Жизнь как есть

Текст «Записок из Подполья» потрясает пропорциями между правдой о жизни героя в реальной России и туманом вокруг его социального положения. По моим наблюдениям, в разных частях произведения соотношения эти колеблются от одного к десяти до одного к десяти тысячам! Истина спрятана, как иголка в стоге сена.

И правда, и туман выходят из уст самого героя. Ему интересно уводить других персонажей «Записок» от истины в морок. Сложность в том, что игра не ограничивается пределами текста. В азарте герой словно бы выскакивает за обложку книги и напускает туману и в головы реальных людей. Вот уже более 155 лет, с момента публикации «Записок», он с успехом утаскивает и безымянных читателей, и известных критиков и обществоведов-комментаторов, и художников-иллюстраторов на максимально далекое от реальной России расстояние.

Чтобы этого не случилось с нами, необходимо обратить внимание на некоторые приемы. Да, герой роняет крупицы правды о своем социальном положении. Но роняет совсем незаметно. Иногда это сухой факт без комментариев: «Я один коллежский асессор». Чаще всего сведения сообщаются в виде вставки во фразу в абзаце, посвященном совсем другим людям. Бывает и так, что правду можно выявить, только применяя математический метод – так называемое доказательство от противного.

Осложняет работу и хаос: крупицы истины разбросаны по тексту, как попало. При такой маскировке отыскать их – целая наука.

Вот что у меня получилось.

Повествователь «Записок из подполья» вырос без отца и матери, но под патронажем далеко не последнего в России рода. Всю жизнь герой пользовался покровительством. Родственники, у которых прошло его детство и отрочество, устроили сироту в очень престижное высшее учебное заведение в Петербурге. Оно было связано, как сейчас выражаются, с военно-промышленным комплексом и открывало своим выпускникам дорогу к большим чинам и доходам. В реальности среди них немало инженеров с мировым именем. Ведь преподавали в таких вузах тогда – научные светила.

Герой учился с блеском: был одним из первых на курсе.  Этого ему показалось мало. Он углубился в классику мировой литературы, занимался, сверх вузовской программы, гуманитарными предметами: «понимал такие вещи (не входившие в состав нашего специального курса), о которых они (однокашники – прим. мое) и не слыхивали».

Устроившие его сюда опекуны дали понять: они сделали все, что могли. Контакты с ними прервались. Без высокого покровительства герой не захотел зарабатывать себе на жизнь. В роду было кому за него похлопотать. В итоге, как он выразился, «одно значительное лицо» определило его на государственную службу – в подразделение некоего министерства. Он был «особенно рекомендован» столоначальнику Антону Антоновичу Сеточкину. Тот предупредительно удалил дискомфорт в отношениях новичка с сослуживцами. С ними герой мог то близко сходиться, то переставать даже здороваться – все принималось как должное. Более того, Сеточкин ввел его в свой дом. Там встречались чиновники одного со столоначальником круга и открыто обменивались важной для карьеры информацией: «Толковали про акциз, про торги в Сенате, о производстве, о его превосходительстве, о средстве нравиться и проч. и проч.». Герою, иными словами, предоставили все необходимое для успешной службы.

Доходы, существенно меньшие, чем у бывших сокурсников, позволяли, однако, снимать отдельную квартиру в шаговой доступности от центра столицы. Платил он и жалованье слуге, в чьи обязанности включил, вместе с уборкой жилья и чисткой одежды, закупку провизии и приготовление пищи, а это в Петербурге стоило недешево.

Род вырастил его, сироту, человеком с отменным здоровьем. Утомительная и, при контактах с просителями, кляузниками, кем-то обиженными посетителями, нервная, занимавшая большую часть каждого дня служба не мешала герою упоенно читать книги дома в свободное время, много – а нередко и ночами напролет – гулять по городу, знакомясь, в числе прочих соблазнов, со всеми разрядами публичных домов и занимаясь в лучших из них, элитных, сексом с проститутками по два часа непрерывно – по его выражению, «как в угаре».

