Жизнь как есть

 

Евгений Лукин. На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД. Сборник документальных очерков и статей. Издание второе, дополненное. Санкт-Петербург, 2022.

© Лукин Е.В., текст. 2022

 

 

Один из лучших русских поэтов ХХ века Николай Алексеевич Заболоцкий (1903–1958) в мрачные годы сталинских репрессий был несправедливо осужден и испытал на себе все тяготы и лишения лагерной жизни. В последнее время в нашей печати появились новые материалы, рассказывающие об этом. В третьей книжке «Даугавы» за прошлый год была опубликована «История моего заключения», написанная поэтом после освобождения. Журнал «Знамя» (№ 1, 1989 г.) познакомил нас с его письмами 1938–1944 годов. Большую статью о драматичной судьбе Заболоцкого напечатала «Правда» 16 января с.г. Между тем, обстоятельства несправедливого осуждения поэта до сих пор остаются неясными. Сам Николай Алексеевич по этому поводу писал: «Много раз пробовал я трезво размышлять о всем этом моем несчастном деле – но тут так много для меня непонятного, что размышления мои не приводят меня ни к чему». Публикуемая статья, подготовленная по сохранившимся архивным материалам, приоткрывает завесу над таинственными сторонами этой трагической истории.

 

*  *  *

Поэт Николай Заболоцкий. Фотография 1940-х годов.

 

 

19 марта 1938 года Николай Алексеевич Заболоцкий пришел домой не один. С ним было двое неизвестных.

– Катя, это сотрудники НКВД, – поспешил он предупредить больную жену. – Они хотят поговорить со мной.

Окинув привычным взглядом комнату, пришедшие молча предъявили Заболоцкому ордер на арест. На ордере багровела крупная размашистая подпись начальника Ленинградского управления НКВД Михаила Иосифовича Литвина.

Начался обыск. В чемодан следователей полетела Библия. Вслед за ней – небольшая книжка великого князя Константина Романова «Царь Иудейский», повествующая о «судебном произволе» над Иисусом Христом. Там же оказались рукописи стихов, письма друзей. Сверху тяжело упал красивый грузинский кинжал.

– Распишитесь вот здесь, – приказал старший, ткнув пальцем в протокол обыска. – Жалобы есть? Нет? Тогда поехали.

Попрощавшись с семьей и поцеловав 11-месячную дочь, которая именно  в этот момент впервые пролепетала «папа», Заболоцкий, сопровождаемый сотрудниками НКВД, ступил за порог дома. На улице его ждала черная «эмка».

Машина промчалась мимо храма Спаса на крови, мимо заснеженного Летнего сада, свернула на Литейный. Въехала во внутренний двор Большого дома, где темнело старинное приземистое здание – Дом предварительного заключения.

Заболоцкого обыскали, отобрали кожаный чемодан, шарф, брючные подтяжки, галстук, очки, документы, деньги. Взамен выдали квитанцию. Длинными коридорами повели на допрос в кабинет оперуполномоченного Н.Н. Лупандина, сочетавшего, как это было тогда принято, оперативную работу со следственной.

Внутренне поэт был готов к самому неожиданному и страшному повороту событий. Он вырос в вятском сельце Сернуре и унаследовал от своих предков, уржумских крестьян, твердую волю, сметливый ум и крепкое чувство собственного достоинства. Его дед, бесстрашный николаевский солдат, во время Крымской войны возглавил дружину добровольцев и повел ее на защиту Севастополя. Сурового патриархального нрава отец, до конца дней своих терпеливо обучавший земледельцев агрономической науке, благоговейно относился к русским классикам, чьи сочинения собирал в шкафу с надписью: «Для многих книга – все равно, что хлеб».

Эти заложенные в семье представления о чести, порядочности и благородстве Заболоцкий пронес через всю жизнь. Поэтому то, что он услышал в просторном кабинете следователя, показалось для него чудовищным. В чем же обвинялся поэт?

Осенью 1937 года в Ленинграде органами НКВД был арестован известный литератор Бенедикт Константинович Лившиц. Позднее во внутренней тюрьме на Литейном оказалась и писательница Елена Михайловна Тагер. После изнурительных ночных допросов, длительных стоек и непрекращающихся физических угроз они «признали», что являлись создателями некой «троцкистской организации» и проводили среди ленинградских писателей контрреволюционную агитацию. Назвали имена своих «единомышленников» – Николая Корнеевича Чуковского, Сергея Дмитриевича Спасского, Георгия Иосифовича Куклина, Юрия Соломоновича Берзина, Валентина Осиповича Стенича, Михаила Александровича Фромана.

