Жизнь как есть

В поисках компромата. О вечере Бориса Рыжего

В октябре прошлого года накануне 30-летия Бориса Рыжего и трехлетия со дня его смерти я провела в Областной библиотеке посвящённый ему вечер. Народу пришло несколько меньше, чем ходит обычно на известные имена, но человек 200 было. Материал мной был собран свежайший, из интернета и новых сборников поэта, ещё не дошедших до Саратова. Люди слушали, затаив дыхание. После лекции окружили, долго не отпускали, засыпали вопросами и просьбами дать почитать Рыжего, потом дома весь вечер не смолкали звонки. Наши СМИ, как всегда, отмолчались, сделав вид, что не заметили ни этого вечера, ни двойной посмертной даты поэта. Но к этому мне было не привыкать.

И вдруг – спустя полгода – в апреле, когда я уже закончила цикл из 10 вечеров, газета «Саратовские вести» разразилась запоздалой рецензией на вечер Рыжего. Она была помещена под аршинным заголовком «Борис Рыжий и его ангелы». Автор – Оксана Ефремова. Рецензия трусливо была замаскирована под некий «Роман с продолжением» (её подзаголовок), хотя продолжения потом никакого не последовало.

Странная, прямо скажем, была рецензия. Нигде не упоминалось моего имени, его заменяло безликое «ведущая», ни слова не было сказано о начале нового литературного цикла, о котором авторша никак не могла не знать. Но у неё была другая задача – мелкая и подленькая – дискредитировать то, что говорилось на том вечере, да и вообще всё, что я делаю, отбить у людей всякое желание приходить на поэтические вечера. Но делалось это очень осторожненько, с хитрецой, с оглядкой и, что называется, с «подтекстом». Приведу несколько цитат.

«В Саратовской областной библиотеке поминали екатеринбургского поэта...»
Дальше идет абзац, целиком списанный Ефремовой из «Знамени»:

«Борис Рыжий, возможно один из немногих современных авторов-поэтов, который сумел завоевать провинцию… И в сегодняшней популярности Рыжего, безусловно, огромную роль играет его трагическая смерть. Таким образом, история гибели Рыжего, живущего на этой земле автора своих стихов – становится историей зарождения славы Рыжего-поэта, стихи которого живут «сами по себе».

На самом деле все эти слова принадлежат М. Гундарину («Знамя», №4, 2003 г., с. 177).
А вот дальше пошло уже ее собственное «творчество».

«Собравшиеся в зале люди с поэзией Рыжего явно не были знакомы. Во всю стену им демонстрируют большую чёрно-белую фотографию поэта. Большие, слегка оттопыренные уши, по-детски искривленный рот, миниатюрная рука, неумело держащая сигарету...
– Какое хорошее лицо! – вздыхает моя соседка справа.
– Красавец! – вторит ей подруга.
Тут-то мы и узнаём, что Рыжего любили женщины. Любили, потому что чувствовали «скорую разлуку». А он, в свою очередь, жалел дурачка Петю и девушку в трамвае, которой муж не дал денег на кофточку. Всё это – краткие пересказы сюжетов некоторых его стихотворений».

В статье намеренно оглуплялась и примитивизировалась моя речь (надо ли говорить, что такого плоского «пересказа» не было и в помине!), стихи Рыжего, «ненавязчиво» подчёркивался преимущественно пожилой возраст слушателей, намекалось на их невысокий интеллектуальный уровень.

«Старушки сопят и тихо переговариваются друг с другом: «Тридцать пять минут, не успеем на «Газель»...»
Такое впечатление, что журналистка не лекцию слушала, не стихи поэта, а подсаживалась к старушкам и подслушивала их разговоры, радостно строча в блокнотик, когда удавалось услышать то, что хотела.

«Молодой человек выбегает к микрофону и начинает агрессивно рубить воздух «ненормативными» стихами. На слове «х...» старушки испуганно вздрагивают. На слове «б...» – закрывают глаза и говорят: «О Господи!»

Привить им маргинальную поэзию довольно сложно, но... возможно. Им показывают фотографию Рыжего, они начинают любить это бледное удлинённое лицо. Эти скорбные выразительные глаза. Потом хорошо поставленный голос из динамиков читает стихи Рыжего про смерть и похороны. Приводит отрывки из рассуждений молодых поклонников поэта, которые называют его «смелым мальчиком». Смелым – потому что нашёл в себе силы уйти. Реклама смерти получается чёткой и красивой, как чёрно-белая фотография на стене... Хочется встать и зааплодировать.

...В туалете – длинная очередь. Поправляют шапочки, завязывают шарфы. У гардероба один из редких представителей молодежи говорит: «Я вообще не поклонник матерного творчества...»

Помню, придя в тот вечер домой, просматривая списки отметившихся слушателей, я с удивлением обнаружила среди них фамилию этой репортёрши, до того ни разу не «осчастливившей» мои вечера своим посещением. Я тут же позвонила ей, чтобы узнать впечатление. Тон у неё был настороженный, вкрадчивый, чуть растерянный.

