папы Григория XIII Антонио Поссевино».

Папский легат возвращался на Русь окрыленным. Он выполнил обещание о мире, данное русскому царю, и теперь был вправе рассчитывать на успех главного дела, ради которого его направил сюда папа римский – уговорить Ивана Васильевича пойти навстречу Святому престолу. Однако никакой радушной встречи не случилось. Государь, облаченный в черные монашеские одеяния, был суров и угрюм. Он с неохотой согласился побеседовать с Антонием о главном деле в присутствии ближних людей.

– Антоний, мне уже много лет, – устало пояснил Иван Васильевич, – и могу ли я перед концом земного бытия изменить православной церкви, издавна не согласной с латинским вероучением?

– Государь, единство нашей общей христианской веры было утверждено на Флорентийском соборе, – с жаром накинулся легат. – Приняв этот братский союз с сильнейшими монархами Европы, ты смог бы вернуть не только отторгнутый от тебя Киев, но и всю Византию, отъятую Богом у греков за их раскол и неповиновение флорентийским правилам.

– Греки нам не Евангелие, – отвечал государь. – Мы верим Христу, а не грекам. У нас не греческая, а Русская вера. Что касается Византии, то знай: я доволен своим Отечеством, и не желаю новых земель.

– Поверь, государь, Рим – это древняя столица христианства, – настаивал Антонио. – Русские многому бы научились у нас.

– Чему учиться? Целовать папскую туфлю с намалеванным распятием? – вдруг разозлился Иван Васильевич. – Какое высокомерие для смиренного пастыря! Впрочем, кто живет не по Христову учению, тот папа есть волк, а не пастырь!

– Если уж папа есть волк, то мне говорить больше нечего! – воскликнул легат и покинул прения.

Антонио Поссевино был в ярости. Он понял, что русский царь его обхитрил – добился заключения мира с Речью Посполитой, но ни в чем не уступил при обсуждении возможного церковного единства при верховенстве папы римского.

– Где патер Стефан? – набросился он на слугу, войдя в свои покои. – Пусть Дреноцкий неотлагательно явится ко мне!

Патер вошел к Антонио Поссевино, виновато опустив глаза.

– Все это время я провел в четырех стенах, – пробормотал он. – Никуда не выходил, ни с кем не общался, и потому не смог ничего разузнать.

– Отчего государь такой неприступный? – перебил его легат. – Что-то случилось?

– Это знают все: три месяца назад у него умер сын Иван – наследник престола. Это большой удар по намерениям русского царя – с тех пор он ходит в трауре.

– Отчего же царевич скончался? Уезжая в польский стан, мы видели его здоровым и цветущим. Не приложил ли здесь свою тяжелую руку сам Иван Васильевич?

– Откуда мне знать, господин легат? Я же говорю: все это время провел в четырех стенах, а московитам было запрещено со мной общаться под страхом смертной казни.

Однако Антонио Поссевино уже ничего не слышал. В его глазах горел дьявольский огонек. Он выдворил патера из покоев и бросился к столу – писать послание папе римскому. К вечеру письмо было вчерне готово, и легат, устроившись перед ярким светильником, с лукавой усмешкой перечитал его еще раз:

 «По достоверным сведениям, сын Иван был убит великим князем московским в крепости Александровская слобода. Те, кто разузнавал правду (а при нем в это время находился один из оставленных мною переводчиков Стефан Дреноцкий), передают как наиболее достоверную причину смерти следующее. Все знатные и богатые женщины по здешнему обычаю должны быть одеты в три платья, плотные или легкие в зависимости от времени года. Если же надевают одно, о них идет дурная слава. Третья жена сына Ивана как-то лежала на лавке, одетая в нижнее белье, так как была беременна и не думала, что к ней кто-нибудь войдет. Неожиданно ее посетил великий князь московский. Она тотчас поднялась ему навстречу, но его уже невозможно было успокоить. Князь ударил ее по лицу, а затем так избил своим посохом, бывшим при нем, что на следующую ночь она выкинула мальчика. В это время к отцу вбежал сын Иван и стал просить не избивать его супруги, но этим только обратил на себя гнев и удары отца. Он был очень тяжело ранен в голову, почти в висок, этим же самым посохом. Перед этим в гневе на отца сын горячо укорял его в следующих словах: “Ты мою первую жену без всякой причины заточил в монастырь, то же самое сделал со второй женой, и вот теперь избиваешь третью, чтобы погубить сына, которого она носит во чреве”. Ранив сына, отец тотчас предался глубокой скорби и немедленно вызвал из Москвы лекарей, чтобы всё иметь под рукой. На пятый день сын умер и был перенесен в Москву при всеобщей скорби».