Большинство названных писателей в 1929–1932 годах входило в ленинградское отделение литературной группы «Перевал». То же, что «перевальцы» придерживаются «троцкистских взглядов», ни для кого не являлось секретом. Следователям НКВД достаточно было открыть «Литературную энциклопедию» 1934 года, чтобы узнать: «”Перевал” боролся с пролетарской литературой и критикой, исходя из троцкистского отрицания пролетарской культуры… Установки “Перевала” встречали решительный отпор со стороны марксисткой критики. В апреле 1930 года была проведена в завершение всех споров в печати дискуссия о “Перевале” в секции литературы Комакадемии. В резолюции, подводившей итоги дискуссии, платформа “Перевала” квалифицировалась как реакционная, уводящая писателя в сторону от задач литературной и общественной современности».

Тут же, в энциклопедии, приводился длинный список членов группы и названия разоблачающих их статей Л. Авербаха, М. Серебрянского, Р. Мессера и других. Духовный вождь РАППа (Российская ассоциация пролетарских писателей) – племянник Я.М. Свердлова Л. Авербах и его подручные навешивали политический ярлык на любого литератора, если его взгляды на искусство не совпадали с «рапповскими». Бдительные «авербаховцы» везде и всюду выискивали «классового врага» и клеймили его в печати. Неудивительно, что некоторые из них в 1937–1938 годах служили нештатными литературными консультантами при органах НКВД, по своему разумению направляя карающий меч против давних литературных противников.

Так были арестованы многие ленинградские «перевальцы». На допросах и очных ставках одни во всем «признавались», другие – нет. Состоялся суд, на котором председательствовал печально известный армвоенюрист В.В. Ульрих. Его приговор был окончательным и обжалованию не подлежал…

Эта печальная история с «Перевалом» не имела бы к Н.А. Заболоцкому никакого отношения, если бы не знаменитый процесс 1938 года над «правой оппозицией», возглавляемой Н.И. Бухариным. Как известно, ее участники обвинялись не только в шпионаже, но и в преступной связи с Троцким. Этот «теоретический» посыл о смычке «правых» с троцкистами должен был практически подтверждаться на местах. Поэтому от Лившица и Тагер попутно добивались показаний о некой «группе правых», якобы существующей среди писателей Ленинграда. Такие показания они дали.

Вот что «показал» следствию Лившиц: «В 1930–31 гг. в среде ленинградских писателей началась концентрация части антисоветских элементов около Н.С. Тихонова… Под прикрытием Тихонова Ахматова долго протаскивала переиздание своих реакционных антисоветских произведений. При попустительстве Тихонова в Ленинградском издательстве писателей один за другим выходили порочные, клеветавшие на советскую действительность романы Вагинова… В стихотворном отделе «Звезды», редактируемом непосредственно Тихоновым, появилась издевательская поэма Заболоцкого «Торжество земледелия», поднятая на щит, невзирая на свою явную контрреволюционность, Эйхенбаумом и Н. Степановым. Вообще вся одиозная контрреволюционная фигура Заболоцкого долгое время держалась на признании его Тихоновым».

Показания Лившица «подтверждала» Тагер: «Вокруг Тихонова Н.С. примерно с 1931 г. группировались антисоветски настроенные писатели: Заболоцкий Н.А., Корнилов Б.П., Добычин Л.И., Мандельштам О.Э., Колбасьев С.А…. Тихонов и его группа пользовались большим вниманием и поддержкой Бухарина, безотказно печатавшего их литературные произведения на страницах «Известий». В своей контрреволюционной деятельности группа имела отчетливо правое направление. Произведения ее участников имели контрреволюционный кулацкий характер… Тихонов всячески продвигал в литературу Заболоцкого Н.А., автора ряда антисоветских произведений, Корнилова Б.П., кулацкие произведения которого также хорошо известны… После провала «Торжества земледелия» Тихонов Н.С. и другие участники антисоветской группы немедленно приняли меры к его реабилитации, объявив о «неудаче» Заболоцкого. В спешном порядке были организованы «покаянные» выступления Заболоцкого. Была опубликована хвалебная статья Зощенко М.М. о Заболоцком. Все названные лица собирались у Тихонова Н.С.».

Эти «показания» Лившица и Тагер, в которых скрупулезно перечислялись поддерживаемые Тихоновым талантливые писатели, были бы обычными претензиями одной литературной группы к другой в борьбе за издательские возможности, если бы не зловещие чужие эпитеты – «антисоветский», «кулацкий», «правый»… Правда, густо замешанная на лжи, приобретала жуткий, мрачный смысл. И, конечно, «одиозная контрреволюционная фигура» Заболоцкого вставала с темных страниц протоколов в полный рост.

