Жизнь как есть

 

 

 

Презентация

 

Однажды мне позвонила женщина, представившаяся работницей Дома культуры и науки, и предложила провести у них презентацию моей третьей книги «Сокровенное». Я сказала, что подумаю. Если проводить, то имело смысл лишь так, чтобы это было интересно: сценично, зрелищно. У нас с Давидом уже был опыт презентации первой книги, когда мы составили композицию по стихам, блестяще не только прочитанную, но и сыгранную студентками театрального факультета. (У нас осталась запись на видеоплёнке). И сейчас Давид загорелся сделать нечто подобное. В нём пробудился режиссёрский зуд: он ведь был когда-то лауреатом Всесоюзного конкурса чтецов, давал сольные концерты в больших залах, вёл драмкружок во Дворце культуры. И сейчас записи стихов поэтов в его исполнении, демонстрируемые мной на литературных вечерах, вызывали бурный восторг у слушателей. Одна даже написала в тетради отзывов: «Чтение стихов в записи потрясающе! Спасибо голосу Давида Аврутова!»
Мы довольно быстро сколотили команду артистов из профессиональных и самодеятельных представительниц этого племени, и Давид начал проводить с ними репетиции. (На одной из них произошёл забавный эпизод. Одна из актрис привела с собой подругу – тоже из театрального, жившую в общежитии. Та взяла мою книгу, полистала, а потом вдруг всплеснула руками: «Блин, да это же та самая Кравченко! Мы же её книжку искали всюду, стихи переписывали...» Давид изобразил мне потом её реакцию в лицах, смеясь. Особенно было забавно это восхищение Музой в сочетании с непосредственным словечком «блин»).

 

Надо сказать, что до того, как я стала читать лекции в областной универсальной библиотеке, я два года проводила свои вечера в городской библиотеке на Зарубина. В 1992 году работавшая там Г. Н. Бубенцова пригласила меня провести у них цикл вечеров. Она знала меня ещё по работе в Доме знаний, в старом планетарии, где я в 1986-87 годах читала свою коронную лекцию «Высоцкий глазами Марины Влади» (ещё до выхода книжки Влади). После этого я проводила циклы вечеров по абонементам в салонах «Вдохновение», «Автограф», во Дворцах культуры «Кристалл», «Мир». А потом был перерыв на два года, когда я не читала нигде. Казалось, что это никогда и никому уже не будет нужно. И когда меня пригласила Бубенцова, я так обрадовалась, так уже стосковалась по этой работе, что пообещала читать у них бесплатно. Единственным условием были объявления в газетах и транспорт для перевозки громоздкой аппаратуры (она весила 40 кг, не считая массивных колонок). Та заверила, что с этим проблем не будет, так как у них свой автобус.

Но проблемы начались с первого же вечера. Это был вечер Волошина. Несмотря на предпраздничный день – канун старого Нового года, несмотря на страшный гололёд и объявление всего в одной газете, народу пришло столько, что не хватило стульев и пришлось таскать скамьи и пуфики из соседних кабинетов. Вечер прошёл на ура. Все меня поздравляли, долго не отпускали. После вечера выстроилась длинная очередь за моей первой книжкой, а потом такая же — за автографами, у меня даже рука писать устала. Я была на седьмом небе от счастья. Помню, мы с Давидом распили дома в этот вечер бутылку шампанского – отмечали успех.

 

А на другой день я уже почувствовала, как резко изменилось ко мне отношение руководства библиотеки. Для начала у меня отняли мой день – воскресенье, несмотря на то, что он был ранее согласован и объявлен слушателям. Вспомнили, что по воскресеньям в библиотеке «Музыкальная гостиная», которую вела А. Чередниченко. Но она вела её раз в месяц, оставались ещё три воскресенья, никем не занятые! Бесполезно. Воскресенье отняли. Пытались отнять и время – 17 часов, хотя оно тоже было согласовано и объявлено. Руководству вдруг захотелось, чтобы я читала в будни, в обеденный перерыв и только для школьников. Тут я, естественно, воспротивилась и отвоевала себе субботу, оставив прежнее время, удобное для слушателей. 
Курировавшей мои вечера Бубенцовой стали выговаривать, почему на них «мало молодых лиц», ведь она возглавляла отдел «по обслуживанию юношества». Нелепость и вздорность этих претензий не укладывалась в голове. Что же, людей по паспортам, что ли, в библиотеку пускать? Если не молод – так поди вон? Да, среди моих слушателей преобладало старшее поколение – самая благодарная, между прочим, аудитория, вскормленная поэзией 60-х. Так это естественно. У молодых сейчас другие интересы. Но с Бубенцовой упорно требовали план по «молодым лицам», и она вынуждена была вербовать слушателей из школьников, посещавших библиотеку, чуть ли не насильно всучивая им абонементы. Аудитория «омолодилась», но руководство по-прежнему имело какой-то зуб против моих вечеров.