Наутро Антонио Поссевино пригласил к себе патера и дал ознакомиться с посланием. Стефан Дреноцкий выглядел удрученным.

– Есть какие-то сомнения? – полюбопытствовал легат.

– Что царю делать в чужой женской опочивальне? И почему его невестке надо было отдыхать на лавке в полном наряде? Обычно в опочивальне и находятся в одном исподнем! Неужели это царю неведомо? Почему он должен взбеситься и напасть на невестку? Она же не на улицу вышла в таком виде!

– Что еще?

– Царский посох уж больно тяжел – им не размашешься. Его переставлять трудно, а уж вздымать в воздух тем паче. К тому же Иван Васильевич уже в летах, сил немного. Да и не таскает он с собой посох повсюду, а берет только на царские приемы.

– Еще есть замечания? – проскрипел зубами легат.

– Главное непонятно – зачем Ивану Васильевичу убивать своего сына? За исподнее белье невестки? Глупо. Он же души в царевиче не чаял. Называл своей последней надеждой. А всех предыдущих жен царевича он по примеру своего отца, государя Василия Ивановича, постриг в монашенки, поскольку они оказались бесплодными. И только третья жена заплодоносила на радость и мужу, и тестю. Зачем же ее избивать? И следом убивать сына? Как-то нескладно, недостоверно получается.

– Все складно! – Антонио Поссевино вырвал письмо из рук патера. – Все достоверно! А кто в Риме сможет это опровергнуть? И что мне написать папе римскому в оправдание, что моя миссия не удалась? Что Иван Васильевич оказался хитрее и мудрее меня? Нет уж, я лучше напишу, что великий князь московский – настоящий маньяк и сыноубийца! И тогда папа поймет, как мне было трудно в Московии нести свет евангельской истины!

– Да, господин легат, Вы по праву считаетесь звездой Ордена иезуитов!

Послание Антонио Поссевино русский царь не читал. Опечаленный неожиданной смертью старшего сына, он размышлял о судьбе Русского царства – кому передать престол? Его второй сын Федор Иванович, теперь ставший наследником, никак не годился к государеву поприщу, поскольку был очень набожным человеком, не склонным к державному владычеству. Царь созвал Боярскую Думу и предложил подумать, кто из знатных людей мог бы занять царский трон? Бояре с испугу ответили, что не хотят никого другого, кроме законного наследника Федора Ивановича. «Хорошо, что я женил Федора на Ирине Годуновой, – подумал Иван Васильевич. – Остается мне теперь надеяться только на ее брата – боярина Бориса Федоровича Годунова. У того рука крепкая – не дрогнет, и глаз хозяйский, сметливый. Пусть Годунов станет соправителем Федора, и не даст погибнуть Русскому царству».

Александровскую слободу, где случилась смерть любимого сына, царь Иван Васильевич Грозный покинул навсегда, и никогда больше сюда не возвращался.

 

***

 

Василий Тропинин. Портрет Николая Карамзина

 

31 октября 1803 года император Александр I назначил писателя Николая Михайловича Карамзина (1766–1826) официальным историографом России. Главным поручением было создание полноценной «Истории государства Российского», основные вехи которой набросала еще императрица Екатерина Великая. Историограф получил возможность работать со многими историческими источниками: ему были доступны не только российские, но и иностранные тексты, которыми он широко пользовался.

Свой оригинальный подход к документам Карамзин обозначил в предисловии: «Чем менее находил я известий, тем более дорожил и пользовался находимыми; тем менее выбирал: ибо не бедные, а богатые избирают. Надлежало или не сказать ничего, или сказать все о таком-то князе, дабы он жил в нашей памяти не одним сухим именем, но с некоторою нравственною физиогномиею». И дополнял свою мысль откровением: «И вымыслы нравятся; но для полного удовольствия должно обманывать себя и думать, что они истина». И приводил в пример великого античного историка Фукидида: «Если исключить из бессмертного творения Фукидидова вымышленные речи, что останется?»