Впрочем, это не было неожиданностью для следователей. Литературная судьба поэта отразила трагический конфликт таланта со сталинским временем. Его первая стихотворная книжка «Столбцы» (1929), беспощадно изобразившая фантасмагорический мир наглых дельцов, самодовольных мещан и тупых уродцев, поразила и шокировала «рапповских критиков»:

 

 

Буря ярости пронеслась по газетным и журнальным изданиям после выхода «Столбцов». В критических статьях насмешки перемежались с угрозами: «Рабочий класс заново перестраивает жизнь и человеческие отношения, и самая эта жизнь шагает сейчас «от пленума к пленуму», а по Заболоцкому – она идет от бутылки к бутылке. У нас она движется от электростроя к электрострою, а по Заболоцкому – от пивной к пивной… «Ваш новый быт, – как бы говорит он, – старый быт», и издевается над этим бытом. Он смеется над ним – такой веселый и смешливый – и не предполагает, по-видимому, что у нас найдется немало людей, которые, в свою очередь, будут сильно смеяться над смешливостью Заболоцкого… Пришла пора посмотреть на поэтическую продукцию политически: работает или не работает поэт на пролетарскую революцию и если не работает – исключается. Мы за прекрасную нетерпимость».

Походя брошенное – «исключается» – имело тогда однозначный смысл. Ведь борцы за «прекрасную нетерпимость», ссылаясь на положение И.В. Сталина о том, что «на современном этапе классовый враг, раздавленный мощью пролетарской диктатуры, уже не лезет на рожон, не выступает открыто, а маскируется, ведет наступление в обходном порядке», – прямо называли публикации поэта «вылазками» замаскировавшегося классового врага.

Страсти накалились до предела, когда журнал «Звезда» в 1933 году опубликовал поэму Заболоцкого «Торжество земледелия». Утопические чаяния о проявлении разума у животных диковинным образом соединялись в ней с картинами коллективизации в деревне:

 

 

И хотя поэма заканчивались победным шествием «колесниц крепкой ржи» и гибелью «царицы пашен» сохи, критика оценила «Торжество земледелия» как «злобную карикатуру на социализм, пасквиль на коллективизацию сельского хозяйства».

Сравнивая Заболоцкого с «кулацкими» поэтами Клюевым и Клычковым, «рапповский» критик Е.Ф. Усиевич выдвигала против автора поэмы тяжкое обвинение: «Эти стихи как раз представляют собой классическую форму классово-враждебного выступления в литературе, выступления под маской юродства… Здесь иконками и богородицыными слезками и не пахнет. Здесь идет сплошное прославление трактора, машинизации сельского хозяйства… Под видом деланной наивности, глуповатости протаскивается злобное издевательство над всеми идеями пролетариата и его партии» [1].

 

Критик Елена Усиевич. Фотография 1930-х годов.

 

Немудрено, что и так «не шибко грамотный» следователь Лупандин, по всем литературным вопросам советовавшийся с бывшим «рапповцем» Николаем Васильевичем Лесючевским, видел в сидящем напротив Заболоцком «классового врага». Борцы «за прекрасную нетерпимость» сделали свое черное дело.

– Ты арестован как участник антисоветской правой организации. Следствие предлагает тебе дать полные и правдивые показания по этому вопросу.

Заболоцкий ничего не понимал. Ни о какой организации он, естественно, и слыхом не слыхивал.

– Ты напрасно запираешься, – продолжал следователь. – Учти, что у нас есть свидетели, которые дают изобличающие тебя показания. Ты Лившица Бенедикта Константиновича знаешь?

– Шапочно знаком…

– А писательницу Тагер Елену Михайловну?

– Живем в одном доме.

– Послушай, что они о тебе говорят.

Лупандин пошелестел страницами протоколов, нашел нужное место. Зачел.

– Все это неправда, – возражал Заболоцкий. – С Тихоновым я встречался только по литературным делам. О существовании какой-либо организации ничего не знал и не знаю.

– Неужели ты будешь отрицать, что «Торжество земледелия» – контрреволюционный пасквиль? Вот что знающие люди о нем пишут: «классово-враждебное выступление», «издевательство над идеями партии». Разве это не антисоветская пропаганда?