Объявления на них практически не давались, и я вынуждена была сама звонить и пробивать их в газеты. Если моё объявление попадало наряду с другими в общий список к Ялынычевой, которая разносила их по редакциям, то оно загадочным образом оттуда исчезало (Бубенцова клялась, что его подала, а Ялынычева – что оно к ней не поступало). Это называлось «накладкой». Так было с первым вечером второго цикла, посвящённым Лорке. Объявлений не было и пришло всего 50 человек, я проплакала всю ночь. Автобус тоже практически не давали: дали раза два из десяти. Причём звонили и сообщали об этом в последний момент: «Транспорта не будет. Мы вам выделим десятку на такси». Наш дом – в глубине двора, такси к нему не подъедет, надо идти до проспекта с пол-квартала, а как дотащить туда  аппаратуру? Но это их не волновало. Выручал партнёр по фирме – возил нас на служебной машине.

Я долго не понимала, за что ко мне такая немилость. Ведь вечера проходили с неизменными аншлагами, с огромным успехом. «На Вас рвутся!» – говорила мне Бубенцова. Оказалось, в этом-то всё и дело. Мне открыла глаза одна из библиотекарш: «Так здесь же все проводят вечера, – сказала она, – но на них ходит по три человека, а на Вас...» Зависть. Это зло преследовало меня всю жизнь. Но как можно завидовать тому, что даётся колоссальным трудом, тратой массы времени, сил, нервов, денег?! Я честно оплачивала свой успех дорогой ценой. Что мешает этим завистникам делать то же? Так же?

Но вместо того, чтобы попытаться самим как-то поднять планку своих возможностей, мне постоянно чинили препятствия, ставили палки в колёса, попросту выживали. Когда в морозы библиотека не отапливалась и другим ведущим во время вечеров в зал ставились обогреватели, меня такой заботой не удостаивали. Я читала Лорку, с трудом сдерживая лязг зубов от холода. Зная, что в субботу у меня вечер, отпускали домой гардеробщицу, как бы давая понять, что не считают это важным мероприятием. Давид кипятился: это же вечер поэзии, а не вокзал и не забегаловка, чтобы сидеть в шубах! Он давал десятку, и гардеробщица находилась. Руководство скрежетало: «Они ведут себя как купчишки!»

Таких плевков и унижений можно было бы вспомнить много. Меня удерживало в этих стенах лишь сознание, что я  всё это делаю не для них, а ради тех людей, что ко мне «рвутся», которые ни в чём не виноваты. Но пришёл предел и моему терпению.

 

Последней каплей стал вечер Парнок (см. рассказ «Поклонники, поклонницы...»)
В нём была задействована композиция по стихам С. Парнок в исполнении ведущих актрис ТЮЗа и «Версии». Чтобы иметь возможность заплатить им, мы сделали этот единственный вечер платным. Администрация воспротивилась: в библиотеке де это не принято. Но ведь артисты даром работать не будут, это два месяца репетиций. Конечно, у администрации была возможность заплатить им из каких-то своих специальных фондов, и тогда вечер был бы бесплатным, но они не захотели. 

Они были против цены на билеты – 2 тысячи (цены 90-х) – и уверяли, что больше чем за тысячу никто не пойдёт. Но пришло столько народу, что билетов многим не хватило. 