– Лекция хорошая, но... (пауза).
– Что «но»?
– Стихов мало звучало.
(Я потом не поленилась посчитать в лекции: 57 стихов. Это вместе со стихами Леонида Губанова, о котором тоже шла речь на этом вечере (20 лет со дня смерти), но в рецензии почему-то об этом умалчивалось).

– По-моему, как раз очень много. Больше, чем обычно. И потом – это же всё-таки лекция, а не концерт, не могут звучать одни стихи.
– А почему не прозвучало стихотворение про дурачка Петю, которого хоронили без музыки? По-моему, это самое гениальное его стихотворение.

– А по-моему, далеко не самое. Всё невозможно вместить в один вечер. Но это стихотворение упоминалось.
Потом этот «недочёт» получил в опусе журналистки следующее воплощение:

«На улице идёт колючий мелкий снег, блуждают одинокие пьяные и доносятся взрывы хохота с остановки. В дорогом магазине «скидка – 60%», стою у витрины, натягивая капюшон, и пытаюсь припомнить единственное стихотворение Рыжего, которое я знаю наизусть. И которое почему-то не читали хорошо поставленным голосом.

«А когда он умер, тоже
не играло ни хрена.
Тишина, помилуй Боже!
Плохо... Если тишина...»

Ну что тут скажешь? Недавно выступал по ТВ К. Райкин, высказывая многие близкие мне мысли о критериях искусства и востребованности художника. Он, в частности, говорил: «Достучаться можно почти до каждого. Ну, бывает, правда, какой-нибудь толстокожий попадётся, который вдруг выйдет в буфет...» Оказывается, не до каждого. Во всяком случае, до этой филологини, начинающей писательницы, участницы семинара молодых писателей в столице, достучаться не удалось. Даже такими стихами.
Помню, я тогда спросила по телефону, что побудило её прийти на вечер.
– Друзья посоветовали, – уклончиво ответила она.
Видимо, эти друзья дали ей и соответствующую установку, как воспринимать и оценивать мою деятельность.
– Собираетесь писать о Рыжем? – осведомилась я.
– Ну... (помялась она). Не то, чтобы именно о нём... В общем контексте.

И вот такой вот «контекст» был выдан ею полгода спустя. Что вынесла молодая писательница с этого вечера? Что ей запомнилось? «Большие оттопыренные уши» поэта? Длинная очередь в туалет? Может быть, в этом было всё дело, потому ей так не терпелось «встать и зааплодировать», то есть чтобы всё поскорее закончилось? Дорогой магазин со «скидкой 60%», куда она направилась после того вечера? Своё отражение в его витрине? Зачем вообще нужно было писать и печатать весь этот вздор? Что читатель вынесет из этой пустой, невразумительной заметки? Что какая-то неведомая ведущая проводит неизвестно зачем какие-то скучные вечера «матерного творчества»?

Уж сама-то она, О. Ефремова – читалось между строк «романа» без «продолжения» – и тоньше, и умнее, и глубже, и уж она-то провела бы такой вечер намного интереснее, и пришли бы к ней на него не старушки, а молодые интеллектуалы. Но тогда тщательней надо было компромат собирать, а то как-то неубедительно получилось. Подумаешь, не прозвучало единственное стихотворение, которое знала журналистка. Но она ведь и так его знала, по её словам, «наизусть». Зато прозвучало 57 других, неизвестных ей прежде, которые теперь узнала. А песни на стихи Рыжего под гитару в прекрасном исполнении Светланы Лебедевой! А слайды редких фотографий из семейного архива поэта! Но вместо признательности за всё это – высокомерное «фи», старательно состроенная гримаска пренебрежительного снобизма.

Я не знаю, что там пишет Ефремова в своих рассказах, но мне заранее уже не хочется их читать. Кто-то очень точно сказал, что поэзия – это увеличительное стекло, которое усиливает чувства человека. Если усиливать нечего – она бессильна. И такого обделённого эмоциями можно лишь пожалеть.

Стихи Бориса Рыжего – для тех, кто наделён от природы даром тайнослышания, для кого не закрыт сокровенный поэтический смысл вещей. О. Ефремова, видимо, в число этих людей не входит.

...И снова память высвечивает юное лицо на экране со шрамом на щеке, сигарету меж пальцев, отрешённый задумчивый взгляд. И голос, звучащий из динамиков в напряжённой звенящей тишине зала:

Благодарю за всё. За тишину,
за свет звезды, что спорит с темнотою.
Благодарю за сына, за жену,
за музыку блатную за стеною.
За то благодарю, что, скверный гость,
я всё-таки довольно сносно встречен –
и для плаща в прихожей вбили гвоздь,
и целый мир взвалили мне на плечи.
За всё, за всё. За то, что не могу,
чужое горе помня, жить красиво.
Я перед жизнью в тягостном долгу,
и только смерть щедра и молчалива.
За всё, за всё. За мутную зарю.
За хлеб. За соль. Тепло родного крова.
За то, что я вас всех благодарю.
За то, что вы не слышите ни слова.
                                   2004 г

(продолжение следует)