При его здоровье эти дополнительные нагрузки карьере не вредили. В максимально короткие сроки он получил очень высоко ценившийся госслужащими чин коллежского асессора. Ради этого молодые карьеристы, например, нередко добивались перевода в «горячие точки» – скажем, на неспокойный Кавказ. «Молодые титулярные советники приезжают сюда за чином асессорским, толико вожделенным», – сообщал еще Пушкин в «Путешествии в Арзрум». До 1845 года коллежским асессорам давалось право на потомственное дворянство, потом – на личное. К ним обязаны были обращаться не иначе, как употребляя словосочетание «ваше высокоблагородие». Коллежскому асессору в армии соответствовало звание майора. До 1856 года право на этот чин давало только высшее образование.

Успешную службу герой продолжал до своих 39 лет. А затем, как и в случае с военным вузом, предпочел самостоятельным перспективам покровительство рода, один из представителей которого как раз сделал его своим наследником. Герой ушел в отставку и начал новую жизнь – с «Записок из подполья».

Из биографических подробностей он и создал остов своего подполья. Род служит материалом для фундамента. Его, главную в социальной жизни, роль герой в подполье полностью замуровал. Он не называет в тексте «Записок» ни родового, ни своего личного имени (дальше, для удобства, мы вправе называть его Подпольный). Так можно поступать только с чем-то, ничего не значащим. Дистанция «Записок» от реальности тут – огромная. Она соответствует глубине подполья.

Престижный вуз, солидная госслужба использованы, соответственно, для возведения стен и в подполье  превращаются в свою полную противоположность. Высшее учебное заведение зовется пренебрежительно: уродующей воспитанников школой. «Канцелярская служба» – предмет исключительно для хохота.

Скрепляющим эти несущие конструкции цементом являются страдания. Им посвящена львиная доля текста. Страдания Подпольный испытывал, по его словам, от каждого контакта с сородичами, сокурсниками, сослуживцами, а также с другими соотечественниками: прохожими в центре Петербурга, проститутками, холопом и т.д. Он изображает себя как жертву и при собственном надругательстве над женщиной, и при задержках зарплаты слуге, и при издевательстве над однокашниками. По сути, он выставляет почти всех недочеловеками: жестокими или очень тупыми, противными, развратными, корыстными…

Эти удивительные трансформации окружающей героя реальной России преследуют очевидную цель: превратить фигуры соотечественников во второстепенные и освободить все пространство подполья для возвеличивания центрального персонажа – повествователя «Записок».  А точнее, для тумана, напускаемого им вокруг собственной персоны.

Для густого тумана! С первых до последних строк Подпольный уничтожает почти все утверждения о себе вскоре после того, как … сам же их привел. Вот легкие примеры.

«Я человек больной… Я злой человек» – с таких слов начинаются «Записки из подполья». Двумя абзацами ниже утверждается обратное: «Я не только злым, но даже и ничем не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым». Через несколько строк Подпольный добавляет: «Я имею право так говорить, потому что сам до шестидесяти лет доживу. До семидесяти лет проживу! До восьмидесяти лет проживу!..» Согласитесь, странные восклицания для больного.

По опыту, в том числе приобретенному благодаря чтению других произведений Достоевского, я знаю, что туман часто напускается ради выведения других людей из душевного равновесия. Для наступления жути. Вот как описывает такую жуть Иван Бунин: «… непроницаемая густота тумана наливалась уже настоящими сумерками, – тоскливой аспидной мутью, за которой в двух шагах чудился конец света, жуткая пустота пространства».

Выводя из себя читателей, Подпольный проявляет ловкость: заставляет их поневоле, как фонари в тумане, принимать всерьез те подробности о себе, которые он нигде не аннулирует. Он, мол, передовой, развитый, порядочный человек; он – «умнее всех окружающих»; он – «слишком сознающий». Так из тумана выдвигается призрак некоего сверхчеловека, существа исключительного, которому противостоят в стране ненавидящие его и преследующие его недочеловеки.

И эту, основную для «Записок из подполья», коллизию вот уже более 155 лет считают не высосанной повествователем из пальца, а реальной многие люди и на Западе, и у нас. Чтобы не быть голословным, приведу цитату из журнала «Топос» – одного из самых авторитетных для меня в России.

Михаил Гиголашвили: «Главный персонаж повести – Антигерой…У Антигероя нет ни друзей, ни дела, ни любви, одни враги и недоброжелатели, завистники и клеветники окружают его черными флажками ненависти».

Чудеса!

(Продолжение следует)