Мы подсчитали: чтобы заплатить артистам по 50 тысяч, как мы договаривались, нам надо было продать 100 билетов. Перед началом вечера мы обнаружили, что зал на треть заполнен работниками библиотеки, из которых никто ни разу не был ни на одном из моих вечеров, но тут, узнав, что он платный, все явились «на халяву», воспользовавшись служебным положением. Это затруднило нашу задачу, но всё-таки мы продали 120 билетов – несколько раз пересчитав количество мест и убедившись, что необходимая сумма набрана. Однако на другой день нам было заявлено, что билетов продано меньше ста. Ничего доказать мы не смогли. Артистам пришлось доплачивать из своего кармана.

А накануне администраторша устроила Давиду форменную истерику, когда на генеральной репетиции он позволил себе включить обогреватель в неотапливаемой комнате (у Киреевой стыли руки и она не могла играть). Эта служительница храма культуры влетела в дверь фурией и стала орать как базарная баба:

– Вы что себе позволяете! Вас сюда пустили, а вы! Кто позволил! У нас и так перерасход электроэнергии!
Артисты застыли, ошарашенные таким приёмом.

– Так мы что, здесь не нужны? – спрашивали они Давида, не подозревая, что попали в точку.
Давид хотел после этого случая всё бросить, и я еле уговорила его довести подготовку вечера до конца. Уже предчувствуя, что он будет последним.

 

Вечер прошёл блестяще. Люди подходили, благодарили, говорили нам: «Вы – революционеры!» Да, без героизма в этих стенах было не обойтись. 

Когда мы, усталые и счастливые, стали собираться домой, нам любезно сообщили, что транспорта не будет. Сюда привезли, а обратно – как знаете. Ваши, мол, проблемы.

Хорошо, оказался знакомый с машиной, помог перевезти аппаратуру.

Наутро я объявила Бубенцовой, что читать здесь больше не буду. Она долго уговаривала меня, извинялась за «накладку» с транспортом, обещала впредь всё уладить. Но я не могла себя больше ломать. Всё, кончились мои нервы.

 

Я ушла молча, без объяснений и выяснений. На следующий вечер, который там должна была вести я, позвали преподавательницу СГУ М.П. Белову. (Ту самую, что когда-то запрещала мне читать Галича и Бродского – и тот и другой был для неё «антисоветчик»). Разочарованная публика выражала недовольство заменой. Белова возмущалась: «Она же моя ученица, неужели она лучше меня прочтёт?» Но мои слушатели шумели и требовали меня. Администрация библиотеки вынуждена была защищать нового статусного лектора от неблагодарной публики. (Всё это рассказывали мне потом знакомые слушатели. Потом все они перекочевали вслед за мной в областную универсальную библиотеку, куда меня взяли на пол-ставки).

 

Но я отвлеклась от главной темы моего рассказа – от презентации. Увы, здесь повторилась та же история: успех вызвал уже знакомую реакцию – немотивированную злобу руководства. Однажды Давид, вернувшись с репетиции, сообщил мне:

– Ты знаешь, они тебе боятся сказать: тебя будет на презентации представлять Палькин

– Правильно боятся. С какой стати?

– Он у них ведёт поэтический клуб «Россия». Все поэты у них проходят через этот клуб.

– Но я не член этого клуба. При чём здесь клуб? Ведь это презентация книги, к которой Палькин не имеет никакого отношения. Да и как это впишется в наш сценарий?

Дело в том, что начало у нас было задумано таким: звучит на плёнке мой голос со стихами, где я обращаюсь к невидимому собеседнику, потом вступает музыка и на сцене появляются актрисы, которые, меняя мизансцены, дают каждая свой рисунок образа моей лирической героини (режиссура Давида). Кондовая фигура Палькина с дежурным напутственным словом сразу разрушила бы поэтический настрой, внесла бы неуместный диссонанс в наше действо.

Давид позвонил Палькину и вежливо, осторожно, чтобы не обидеть, попытался всё это ему объяснить, попросив, если можно, сказать все приличествующие случаю слова в конце, после композиции. Он нас «успокоил»:
– Нет-нет, я не буду долго говорить. Только представлю и всё.

Мы махнули рукой – ладно. Не обижать же старика. Но досадой своей Давид поделился с Даниловой (инициатором моей презентации из Дома культуры и науки). Та вспыхнула от злости, что мы ему звонили.