Рассказ большинства русских летописей о смерти сына Ивана Васильевича Грозного был скуп: «Преставися царевич Иван Иванович всеа Русии». Лишь «Псковский летописец» передавал глухую молву: «говорят некоторые, что сына своего царевича Ивана потому царь жезлом поколол, что тот начал говорить о выручении города Пскова». Эти слухи Карамзин счел наиболее достоверными, хотя у всех исследователей вызывал недоумение гнев царя на патриотическое желание сына спасти осажденный поляками город. Версия сыноубийства в сочинении Карамзина выглядела так:

«Царевич исполнился ревности благородной, пришел к отцу и требовал, чтобы он послал его с войском изгнать неприятеля, освободить Псков, восстановить честь России. Иоанн в волнении гнева закричал: “Мятежник! ты вместе с боярами хочешь свергнуть меня с престола!” и поднял руку. Борис Годунов хотел удержать ее: царь дал ему несколько ран острым жезлом своим и сильно ударил им царевича в голову. Сей несчастный упал, обливаясь кровью. Тут исчезла ярость Иоаннова. Побледнев от ужаса, в трепете, в исступлении он воскликнул: “Я убил сына!” и кинулся обнимать, целовать его; удерживал кровь, текущую из глубокой язвы; плакал, рыдал, звал лекарей; молил Бога о милосердии, сына о прощении. Но суд небесный совершился! Царевич, лобызая руки отца, нежно изъявлял ему любовь и сострадание; убеждал его не предаваться отчаянию; сказал, что умирает верным сыном и подданным... жил четыре дни и скончался 19 ноября в ужасной слободе Александровской».

Гневные фразы русского царя о сыне-мятежнике Карамзин почерпнул из жизнеописания Пауля Одерборна «Жизнь Иоанна Васильевича, великого князя Московии», а покаянное царское восклицание «Я убил сына!» придумал сам. Никогда не живший в России, немецкий пастор Пауль Одерборн (1555–1604) был первым в мире биографом Ивана Васильевича Грозного. В царской биографии ему особенно удалось художественное описание страданий государя, переданных с правдоподобностью «очевидца»: «Там отец, обратившись к раненому, но еще дышащему сыну, тотчас от гнева перейдя к раскаянию, поднял руки к небу, стал издавать жалобы и рыдания, то прощался, то всматривался, то утешал лежащего, то оплакивал свой удел, то общую судьбу, то обвинял богов, которые ввергли в это зло такое дорогое существо». Отрывок как будто был списан с древнегреческой трагедии, где всегда обращались к богам, но не к Богу.

Пауль Одерборн считал Ивана Васильевича Грозного «величайшим преступником среди правителей и тиранов». Эту точку зрения разделял и Николай Михайлович Карамзин, изложив ее в «Истории государства Российского». Труд одобрил император Александр I, который был причастен к убийству своего отца – императора Павла I, и потому версия о сыноубийце Иване Васильевиче Грозном несколько затмевала в его глазах собственное жуткое преступление.

В 1885 году выдающийся русский художник Илья Ефимович Репин (1844–1930) представил публике живописное полотно «Иван Грозный и его сын Иван. 16 ноября 1581 года». Сюжетом картины стал известный эпизод убийства русским царем своего сына, сочиненный Николаем Карамзиным. Картина произвела на современников ошеломляющее впечатление, достигая главной цели – разжечь ненависть к русскому престолу. Писатель Лев Николаевич Толстой высказался откровенно: «Он (царь) самый плюгавый и жалкий, жалкий убийца, какими они и должны быть». Его поддержал художник Иван Николаевич Крамской: «Что такое убийство, совершенное зверем и психопатом?» Литератор Всеволод Михайлович Гаршин, позировавший для художника в образе царевича Ивана, отозвался в том же духе: «Перед тобой выбитый из седла зверь, который под влиянием страшного удара на минуту стал человеком». Ни у кого не возникло подозрения, что перед ними – художественный вымысел. Шедевр обладал мистическим воздействием, заставляя поверить в правдивость изображения.

В 1963 году в Архангельском соборе Московского Кремля ученые вскрыли гробницы царя Ивана Васильевича Грозного и его сына, царевича Ивана. При обследовании на волосах царевича не было найдено никаких следов крови, неизбежных в случае нанесения удара посохом. Зато в останках обнаружили наличие ртути, которое превышало смертельную дозу в десятки раз. Это значит, что и отец, и сын стали жертвами отравления сулемой.

Иван Васильевич Грозный был первым русским царем, создателем могучей Российской державы. Вследствие этого копья ненависти и клеветы были направлены на него в первую очередь: низвергнуть Грозного с пьедестала означало опорочить краеугольный камень российской государственности. Об этой вековечной битве за правду великий русский поэт Федор Иванович Тютчев (1803–1873) однажды написал пророческие стихи: