Жизнь как есть

«В деревне виднее природа и люди» – эта строчка Николая Рубцова у Мужа не выходила из головы, пока он стоял на участке земли размером в 12 соток. Здесь Жена обитала двенадцать лет – чаще всего в полном одиночестве.

Для Мужа было аксиомой, что дело у неё тут серьезное. Ведь ради земли она отстранилась даже от любимых дочерей.

Это было в 2005 году. Старшая дочь, программист, купила в деревне дом на свои первые накопления. Договорилась предварительно с матерью: он предназначается только для отдыха на природе! Но с домом «в комплекте» продавались капитальные хозяйственные постройки и заброшенный пустырь. И Жена про договоренность забыла сразу после их покупки. Она развила бурную сельскохозяйственную деятельность: завозила, вместе со старой мебелью и тряпьем, в деревню саженцы, копала для них ямки, нанимала трактористов для вспашки части пустыря. В общем, об отдыхе не могло быть и речи.

Ради младшей дочери Жена сделала перерыв в сельхозработах, - родилась внучка. Дочь в городе снимала частную квартиру. Зятя начальство отправило в длительную командировку. Жена пропадала у дочери, вчерашней студентки, круглые сутки, пустила в ход всю свою старательность, учила ее кормить, пеленать, купать младенца. Но через неделю синоптики пригрозили заморозками. Жена тут же бросилась в деревню спасать саженцы. Вернулась в город лишь с наступлением зимы и сразу стала закупать семена, удобрения, горшочки, чтобы весной занять их с Мужем квартиру рассадой: 12 лет потом ростки, как зеленые тараканчики, расползались по всем подоконникам, гостевому столу-книжке, кухонным табуреткам.

«Кажется, она увлечена!» – продолжал думать Муж, приезжая в деревню рыбачить и издалека, с заднего крыльца дома, видя, как Жена, одетая в рубище, одинокая, грустная, гнет спину над землей, механически двигает руками, то и дело поднимая голову в сторону дороги. В ответ на его громкое приветствие оглянется – и не заметит никого! А после заката солнца, вернувшись с реки, он слушал ее старательные рассказы про страдания при формировании грядок, прополке сорняков: рук-ног, мол, не чует, спина ноет…

Она умерла внезапно. Рак печени. Чтобы запечатлеть память во всей полноте, Муж и бродил по заповедным соткам земли, бормоча строчку Рубцова: «В деревне виднее природа и люди».

Сада, заложенного Женою много лет назад, не было! Муж не верил своим глазам. Каштаны он не мог не отыскать. Они, как подростки-акселераты, вытянулись под два метра. Они, по крайней мере, были выше его. А остальную поросль глаза фиксировали с большим трудом: это и деревьями назвать нельзя, вишни, сливы ему по пояс. Земля бедная, что ли?

Но подняв голову, он обнаружил, что за границей участка, в придорожной пыли поднялся за эти же годы настоящий лес: клены, ольха, тополя. Кроны, заслонявшие полнеба, олицетворяли мощь местной почвы.

Что же случилось на 12 сотках, на бывшем пустыре? У многих садоводов, слышал Муж когда-то, бывают проблемы с сортами, видами деревьев. Да, но за двенадцать лет наборы саженцев можно было переменить трижды, проводя при этом полноценную проверку, хорошо ли они принялись. Пять-шесть лет – и новые деревья стали бы взрослыми, вымахав выше крыши дома, и бывший пустырь оказался бы в глубокой тени, наполненной ароматным воздухом. Сад – это ведь не только фрукты. Главное, он – место отдыха для всей семьи: скамеечки под деревьями, тропинки для прогулок…

Тут Муж вспомнил об огороде. Тот – тоже странный! Жена сделала грядки около самого дальнего края участка. Но за двенадцать лет дачники накупили столько машин, что на проселке, рядом с огородом, пыль каждый день поднималась до небес, и ветер тащил ее, ядовитую, на помидоры, капусту, клубнику, кабачки. Можно было перенести грядки вглубь участка.

Более того, двенадцати лет, при желании, достаточно, чтобы проштудировать учебники по растениеводству или найти и пригласить на участок специалистов для экспертизы. Но Жена до самой смерти ограничивалась своими дилетантскими навыками. Урожай собирала всегда минимальный. Муж еще раз просканировал свою память, все разговоры с Женой о земле и впервые удивился: ни разу не покупался даже навоз для грядок! Впрочем, помидоры в городе она солила тоже, как дилетант: банки сначала мутнели, а потом взрывались. Да и шила, вязала – разве мастерски?