– Хорошо, я ему скажу, чтоб он вообще не приходил, раз вы не хотите.

– Ну зачем же. Неудобно.

На другой день она нам сказала:

– Палькин не придёт. Он не может в этот день.

– Ну и прекрасно.

Директор Дома культуры тоже не пришла на презентацию. Сказали, что она болеет.

 

С самого начала Давид просил выделить нам актовый зал, зная, что на меня всегда приходит много народу. Но организаторы никогда в это не верят, пока собственными глазами не убедятся, ибо для презентации поэтического сборника это нонсенс. Самые прославленные наши литераторы никогда не собирали больше 50 человек, да и то по пригласительным билетам, то есть публика состояла из людей неслучайных: друзей, родственников, прессы. Я же решила провести бесстрашный эксперимент: принципиально не приглашала никого лично. Кто придёт – тот придёт. Мне хотелось увидеть, кто действительно меня любит и ценит как поэта. Если же обзванивать друзей и знакомых – нарушишь чистоту эксперимента: ведь кто-то может прийти только из вежливости, чтобы не обидеть. (Потом многие из них сами обижались: почему не позвала, не сообщила, почему они узнавали о презентации от чужих людей).

Конечно, риск был велик. В последний момент я так перетрусила, что не решилась надеть приготовленный по такому случаю сногсшибательный костюм. Представила себе, как нелепо буду выглядеть расфуфыренная в пустых стенах. И надела строгое чёрное платье. Подумала: если никто не придёт – сойдёт за траур по моей славе.
Нам предложили на выбор два зала: на 50 и на 60 мест. Мы выбрали из двух зол меньшее – на 50, потому что там были выше потолки, и мы подумали, что в нём будет менее душно. В актовом же зале нам сразу категорически отказали, заявив, что там будет в это время спектакль народного театра, который никак нельзя отменить.

 

Презентация была назначена на 16 часов. Где-то за час началась жуткая метель. Обслуживающий персонал не торопился таскать стулья, злорадствовали в фойе: «Никто не придёт». Но уже за 15 минут до начала в комнате не было свободных мест, и столько же народу толпилось в коридоре. Люди стали возмущаться. Давид опять обратился к Даниловой с просьбой выделить зал, но она упорно отказывала нам в этом. Тогда он сам отправился туда и выяснил, что оказывается, никакого спектакля тут не было и в помине, а была просто рядовая репетиция бальных танцев, которую руководитель тут же по нашей просьбе согласился прервать и освободить нам площадь. Люди – каждый со своим стулом – потянулись в другое крыло здания. Начали размещаться на новом месте. Презентация началась с опозданием на полчаса.

Надо сказать, что где-то в глубине души я была уверена, что народ будет, несмотря на траурное платье. У меня уже был не один опыт таких выступлений. Это постоянный предмет моей радости и гордости. Я знаю, чего всегда стоило собрать аудиторию даже маститым, титулованным, заслуженным работникам слова. 

Недавно проводили в библиотеке презентацию новой книги профессора, доктора наук, декана филфака СГУ В. Прозорова. Я подумала, что будет много студентов, и попросила библиотекарей объявить в конце о моём вечере, который должен был состояться на следующий день в том же читальном зале. На другой день на вечере спрашиваю: «Объявляли?» «А перед кем объявлять-то? – пожали они плечами. – Народу не было. Пришло с ним человек пять студентов и всё».

– Как? Я видела по ТВ – вроде полный зал…

– Так это всё наши люди. Согнали всех, кто был: уборщиц, гардеробщиц, вахтёров…

– Зачем?

– Неудобно: телевидение приехало, а в зале никого.

Вот так. У них проблема: где взять народ, а у меня – где взять стулья. (Директор библиотеки как-то бросила мне в сердцах в ответ на упрёк, что люди стоят: «Где я вам возьму столько стульев?!») И, надо признать, мою проблему разрешить сложнее.