– Я признаю, что моя поэма действительно написана с формалистической изощренностью, но в 1936 году на дискуссии о формализме я сам выступил с признанием своих ошибок. Отзыв Лесючевского [2] о моем творчестве считаю клеветническим и требую создания компетентной экспертной комиссии. В конце концов, я, как советский гражданин, по Конституции имею право…

– Действие Конституции кончается у нашего порога! [3]

 

Следственное дело № 43838 на Н.А. Заболоцкого.

 

Допрос тянулся около ста часов. «Ошеломленный вопиющей несправедливостью, оглушенный дикой расправой, без пищи и без сна, под непрерывным потоком угроз и издевательств, – вспоминал позднее Заболоцкий, – на четвертые сутки я потерял ясность рассудка, подзабыл свое имя, перестал понимать, что творится вокруг меня и постепенно пришел в то состояние невменяемости, при котором человек не может отвечать за свои поступки. Помню, что все остатки своих сил духовных я собрал на то, чтобы не подписать лжи, не наклеветать на себя и людей. И под угрозой смерти я не отступал от истины в своих показаниях, пока разум мой хотя в малой степени подчинялся мне».

Его сознание стало затуманиваться. Необычные теплые волны подкатывали от ног к груди. Наплывали рыдания. Он видел на блестящем паркетном полу движение иллюзорных теней. Слышал, как чьи-то голоса выкрикивали из потусторонней тьмы фамилии заключенных: «Табидзе?» – «Я» – «Олейников?» – «Я» – «Мандельштам» – «Я» – «Тихонов» – «Я»… Отвлекался от дьявольской переклички укусом пальца.

«И в минуты смертельного изнеможения я не позволял себе клеветы на Тихонова. Как же смели наклеветать на меня те, – двое? Должно быть, сама смерть смотрела на них, если они, позабыв совесть свою, решились на подлое дело. Но я не виню их. Есть предел силы человеческой».

Для самого Заболоцкого этого предела, видимо, не существовало: нравственное падение было страшнее гибели.

Иногда в кабинет заходил начальник отдела Гейман. Кирилл Борисович брезгливо смотрел на обезумевшего от боли поэта и, видя тщетность «интеллектуальных» усилий Лупандина, в конце концов приказал прибегнуть к последнему средству…[4]

 

 

«Наконец, меня вытолкнули в другую комнату. Оглушенный ударом сзади, я упал, стал подниматься, но последовал второй удар – в лицо. Я потерял сознание. Очнулся я, захлебываясь от воды, которую кто-то лил на меня. Меня подняли на руки и, мне показалось, начали срывать с меня одежду. Я снова потерял сознание».

И все же, и все же:

 

После четырех суток непрерывного допроса, избитый, но никого не оклеветавший, он был отправлен в тюремную больницу Института судебной психиатрии. Доктор Келлчевская с медицинской точностью зафиксировала его состояние: «При поступлении обнаружены довольно обширные кровоподтеки – на левой ягодице, у правого соска, на правом предплечье. Менее крупные и не первой свежести рассеяны у кисти рук, кое-где по телу и у левого глаза. Видимых признаков перелома костей не обнаружено». Диагноз: острое психическое состояние по типу реакции с перемежающимся сумеречным изменением сознания.

Заболоцкого так больше не допрашивали …[5]. Стало ясно: «нужных» показаний он не даст, на сделку с совестью не пойдет. В час сурового испытания твердый характер уржумского крестьянина раскрылся во всей своей силе.

 

31 июля 1938 года заместитель начальника Ленинградского управления НКВД А.М. Хатеневер, кстати, выпускник юридического факультета Белорусского университета, подписал на поэта явно несправедливое обвинительное заключение: «входил в состав антисоветской правой организации», «являлся автором антисоветских произведений», «виновным себя не признал, но полностью изобличается показаниями Лившица и Тагер». Через месяц Особое Совещание при НКВД СССР постановило заключить Заболоцкого на пять лет в колымский лагерь.

 

*  *  *

Недавно в Ленинграде гостил московский писатель Лев Разгон. Выступая по видеоканалу «Пятое колесо», он сказал, что высшей карой для сталинских преступников было бы опубликование их имен в печати.

Начальник Ленинградского управления НКВД Михаил Иосифович Литвин покончил жизнь самоубийством в конце 1938 года, испугавшись неожиданного вызова в Москву. Он прекрасно знал, чем кончаются подобные вызовы.

Предшественник Литвина на этом посту – Заковский Леонид Михайлович (он же Штубис Генрих Эрнестович), упоминаемый Н.А. Заболоцким в «Истории моего заключения», в конце 1937 года был срочно вызван в Москву и в августе 1938 года расстрелян.