И тут Муж устыдился своего малодушия! Все его «прожекты» сейчас нелепы: Жена умерла. Он их выдумывал, чтобы отсрочить правду о ней. Как это ни страшно, нужно впервые в жизни назвать одну вещь своим именем. Все, что он только зафиксировал на заповедных сотках, – это следы русского подполья: участка в сознании, погружаясь в который – а с Женой это происходило при каждом ее заходе в сад или на огород – человек перестает видеть реальность. Жена превращалась мысленно в ребенка, дошкольницу и, обвороженная этим, действовала в отрыве от своей взрослой жизни.

12 соток – это своего рода огромная песочница для этого ребенка. Ничем иным не мог объяснить Муж эту бессвязность действий Жены, их нелепость. Русское подполье! Никак иначе не назвать это долголетнее недоразумение.

Память Мужа начала доставать из своей глубины и показывать ему другие ситуации в семье. Те самые, при которых, как на огороде, Жена выполняла работы с отсутствующим видом: помертвевшая, поскучневшая, действовавшая, как механическая кукла. Казалась она Мужу не в себя ушедшей, нет – наоборот, находящейся под влиянием кого-то постороннего.

В городе чаще всего это случалось при «простонародных занятиях», тягу к которым она приобрела неизвестно когда: то устраивалась за ножной швейной машинкой, доставшейся в наследство от ее матери, то принималась, предварительно сбегав на базар, закрывать банки с огурцами, то начинала менять землю в цветочных горшках. Но иногда с головой погружалась она в свое подполье и при забавах интеллектуальных. Бывало, час-другой сидит малозаметная, как призрак, глядя на монитор компьютера, а рука механически водит «мышкой», добавляя и добавляя нелепые штрихи в абстрактный рисунок, бросающий свой свет, казалось Мужу, на всю квартиру. Так маленькие дети, думал тогда Муж, исчеркивают, взяв в руки карандаш, и обои, и книги.

Отсутствующий вид Жены ошпаривал Мужа привычным ужасом, при котором хотелось бежать куда глаза глядят. Но и привычная мысль: «Жену бросать нельзя! Нельзя!» – приходила тут же.

И Муж, по инерции вовлеченный в темп своих городских дел, старался и ее в них втянуть. Она в ответ устраивала скандал. Но он продолжал давить. Они переходили на крик.

Его вмешательства она считала бестактными. Да, но после них подполье в городе следов не оставило. А здесь, в деревне – и именно на приусадебном участке – в дела Жены никто не вмешивался двенадцать лет. И Мужу, и детям сельхозработы претили. Эффективность ее аграрных занятий, в том числе и нулевая, на семьях дочерей никак не сказывалась.

И вот в деревне тайное стало явным. Подполье – это, в сущности, и ошпаривало Мужа ужасом – омертвляло Жену в том момент, когда она в него погружалась. Поняв это, Муж вертел и вертел в голове строчку Рубцова: «В деревне виднее природа и люди». И продолжал размышлять, не уезжая с дачи.

Почему она, неглупая, с высшим образованием женщина занималась в деревне именно этой бессмыслицей? А ей важно было как раз то, что он считал казусом: огород рядом с проселком – значит, ее видят за работой все двигающиеся по дороге. В саду она то полив устраивала, то почву рыхлила. За этими трудами ее заставали соседки, то и дело заходившие на участок с ней поговорить. А какими роскошными цветами Жена каждый год заполняла палисадник – всей деревне на удивление!

Волею старшей дочери, купившей здесь дом, Жена попала в круг дачников. Мода на приусадебные хозяйства в стране тогда сошла на нет. Но в кругах дачников оставались, в других деревнях, родственники и подруги Жены. Ее это устраивало! И она пустила в ход всю свою старательность, чтобы стать среди дачников «своей».

Огородную бессмыслицу – вряд ли Жена не отдавала себе отчет в истинной цене своих урожаев – она считала важнейшим пропуском в дачный круг. И она старательно ходила, ходила на грядки. Но разве она не права? Она сблизилась в итоге чуть ли не со всей деревней, ладя с каждым дачником и принимая в доме гостей чуть ли не с рассвета до заката.

Впрочем, Мужу многое казалось привычным. Она и в вузе была такой же. Чуть ли не все сокурсницы стали ее подругами. При этом она ладила и с преподавателями, хорошо училась, посещала научные кружки. Несмотря на возникшие еще в детстве проблемы с печенью, она не пропускала ни одного зимнего студенческого турпохода или слета, а каждое лето отправлялась с сокурсниками то на Алтай, то на Юг, то в спортлагерь. Более жизнелюбивого человека Муж никогда не встречал! А ее старательность, а ее вечная, казалось, приветливость! Он влюбился по уши.

«Господи, как немного ей было нужно: только присутствовать среди нас, только присутствовать!» – слезы, идиотские, несуразные, лились из глаз Мужа, не смевшего еще уйти с приусадебного участка. И все же он думал, думал. Откуда взялось подполье у Жены, которой, как правило, некогда было смотреть телевизор, читать книги?