Кстати, ещё один парадокс: мероприятия, на которые организуются «потёмкинские деревни», художественная редакция нашего телевидения снимает всегда охотно и щедро. Хранит в запасниках и неоднократно повторяет «по просьбам телезрителей». Когда же из Дома учёных позвонили туда, чтобы пригласить на презентацию книги с участием артистов театров, бардов, хора Православной гимназии, Ёлшина, услышав мою фамилию, не найдя сразу предлога для отказа, отфутболила к Зориной, а та заявила: «Мы выезжаем только по экстраординарным случаям». Но пусть это останется на их совести.

Презентация прошла на одном дыхании. Артистов задарили цветами, я не знала, куда складывать букеты, коробки конфет, одна женщина даже подарила корзину с искусственными гладиолусами. Бардов вызывали на «бис». Снимали для новостей две телекомпании: «Губерния» и «2-я Садовая», и ещё кто-то с любительской видеокамерой.

В самый разгар вопросов, ответов на записки, в зале появились наши организаторши. Они делали нам с Давидом какие-то знаки. Мы подумали, что они хотят что-то сказать, объявить со сцены, может, поздравить, но они, оказывается, показывали нам на часы: пора, мол, закругляться. Мы проигнорировали эту бестактность.

После выступления меня окружили, просили автографы, писали в тетрадь отзывов восторженные слова. Куракин ходил вокруг, потирая руки: «Вот это успех! Да, это успех!» (Потом он всем говорил, что именно моя презентация вдохновила его на издание собственного сборника. Но я за сей прискорбный факт ответственности не несу). Сорок моих книг (две пачки) раскупились мгновенно, причём Давид в запарке продал даже несколько надписанных экземпляров, предназначенных для подарков. Мы потом ждали, что их вернут, чтобы обменять на чистые, но никто так ни одной и не вернул.

Когда мы с Давидом, счастливые, с охапками цветов и подарков, зашли в кабинет к организаторам попрощаться – те сидели нахохленные, красные от злости. Мы даже растерялись.

– Вам не понравилось?

– Не всё, – ответили они, еле сдерживая обуревавшие их чувства. – У нас так не принято. У нас так не проводят!

– Как… так?

– У нас принято благодарить!

– Кого? За что?

А и в самом деле, за что? Всю композицию мы подготовили своими силами. За то, что не давали зал, вешая лапшу про спектакль? Или за то, что «сюда пустили»? Но ведь это они пригласили меня. Так кто кого должен благодарить? Они же хозяева. Это они должны были благодарить людей, что пришли, что я, кстати, сделала за них.
Я понимала их состояние. Они к такому не привыкли. Они думали, что выйдет застенчиво поэтесса, почитает несколько стишков, Палькин погладит её по головке, скажет напутственную речь, она в ответ произнесёт дежурные слова благодарности, десяток человек вяло похлопает и все мирно разойдутся. А виновница торжества накроет поляну «организаторам». Так у них обычно это проходило, так, они думали, будет и на этот раз. А мы тут им устроили такой фейерверк на два часа, да ещё в святая святых – актовом зале, который захватили самовольно. Как было такое стерпеть?

 

«Быть знаменитым некрасиво».
О, я красива, прямо во как!
Меня писали не курсивом,
а лишь петитом где-то сбоку.

Я незапятнана, вся в белом,
не провинилась перед миром:
ведь я останусь в нём пробелом,
ну, может, иногда пунктиром.

На пир не звана всеблагими.
Бессмертье только у Кащея.
Какое я имею имя?
«Никто», как Одиссей в пещере...

 

Однако Данилова не ограничилась испорченным нам настроением. Она прямо клокотала жаждой мести. На другой день она позвонила на ТВ и стала возмущаться, что в «Губернии» их не назвали. Веретенников недоумевал:
– Как не назвали? Мы же сказали: «Презентация состоялась в Доме культуры и науки».

Телевизионщики не могли понять, чего она, собственно, хочет. Чтобы её персонально назвали в полутораминутном сюжете?

Данилова и на этом не успокоилась. Она пошла к Палькину и зачем-то передала ему нелестное мнение Давида о его стихах, которым он с ней неосторожно поделился. Потом отправилась в Союз писателей и там наговорила такого… Когда Давид пришёл туда по своим книжным делам, секретарь Ольга Егоровна «оглоушила» его «донесениями» нашей кураторши.