Заместитель Литвина, Арон Меерович Хатеневер, был расстрелян в 1940 году за фабрикацию дел на честных советских людей.

Такая же участь постигла и начальника секретно-политического отдела Кирилла Борисович Геймана, организатора кровавых расправ над многими ленинградскими художниками.

Оперуполномоченный Николай Николаевич Лупандин, соответственно «низшему» (так в анкете) образованию, в августе 1938 года был переведен на хозяйственную работу. Из органов госбезопасности в 1949 году уволен. Умер в Ленинграде в 1977 году.

Может быть, стоит включить в этот список и Н. Лесючевского, Е. Усиевич и многих других? Но ведь они не допрашивали, не пытали, не расстреливали. Они просто убивали словом. А это, как известно, не карается [6].

 

Примечания

1. Елена Феликсовна Усиевич (1893–1968) и позднее продолжала преследовать Н.А. Заболоцкого в печати и даже издала свои статьи о творчестве поэта отдельной брошюрой. Быть может, такая идеологическая одержимость объяснялась как ее революционным происхождением (она была дочерью известных революционеров Ф.Я. Кона и Х.Г. Гринберг), так и знакомством с В.И. Лениным, с которым она возвратилась из эмиграции в апреле 1917 года в одном пломбированном вагоне.
2. Этот представленный по требованию следствия отзыв Николая Васильевича Лесючевского (1907–1978), кстати, будущего директора издательства «Советский писатель», был не чем иным, как компиляцией статьи Е.Ф. Усиевич «Под маской юродства» («Литературный критик», № 4, 1933 г.). Полный текст этого отзыва можно прочесть в «Литературной России» (№ 10, 10 марта 1989 г.).
3. То, о чем говорилось в кабинете следователя, восстанавливается по протоколам допроса и воспоминаниям поэта.
4. В 1937–1938 годах в Ленинградском НКВД «физическое воздействие» на арестованных действительно применялось, но только с разрешения начальника Ленинградского управления НКВД М.И. Литвина и его заместителей А.М. Хатеневера и Н.Е. Шапиро-Дайховского. Впрочем, эти разрешения они давали охотно, без заминки, и сами чуть ли не ежедневно призывали подчиненных добиваться нужных показаний «любыми средствами и методами».
5. В следственном деле Н.А. Заболоцкого находится единственный протокол допроса от 19 марта 1938 года, в котором арестованный поэт категорически отрицает предъявленные ему обвинения и отказывается давать какие-либо лживые показания на своих товарищей по литературному цеху. Подлинность этого протокола подтверждается и воспоминаниями поэта, который даже «в минуты смертельного изнеможения» не позволял себе клеветы в адрес друзей.

Между тем, спустя семь лет после публикации очерка «Великая душа» в январском номере журнала «Звезда» за 1996 год появилась статья литератора Э.М. Шнейдермана, посвященная анализу следственного дела Б.К. Лившица. В данной публикации исследователь назвал упомянутый протокол допроса Заболоцкого «фальсифицированным» (с. 85), тем самым поставив под сомнение мужество и стойкость поэта во время чекистского следствия.

1. В 2004 году литератор Э.М. Шнейдерман опубликовал в августовской книжке журнала «Звезда» исполненный лжи и очернительства материал об авторе данного очерка, в котором, в частности, заявил, что полтора десятка лет назад Е. Лукин «написал несколько статей – о пребывании под следствием Н. Олейникова и Н. Заболоцкого, где вывел, что вина в осуждении обоих лежит вовсе не на следователях-садистах, но на одной из их жертв – на расстрелянном вскоре Бенедикте Лившице». О справедливости данного утверждения читатель может судить сам.

Опираясь на лживые утверждения Э.М. Шнейдермана, в 2015 году составитель и редактор энциклопедического словаря «Литературный Санкт-Петербург. ХХ век» профессор О.В. Богданова поместила в статье, посвященной автору этих строк, следующий пассаж: «Среди прочих неоднозначных откликов – статья Э. Шнейдермана “Бенедикт Лившиц: арест, следствие, расстрел”, в которой исследователь (и поэт) ставил под сомнение выводы Лукина относительно дела Заболоцкого и высказывал убедительные сомнения в справедливости инвектив Лукина в адрес Б. Лившица и Е. Тагер». О справедливости этих гневных обвинений (инвектив) в адрес автора статьи читатель также может судить сам

__________________________

*_(Журнал «Ленинградская панорама», № 5, 1989 год. "Великая душа")

(Продолжение следует)