Память и тут дала подсказку. Все дело в происхождении.

Сорок с лишним лет назад он, приезжий парень, сделал предложение любимой девушке. Она была честной. До свадьбы рассказала, что семья у нее неблагополучная: контуженный на войне отец, после страшного скандала с женой и пасынком, бросился под электричку. Девочке, его дочери, было тогда восемь лет. Мать потом стала уходить в запои.

Однажды в гостях у будущей тещи парень оказался без девушки: ту задержали на работе. Хозяйка предложила посидеть в зале, пока она стряпает. Но тут в квартиру ввалился дюжий мужик, косо поглядел на него и, не здороваясь, прошагал на кухню. Вспомнив фотографию, которую показывала девушка, парень узнал ее брата – того самого пасынка. Мать и сын закрылись на кухне, однако голоса были слышны. Разговор шел на повышенных тонах. Наконец, хозяйка, вернувшись в зал, стала жалить будущего зятя, как оса. Уверенным тоном, будто передавала услышанное от дочери, она изображала его прошлое, настоящее и будущее преступными: кружит голову ее ребенку из-за корысти – собирается жениться из-за прописки, чтобы оттяпать у них жилплощадь; на лице написан идиотизм, а всех их за дураков держит… Как жала, она втыкала в парня ядовитые слова. Парень молча двинулся к двери.

Но мужик, встав на его дороге, принялся выкрикивать обвинения, похожие на бомбы: мол, ты намерен всю жизнь просидеть на шее у жены, ничего не выйдет, тебя выкинут из этого города. Реальность была выворочена наизнанку. Парень вдруг почувствовал себя в чужой шкуре. Он был на месте отца девушки! Так же изжаленный и разбомбленный, тот пустил в ход нож. А него, парня, смелости меньше? «А затем – под электричку», – подсказал ему внутренний голос.

И тут хозяйку потянуло на кухню недопитое вино. Она за рукав потащила туда сына. Проход к двери приоткрылся, и их жертва юркнула в подъезд, на лестничную клетку. Парень ринулся к девушке за объяснениями.

Она жила на частной квартире. Увидев парня, помертвела от тревоги и спросила с напускным безразличием: «Что там у вас было?»

«Я побывал в шкуре твоего отца, – начал он с того, что больше всего его устрашило, потом передал ей смысл нападок на себя и добавил, - волнуюсь, меня вывернули наизнанку».

«Не обращай внимания, – вдруг повеселела она. – Сколько я их помню, мать и брат со всеми так себя ведут, если вдвоем напьются».

«Значит, трезвым, им постоянно страшно от того, что случилось с твоим отцом, - рассуждал парень. – И пьяные, они набрасываются на ни в чем не повинных людей, стараясь выбить клин клином: изгоняют из себя страх, погружаясь в такой же, как с твоим отцом, скандал. Они передают этот страх жертве! А потом он к ним возвращается. И они снова пьют. «Со всеми», – сказала ты. Значит, и ты не исключение? Ведь у нас будет семья. Зверствуя надо мной, они сегодня и твою жизнь разрушали».

«Ты меня в эти дела не впутывай! – сказала девушка. – Я им себя в обиду не даю. А сегодня, насколько я понимаю, они на моей стороне были. Ты что, против?»

«Нет, я не против брака, – продолжал говорить о своем парень. – Неблагополучие твоей семьи меня не останавливает. Мой отец тоже фронтовик. На войне он пристрастился к водке. Он до сих пор быстро теряет голову. И мы, дети, от него мы слышали больше мата, чем добрых слов. Когда он начинал куролесить, дым стоял коромыслом ночи напролет. В институте я пять лет ютился в общежитии, где от студентов-алкашей прохода никому не было. Вокруг – настоящая бездна. В моем родном городе, я знаю по рассказам сверстников, благополучные, трезвые семьи – исключение из правил. В твоем – та же история. Души после войны восстанавливать, наверное, намного труднее, чем народное хозяйство. Но сегодня с твоими родными я, кажется, попал в настоящий ад. Мне страшно. Я не хочу кончать самоубийством. Давай выберемся из бездны вместе».

«Спать хочу! – закапризничала девушка. – И ты ложись рядом. Пьяные, они всегда такие. А проспятся, пойдут на работу: мать – инженером, брат – начальником цеха. Давай спать!»

Перед свадьбой теща нашла для зятя кольцо. Как он потом выяснил, оно было снято когда-то с мертвого отца девушки. В ЗАГСе Жена надела кольцо на палец Мужа. И вдруг помертвела, поскучнела, поблекла. И потом на свадьбе сидела с отсутствующим видом, как кукла с приспущенными века. Мужу было по-настоящему страшно рядом с ней.