1) оказывается, мы «обидели» Палькина, не пустив (?!) его на презентацию, куда он якобы приходил, но, не пропущенный нами, ушёл.

2) директор Дома культуры вследствие этого слегла с сердечным приступом.

3) зал мы, оказывается, сами выбрали маленький, отказавшись от большого…

Бред какой-то. У меня даже мелькнула мысль: не больна ли, часом, эта женщина? Откуда такие дикие фантазии?
Раньше все эти сплетни, дрязги, необъяснимая злоба шокировали, ранили меня, уязвляя до глубины души. Я не понимала: почему? За что? Теперь понимаю: это закономерность. Если бы я писала и читала серенько, заурядно – все эти люди бы меня любили. В отличие от публики. Тут надо выбирать: либо – либо. Злоба, зависть всегда прямо пропорциональны успеху. Надо понять это и смириться: пусть бесятся. Это их утешение. И никогда не нужно опускаться до их уровня, снисходить до разборок, выяснений отношений. Просто жить в своём мире, не допуская туда всякую нечисть.

Ты соблазном меня не зови,
Люцифер, племя дьявола, Воланд!
Я не выйду из круга любви,
из сердечного света – на холод.

Я написала – может быть, слишком подробно – о всех этих мелких обидах, чтобы освободиться от них раз и навсегда. Пусть они останутся там, за порогом, за скобками судьбы. А со мной навсегда пребудут просветлённые лица людей, их восторженные глаза, благодарные слова и улыбки, запечатлённые на видеоплёнке, на фотографиях, на страницах газет… Это – документы, они не дадут соврать. Вот как эта заметка, опубликованная в «Саратовской мэрии» 18 апреля 1997 года. Обычно мне редко нравится, как обо мне пишут, но эта меня тронула, потому что написана была искренно, от души:

 "Презентация

В стихах живу я в полный рост,
а в жизни так не смею…

А дальше? А дальше – ещё пронзительней, ещё исповедальней:

Душой тянусь до самых звёзд,
а телом не умею.

Когда я услышал эти строки, меня словно молнией пронзило, и я понял, что они вошли в мою жизнь сразу и навсегда. Как, впрочем, и многие другие, вышедшие из-под пера саратовской поэтессы Наталии Кравченко, которая незаметно, словно бы исподволь (по крайней мере, для меня) выросла в значительного поэта.
Но, слава богу, это, может быть, я один проглядел рождение таланта! Разве не о том свидетельствует тот факт, что на презентацию её последней книги «Сокровенное» пришло столько почитателей её таланта, что отведённая для этих целей достаточно просторная комната областного Дома культуры и науки не могла вместить всех желающих. Пришлось срочно высвобождать центральный смотровой зал, где проходят концерты вокально-оперной студии, спектакли театра-студии и другие массовые мероприятия.
И вот презентация началась, и зазвучали стихи – лёгкие и прозрачные, робкие и обнажённо-страстные, идущие к Господу и сомневающиеся в его существовании, откровенно фантастические, оторванные от бытовой конкретики, и публицистические, пуповиной связанные с нашей грешной действительностью. Словом, стихи, отражающие разные состояния души человеческой.
А ещё звучали в этот вечер песни, много песен, поскольку стихи Наталии Кравченко вдохновили не одного музыканта на написание к ним мелодий.
...Двухчасовая презентация не охладила пыл собравшихся: выстроилась длинная очередь за автографами. Среди них был и я.

В. Слонов"

 

Не чуя в сердце смертного свинца,
я притворюсь красивой и счастливой
и доиграю пьесу до конца,
чтоб никому не виделась тоскливой.

Запомните такой, какой была
в огромном зале под сверканьем люстры,
когда в свой мир таинственный вела,
не скованный границами Прокруста,

без пафоса, шаблона и понтов,
свободным словом в души прорываясь,
выглядывав из вороха цветов,
в лучах любви и славы согреваясь.

Не важно, что сегодня всё не так,
я верю, что любовь не умирает.
Поэт всегда по жизни не мастак,
но роль свою под небом доиграет.

Запомните и локон золотой,
и лёгкость независимой походки,
запомните навеки молодой,
и с микрофоном, словно с рюмкой водки. 

(Продолжение следует)