…«На свадьбе она ушла в подполье, – продолжал в деревне вспоминать свою семейную жизнь Муж. – Ушла к своему образу «девочки да скандалов и катастрофы с отцом». Я тогда мог бы об этом догадаться. Ведь в машине, по дороге из ЗАГСа она мне сказала: «Ты будешь моей мягкой игрушкой!» Помню, тут меня в первый раз и ошпарило каким-то загробным ужасом и захотелось бежать куда глаза глядят».

Но на свадьбе Муж ни о чем не догадался. Ведь он еще раньше принял решение: его и Жену излечит от детских травм благополучная семья, налаженный быт. К тому же деятельный город растворил в себе все его эмоции: требовалось реагировать на тосты гостей, их подарки, реплики – Муж один это делал.

Выполнить решение оказалось непросто. Все еще не смея уйти с приусадебного участка, Муж вспомнил типичный случай.

Он, скажем, проснулся с уверенностью, что жизнь налаживается. У него престижная работа, квартира, перспективы. Сегодня супруги, с иголочки одетые, должны были объехать несколько учреждений, чтобы устроить маленьких дочерей в престижные кружки и секции. Туда ходят дети городской элиты. А водившие их жены начальников заодно между собой налаживают связи.

Сегодня ему и Жене требовалось только вежливо попросить нескольких городских руководителей и подписать необходимые документы. Используя служебное положение, Муж вчера до вечера договаривался, чтобы их везде приняли. Жена встретила известие приветливыми кивками головы. С утра надо было привести в порядок себя и одежду.

Но поднявшись с постели, Муж увидел, что жена и не думала о его планах. На кухне она солила только что принесенные с базара помидоры. «Так ее оставлять нельзя!» – откуда-то возникла привычная мысль. Он занервничал. Он напомнил Жене, что сегодняшнее дело важно для детей, для семейных перспектив. Второй раз это сказал, третий.

Ей будто этого и не хватало! В тот момент, когда ее пытались вытащить из подполья, она там чуть «взрослела»: видела себя не беспечной счастливой дошкольницей, а той восьмилетней девочкой, которую затаскивают в катастрофу. И, как и при реальных скандалах отца и матери, она и в подполье принимала сторону матери. На глазах у Мужа она превращалась в неукротимую тещу и, как оса, втыкала в него ядовитые слова-жала. Все его прошлое и настоящее – от помешавшего ей когда-то спать храпа до использования должности в корыстных целях – она изображала как преступление. Рисуемые картины возбуждали Жену, слов она втыкала все больше, орала все громче. У него, изжаленного, вскоре «сносило крышу». Он терял голову так же быстро, как его отец. На глазах Жены Муж превращался в ее яростного свекра: крыл и крыл ее матом. Разбуженные дети, в испуге от двух психов, о престижных кружках и секциях не хотели даже слышать.

Такие же катастрофы случались в семье, если Муж задумывал купить новейшей модели телевизор, или холодильник всем на зависть, или престижную стиральную машину – в общем, то, чего не было у родственников и подруг Жены, у соседей. Все эти планы тоже рушились. Видя, что он то и дело отказывается от естественных для них намерений, сослуживцы Мужа прозвали Жену «его прицепом».

Но город брал свое. Потребление развивалось. В конце концов, дочери начинали ходить в кружки – не в элитные, а в обычные, по примеру своих одноклассниц. В квартире появлялась и нужная бытовая техника после того, как Жена видела такую же у соседей, подруг. Правда, Муж с грустью констатировал, что его семья плетется в социальном арьергарде.

Но потом случалось и то, что он в семье любил. Жена старательно присутствовала на занятиях дочерей: не пропускала ни одного соревнования по плаванию, гимнастике с их участием, ни одного выступления их на сцене.

«Я жил с обычной женщиной, хорошей, русской!» – с такими словами Муж уехал, наконец, с дачи в город. По дороге домой он вспоминал последние месяцы жизни Жены. Она старательно ходила по врачам, перенаправлявшим ее из кабинета в кабинет, старательно сдавала все анализы, не пропускала ни одной назначенной ей процедуры. Болезнь не казалась смертельной ни Мужу, ни медикам. До последних дней Жена вела себя как обычно: то ездила на каток с семьей старшей дочери, то гостила в семье младшей, то приветливо болтала с подругами по телефону. Расставив горшки с огородной рассадой по всей квартире, опять и опять шла на приемы к медикам, покорно ложилась в больницы. Она сближалась со всеми соседками по палатам – то в онкологии, то в терапевтическом отделении, обменивалась с ними номерами телефонов.

А после ее внезапной смерти Муж ни на одной городской улице не мог сдержать беспричинных, идиотских слез: «Господи, как немного ей было надо: всего лишь присутствовать вот здесь … и вот здесь,.. и вот здесь!»

… Да он и сейчас такой ее видит.